— Я так понимаю, ган Буняк, — насмешливо произнес Баламбер, — что Христос и его шаманы тебя не испугают?
— Ты правильно понимаешь, каган, — отозвался Буняк и обвел высокомерным взглядом собравшихся вождей.
— В таком случае я поручаю тебе, ган, и княжичу Белореву разрушить Тану и христианский храм, построенный там Вульфилой, — спокойно произнес Белорев. — Такому удальцу любая задача по плечу.
В толпе ганов, собравшихся в шатре кагана, прошелестел смешок, но тут же стих под грозным взглядом Баламбера. С одной стороны, поручение кагана можно было расценивать как величайшую честь и неслыханное возвышение, ибо едва ли не впервые беком головного отряда назначался не гунн, а угр, но, с другой стороны, никто из ганов не сомневался, что Буняк непременно обломает зубы о стены аланской столицы. Ибо никогда прежде гуннам не удавалось брать штурмом хорошо укрепленные города, а надеяться на то, что Тана сдастся на милость, не приходилось. Все ждали, что новоявленный бек откажется от поручения кагана и навлечет на себя бурю презрительных насмешек, но Буняк вызов принял и произнес твердым как кремень голосом:
— Воля кагана для меня закон. Тана будет взята и разрушена, если ты, великий Баламбер, выделишь мне орду в двадцать тысяч копий.
Ганы ахнули. Все-таки этот угр редкостный наглец. Требовать под свою руку столько народу не решился бы даже природный гунн, а тут, извольте видеть, какой-то угорский ган, не водивший прежде за собой и тысячи соплеменников, вознамерился отхватить едва ли не пятую часть подвластной кагану орды. Справедливости ради следует отметить, что прежде Баламбер не ставил таких трудных задач перед своими беками.
— Ты получишь все, что просишь, Буняк, — отозвался на слова надменного угра каган, — но и отвечать тебе в случае неудачи придется головой.
Ганы встретили эти слова Баламбера злорадными усмешками, многие уже мысленно распрощались с новоявленным беком. Правда, были среди вождей и такие, которые осудили кагана Баламбера за столь неразумный приказ. И дело здесь было не в хвастливом угре, о его смерти никто скорбеть не собирался, а в рядовых степняках. Никому не хотелось отдавать своих людей на верную гибель. В конце концов, двадцать тысяч степных коршунов — это слишком высокая цена за устранение угорского гана, пусть и досаждающего Баламберу своей болтовней, но все же не представляющего никакой опасности для его власти. Неужели каган действительно считает, что Буняку удастся взять Тану? А что в это время будут делать все остальные? Не лучше ли навалиться на город всем скопом и разделаться с Таной раньше, чем готы Германареха подойдут на помощь князю Оману?
— Остальные будут ждать, — твердо произнес каган Баламбер. — И выступят в поход только по моему приказу.
Ропот, поднявшийся среди ганов, Баламбер словно бы не заметил. Взмахом руки он отпустил встревоженных вождей, а сам, в сопровождении княжича Пласкини и его венедов, скрылся за тяжелой завесой. Ганам ничего другого не оставалось, как разойтись по своим шатрам и уже там за чашкой кумыса обсудить создавшееся положение. Многим было важно, что скажет по поводу слов и действий надменного Баламбера ган Эллак, один из самых родовитых гуннских вождей. И надо отдать должное уважаемому Эллаку, он не обманул ожидания людей, собравшихся для дружеской беседы.
— Многие хотели и хотят войны, ганы. И это правильно. Война — это добыча. Война — это скот и красивые женщины. Война — это слава. Но никто не жаждет поражения и смерти. И это тоже правильно, ганы. Ибо позорная смерть — это забвение. А поражение гуннов — это обида для наших богов. Каган наконец осмелился бросить вызов готам — это хорошо. Но каган не спросил совета у наших мудрых старцев — это плохо. Он не спросил совета опытных беков — это плохо. Его советчиками стали люди молодые, люди чуждой гуннам крови, даже не угры или булгары, а венеды — это плохо. Если каган одержит победу — это хорошо. Для всех нас. И тогда мы все, и в первую очередь я сам, скажем — Баламбер поступил мудро, он лучший среди нас. Но если каган потерпит поражение, то это будет только его виной. Тяжкой виной. И тогда мы вправе будем спросить с него полной мерой. Но только тогда, а не раньше, мы вправе будем объявить всем окрестным племенам и родам — Баламбер худший среди нас, и он не должен быть каганом. Боги отвернулись от него, и люди обязаны последовать их примеру. Я, ган Эллак, сказал.
Все собравшиеся в шатре Эллака ганы дружно закивали. Каган вправе объявлять войну, но и лучшие мужи подвластных ему племен вправе спросить с Баламбера за поражение. И покарать его если не смертью, то изгнанием. Никто из простых смертных никогда не сможет оспорить то, что провозгласили мудрые боги. В том числе и Баламбер, ибо оплошавшему кагану нет места ни на небе, ни на земле.
— Можно ли считать поражение бека Буняка и темника Белорева под Таной поражением кагана Баламбера? — уточнил существенное ган Хулагу.
— Можно, — важно кивнул Эллак.
— Должны ли мы ждать, пока Баламбер погубит все наши тумены, или вправе возвысить свой голос раньше?
— Мы не будем ждать слишком долго, — покачал головой Эллак. — Сила гуннов не должна иссякнуть из-за глупости одного человека, как бы высоко он ни был вознесен.
— Я понял тебя, уважаемый ган, — склонил голову Хулагу. — Мы все будем готовы и к победе, и к поражению. Но сильные мужи должны уметь даже поражение превращать в победу.
— Хорошо сказал, ган, — поклонился сметливому Хулагу уважаемый Эллак. — Боги не оставят нас, пока в сердцах наших не угасла гуннская доблесть.
Бек Буняк, вознесенный волею кагана на огромную высоту, пребывал в некоторой растерянности. Одно дело пробуждать зависть и злобу в сердцах ганов хвастливыми речами и совсем другое — взять укрепленный город, в котором находится пятитысячный отряд хорошо вооруженных воинов, готовых стоять насмерть. В конце концов, Буняк хоть и снес голову Вульфиле, но убил-то его совсем другой человек. И скорее всего, именно к этому человеку перешла сила и удача, которой раньше владел готский колдун. Наверное, Буняку следовало рассказать об этом кагану Баламберу раньше, еще до того, как тот возложил на его плечи неподъемный груз. К сожалению, теперь уже поздно было оправдываться, оставалось только пить купленное в той же Тане вино и сверлить глазами княжича Белорева, который явился в шатер бека за указаниями. Под началом у Буняка было два тумена, один угорский, другой венедский. Угры были лучшими наездниками, чем венеды, зато последние превосходили их в стойкости. При штурме городских стен многое зависело именно от венедов, умевших сражаться не только на коне, но и пешими.
