того мига, как призрак с бригантины вытряс на свет божий колоду тайных желаний Дороти, внутри под слоями черной жажды жила она — хрупкая, но жизнелюбивая вера в лучшее. А теперь не выдержала холода и умерла. Впрочем, не стоит сожалений. Жажда-то никуда не делась.
Морено вызывал безумную слепую страсть, Морено разрушительно хотелось.
Хотелось присвоить, взять себе. Обладать им как трофеем. И нереальность этого желания жгла и колола.
Теперь, в горниле происходящего, страсть переплавилась в чистую кристальную похоть, не приправленную даже щепоткой былого тонкого чувства. Нежность выпарилась, утекла.
— Свою пропасть я вырыл сам, пусть твоя совесть останется чиста, как ряса жреца, — криво усмехнулся Морено, долил в чашку вина и выпил залпом, точно это было последнее вино и последняя минута жизни.
— Хочешь покаяться? — Дороти проследила за тем, как жадно двигается его кадык с каждым глотком, и поймала себя на мысли, что в который раз любуется Черным Псом.
Как хищник из джунглей — огнем, разведенным охотниками. Огонь манил. Плясал, завораживал и искушал выйти из ночного сумрака навстречу свинцовому дождю. Огонь сулил смерть. И наслаждение одновременно.
— А почему нет? Ты куда как краше всех жрецов, которые мне встречались. Примешь слова раскаяния Черного Пса — без жертвы, без алтаря?
Морено шутливо приложил ладонь к своей груди, прямо к разрезу рубахи, за которой, Дороти знала точно, сплетали щупальца татуированные твари. Твари, лишающие ее сна и покоя.
А Черный Пес продолжил тихо, с придыханием:
— Как там положено начинать? Запамятовал. Нечастое дело — каяться. О! Пусть все боги, какие есть, выслушают меня и решат мою судьбу. — Морено снова ухватил Дороти за руку, но теперь уже крепче, опять прижался губами к коже, потом скользнул языком, прикусил, на мгновение блеснув белыми зубами, и разом весь оказался очень близко. И дальше говорил уже Дороти чуть ниже уха, в шею, разгоняя удушливые волны стыда одну за другой, словно опытный пастырь овец: — Наяву я вижу перед собой командора алантийского флота Дороти Вильямс. Она стоит на мостике, в мундире, в крахмальной рубашке, и волосы у нее заплетены в тугую косу, и только одна прядь все время выбивается. Гордая, неприступная — не подойти, слова на языке сразу вязнут. А стоит мне закрыть глаза, как вижу ее в чем мать родила. Голой. И взгляд с поволокой так и манит, и губы, припухшие от поцелуев. И бесконечно длинные ноги раздвинуты в стороны. Как богам такая картинка, моя прекрасная командор? Или что леди Дороти, со всеми рядами достославных предков в крови, на коленях передо мной, и губы облизывает, и мундир на ней распахнут. Или что она гнется подо мной и стонет — потому что я в ней так глубоко, что и представить страшно. Вот оно, сразу под веками. Всякий чертов раз. Стоит только зажмуриться, как мерещится. Пошло, греховно, моя прекрасная… И взгляд от нее отвести — такая мука. И снится, что за волосы держу крепко, пока она свои губы вокруг моего ствола растягивает, что сглатывает тяжело, а потом выпускает конец, облизывается, — Морено все шептал, и шептал, и шептал, роняя тяжелые безвозвратные слова, точно капли крови на жертвенник желания. — Вижу, как она сама сверху ложится. Красивая, гибкая… седлает, словно жеребца, и из-под такой узды и вырываться не хочется. А хочется, чтоб повторялось — раз за разом…
Дороти поняла, что между ней и Морено не осталось зазора, лишь когда осознала, что вцепилась тому в рубаху, как утопающий в соломинку. И ткань едва не трещит, даром что Сердца Океана при ней сейчас нету. А проклятый Морено все шепчет, словно раскаленные гвозди в грудь с каждым словом заколачивает. И внутри от этого шепота уже все горит, и внизу живота уже горячо и влажно.
— Такое вот покаяние, моя прекрасная Дороти. Как тебе? По мне так сладко. И страшно. Потому что если возьму тебя себе — не отпущу никуда. Жаден без меры. Есть грех. И ты…
— И я… — эхом повторила Дороти и, уже наплевав на все, что было до и наверняка еще будет после, упала в чужую пропасть без оглядки.
Морено хочет ее. Так, как никто никогда не хотел. Ни Доран, ни офицеры на балах, ни женихи в Алантии… Так не жалко, пусть берет! Много ли там того, что беречь? Но и сама Дороти возьмет, что желает. А в том, что она желает, сомнений точно не было.
— Если ты сделаешь хоть половину того, в чем каялся, я уговорю богов тебя простить.
— Простить? Нет, моя прекрасная, пусть со мной все грехи останутся. Все, что ни есть — все мои.
И Морено сильным рывком опрокинул Дороти на жесткую кровать, которая столько перевидала за последнее время, что уж этим ее было точно не пронять.
Глава 26. Сладкий темный грех
На три часа в жизни Дороти искренне захотела, чтобы пропало все пропадом: и “Каракатица”, и Филлипс, и даже Доран Кейси, который и так пропал глубже некуда. Потому что все жаркое, маятное, грязное, скопившееся на дне души, наконец-то выплеснулось безудержным потоком наружу, и она не собиралась дать этому закончиться так быстро.
Пусть будет о чем жалеть.
Дороти не смущало отсутствие опыта. Откуда тут практике взяться? Когда о том, что творится под одеялом, в приличных домах не говорят вовсе. А в неприличные Дороти не приглашали. Женихи, вереница которых редела с каждым годом, все были робкими и дальше вздохов не заходили. Да и странно было сравнивать их, изысканно вежливых до приторности, с Морено. Да и сомнительно, чтобы кто-то из них вызвал бы у Дороти хоть толику того интереса, что вызывала одна татуировка у Черного Пса на груди.
Дороти немного знала, как и что нужно делать с женщиной, просто потому что сама была ею. Но воспитание не давало цвести страсти, указывая, что скромность и добродетель важнее.
И сейчас вся территория была неизведанной — белое пятно с обитающими на нем чудовищами. И не только на карте самого Морено, но и на ее, Дороти, личной карте тоже. Чудовища эти дышали жаром, от которого мысли мешались и стекали куда-то вниз.
Одного постыдного опыта под водопадом остро не хватало. Дороти не знала, куда девать руки, и сама себе казалась слишком нелепой и неловкой, а кровать сразу стала узкой и чересчур жесткой.
Вот только Морено, похоже, так не думал: смотрел на Дороти темно, жарко, без обычной смешинки. Губы кусал точно решившись, но
