Гамадрила, учившая нинцзюцу по книжке с картинками, а английский подключением оксфордского словаря прямо к помянутому месту, легко могла доказать обратное. Сменил программу в компьютере — и уже Гинденбург. Поневоле завистью изойдешь!
Он мог делать лишь то, что положено на войне — выполнять приказы. Рядовой — «брат-доброволец» — проверяет перед боем винтовку, считает патроны, перематывает портянки, наскоро припоминает то, чему учил взводный. Личный представитель Походного атамана… А что — личный представитель? Толку, честно говоря, от него…
* * *
— Бу-га-га-га-га! Га-га! Га!..
Смех всегда трудно вербализировать, буковками передать искренний выхлоп чувств. Недоработали Кирилл и Мефодий, упустили проблему. Но если все же прислушаться…
— Га-га-га-га! Бу-га-га! Га-га!.. Ну, полковник, ну, насмешил. Таньки-ваньки-лоханьки! Брось, лошадь себя в обиду не даст, а железяки эти — до первого боя. Кончится бензин — и все. Конь, я тебе скажу, три дня может наступать, не евши, только поить не забывай. А твои «таньки»… Бу-га-га-га-га!
Черт знает откуда она взялась, эта жердь в черкесске! То есть, откуда, ясно — из штаба вестимо. Потому как генерал, вон они, погоны золотом блещут. Отчего взялся, тоже не вопрос. Кому конно-механизированную группу поручать, как не генералу? Не есаулу же, в самом деле!..
«Конно-механизированная» — тоже мое. В смысле, не мое, но… А как еще назвать?
Фамилию генеральскую я не запомнил, даже не пытался. Выиграет бой, тогда уж память напрягу. Пока что с ним все ясно — жердь саженная, усы а la Буденный, лицо загорелое, взгляд геройский. А еще ржет.
— Га-га-га-га! Бу-га-га! Я, полковник, с люльки на коня сел. Я, если хочешь, кентавр. Китоврас! Так что не волнуйся, и Евгению Харитонычу передай, чтоб за сердце не хватался. Всех попластаем, всех на пики нанижем!.. А Подтёлкова я лично до жопы разрублю! Бу-га-га-га-га!
Может, такой и нужен? Китоврас — но дело знает. Сам-один отряд собрал, три станицы освободил, комиссаров рубил на скаку — от макушки до этой самой…
— Геройствуй! — соглашаюсь. — Только учти — приказ нарушишь, шаг влево, шаг вправо — расстреляю. Лично. Слушай, у тебя зажигалка есть? В моей бензин…
Щелк!
— Это ты, полковник, правильно, — Китоврас и не думает обижаться, усмехается, оглаживает усы. — Я своих орёликов так же учу: приказ нарушишь — убью, без всякого трибунала. И попа звать не стану, сам исповедаю. Га-га-га-га! Слушай, пошли со мной, ты же, вроде, не трус, Зуавами командовал. Первыми в Новочеркасск ворвемся — вот тебе и генеральские погоны. Обмоем, девок свистнем! Га-га! Га! Бу-га-га-га-га!
Гремит генеральский смех, далеко по степи разносится, оптимизм вселяет. Нужен он, оптимизм, ох, нужен. Конницы — настоящей, обученной, у нас нет, «казара»-ополченцы, братья-добровольцы. Три десятка тачанок с «максимами», батарея старых «трехдюймовок»… И есаул Хивинский. На него-то и вся надежда.
— Да вот он твой дружок! — Китоврас ухмыляется, тычет долинной рукой в сторону близкого Сала. — На «таньке» катит. Чудак, ей богу, этот Алаярыч! Ездит лучше меня, лозу вслепую рубит — и дурью мается с железяками своими. Знаешь, полковник, песня есть: «По Донцу топор плывет до села Кукуева…» Бу-га-га! Га-га-га-га!
По Донцу плывет топор до села Кукуева… В прошлый раз «танькой» окрестили бронеплощадку с Норденфельдом. А что теперь? Велосипед с моторчиком? Бу-га-га. Га-га. Га!
* * *
Младший урядник Гримм ловко спрыгнул на траву, отряхнулся, приложил выпачканную в масле ладошку к шлему, дернул засыпанным веснушками носом:
— Ваше высокоблагородие!..
Не договорил — младший урядник Новицкий с шумом скатился по броне, попытался зацепиться рукой за выступающий стальной борт…
— Ой-й-й-й!..
Я смерил взглядом высоту, поморщился. Шею не сломает, но синяки точно заработает. «Гарфорд» — пушечный, четырехтонный, башенный. В таком броневике хоть Китовраса вози — вместе с пикой. Чудище! Побольше бы нам подобных монстров, только где взять? Спасибо этот имеется да еще один — вывез Африкан Петрович из Ростова, успел.
— Ваше высокоблагородие! Младший урядник Гримм и младший урядник Новицкий…
— Вас только, Гаврошей, не хватало! — вздохнул я. — В тыл, немедленно, сию секунду!..
— А где ж тот тыл, товарищ Кайгородов? — возразил не без грусти старший комендор Николай Хватков. — Если бы «Сюзанна»…
«Сюзанны» уже нет. Не в бою погибла, не сгорела, даже не с рельс скатилась — бросили бедную в Персиановке вместе с «Иваном-Царевичем». Уводить некуда — «железку», уходящую к Салу, разобрали, чтобы не пустить чужие бронепоезда.
Взрывать не стали. Все равно вернем!
— Ничего, Николай Федорович, перед боем я этих карапетов к коноводам отправлю…
— Не-е-е-е-ет!
На комендоре Хваткове новенькая морская форма. Складки на клешах — хоть бумагу режь. Наверняка трофей, мореманов мы ловим регулярно. Лента же на бескозырке самодельная, буквы неровные, кривые: «Слава».
— С него я, с линкора, — Хватков уловил мой взгляд, сдвинул бескозырку на ухо. — С героически потоплого при Моонзунде. Теперь вот «Сюзанну» потерял, жалко… Ничего, на «Гарфорде» хоть и трехдюймовка, а бьет точно. Не промахнусь. Амба им всем будет!
Я кивнул, пожал крепкую, пропахшую маслом и порохом ладонь. Не промахнется комендор! Плохо, что пушечных броневиков только два, остальные «Остины» да «Фиаты». Половина — учебные, старые, на честном слове ездят да на матерной накачке.
Но все-таки ездят! И бензин еще есть, и патроны к пулеметам, и снаряды к 76-милиметровкам «Гарфордов». В моем «реале» ни у Корнилова в Ледяном, ни у Попова в Степном даже тачанки приличной не было. Держись, хан Брундуляк!
— Ай, бояр! Не сердись, бояр!..
Хивинского я первый миг даже не узнал. Поклонник кубо-футуризма выскочил из люка, как черт из табакерки, скользнул вниз по броне, приземлился на ровный носок. Черный комбинезон, шлем до бровей, масло на бровях…
— Джигитов не ругай, бояр! Храбрые джигиты, кого увидят — рэжут, не увидят — все равно рэжут…
* * *
— Колоколом, говорите? Я, Николай Федорович, думал машины ромбом построить, пехоту и конницу внутри спрятать. Колокол… Это значит, вроде «свиньи» у псов-рыцарей? Понял… Ничего, прорвемся — в самом точном смысле. Я два часа как с «Фармана», полетал, полюбовался зрелищем. Прут господа мак-си-ма-ли-сты, словно с базара, броневики между пехоты натыкали, батареи тоже в общей толпе, орудия отдельно, передки отдельно. Пока очнутся, развернутся, прицелятся… Орда, как вы и сказали. Колокол, значит… «Гарфорды» впереди, «Остины» и все прочее по бокам, уступом, конницу сзади прячем… Никак нет, с его превосходительством мы уже поладили, ждать будет, пока я отмашку дам, не волнуйтесь. Вы, Николай Федорович, к Згривцу загляните, захандрил он что-то, плохая это хандра, с фронта помню… Никак нет, господин полковник, «чар-яр» — не для подобного случая. Это, извините, средневековье, набеги всякие, аламаны, курбаши… А мне сегодня в голову как ударило. Черчу в блокноте этот ромб, секторы обстрела прикидываю и вдруг… Вы ведь английский знаете? Death and destruction… Я, знаете, даже похолодел. Помните, вы как-то пошутили: свинцовые кони? Свинцовые кони на кевларовых пастбищах… «И Он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон…» Свинец, сталь, огонь, смерть… «Убиты будут те, кто у рва, у огня, обладающего искрами. Вот они сидят над ним и созерцают то, что творят с верующими…»
* * *
…А свинцовые кони уже мчались вперед, едва касаясь копытами молодой степной травы, бешено работали искровые станции, посылая в эфир точки-тире скороговорки-морзянки, ревели моторы, внимательные глаза смотрели в окуляры артиллерийской оптики, не верящие ни в бога, ни в черта пилоты поднимали аэропланы в очередной разведывательный рейс. Война жила, дышала, растекалась над степью, и уже поднималась Сила навстречу орде хана Брундуляка, столь же беспощадная и страшная, готовая ударить, разнести в кровавую капель, сжечь в грязный пепел. Встала Сила над Тихим Доном, обернулась Девой-Обидой, сняла с плеча винтовку, шагнула, сотрясла землю. Проснулся древний Див, обозрел мертвыми глазами зеленый простор, усмехнулся, почуяв запах крови. Встрепенулся Див — кличет на вершине дерева, велит прислушаться земле незнаемой, Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский болван.
Кричи, Див! Пусть услышит тебя Тихий Дон, почуют Кубань и Терек, и калмыцкие степи, и донецкие терриконы, и Кременная Москва, и гранитный Санкт-Питер-бурх. Ведают пусть — встала Дева-Обида, идет на Брундуляка!
Death and destruction!
* * *
Ну, Гаврошей, я, допустим, в тыл отправлю, хоть к коноводам, хоть к сестричкам милосердия. Никуда не денутся, молодые еще, чтобы со старшим по званию спорить, подчинятся.
А с этим чего? Какого черта!..
