погиб отчасти по ее вине, вдарило как обухом по голове. Что Доран еще тогда, когда им было пятнадцать, отдал за Дороти самое ценное, что имел. Выторговал ей и жизнь, и здоровье, и силу эту проклятую. Контракт подписал, заверил и потом за пять лет ни словом об этом не обмолвился. Все потому, что любил? Вот так, молча? Так же, как сама Дороти?
— Значит, он обменял свою душу на чужую жизнь?
— Выходит так. Потому и Гряда его задержать не смогла. Постаралась, конечно. Покалечила и даже убила, а вот к себе заграбастать в рабство не смогла — душа-то уже другим тварям продана. И подпись кровью проставлена.
Вот почему сирены называли силу “подарком, который она не ценила”. А ведь плата за подарок была королевская. Дьявол бы все это побрал! Как же все сплелось, не развяжешь. А может, и развязывать не обязательно?.. Прошлого уже не вернешь, как бы ни мечталось. Так не все ли равно?
Знай Дороти тогда, когда валялась в бреду на мокрых от холодного пота простынях, что ее самый дорогой, самый близкий человек собирается ради нее продать душу, — да она бы сразу с башни поместья бросилась на мощеный двор.
Но что свершилось — то свершилось. Судьба сдала карты, и нужно играть чем есть, а то, что другие шельмуют или карты у них крапленые, — неважно. Ради Дорана Дороти рискнет, как когда-то друг рискнул ради нее — всем.
Принять решение оказалось легко и просто, а дальнейший план виделся настолько четко, что Дороти на мгновение показалось, что кто-то могущественный ей подыгрывает. Наверно Черная Ма смилостивилась.
В мыслях крутилось, кипело, но вставало на свои места все, что предстояло свершить.
Пусть Доран не приходил к ней все это время: боялся, возненавидел после гибели или берег от себя — не важно. Он спас Дороти жизнь, подарил годы, полные здоровья и веселья, и пора отдавать долги.
Она любила Дорана всю жизнь, а он обменял эту жизнь на свою душу.
И Дороти Вильямс сделает все, чтобы рассчитаться по старому долгу, а потом уйдет, потому что ее друг, ее любимый заслужил сам решать, что делать со своей жизнью. А не пожинать годами последствия горячего решения обменять свою душу на жизнь Дороти. Решения, которое лишило его всего.
Морено считает призрака другом, и эта такая же редкость для пирата, как алмаз в пустой породе. Да, он обменял эту дружбу на умение уйти от любой погони, но, кажется, только для того, чтобы осознать всю ценность. Иначе бы не носился по всем морям в погоне за кораблями-призраками, чтобы выгрызть им сердца и отменить сделку.
Все просто. Решение Дороти приняла. И наконец стало хорошо, хотя все еще больно.
Видимо, судьба у нее такая, лишаться всего. Морено тоже не для нее. Весь этот жар, готовый сжечь ее дотла. Такой опасный, такой манящий. Но…
Кто она и кто он? Ее судьба — выйти замуж за скучного дворянина, который будет мириться с тем, что у жены есть заслуги перед королевством и что она может одним взглядом усмирить команду фрегата. Его судьба — сгинуть где-то в пучине, вцепившись в глотку кому-то из иверской или алантийской армады.
Морено, который и не ведал, что за вулкан пробудил, продолжал рассеянно поглаживать ее по бедру:
— Надо же, обзавелся на старости лет дурью прекрасной и желанной женщине в постели рассказывать про покойников.
— Люблю страшные истории, — Дороти нашла в себе силы улыбнуться и снова поддалась сильной ласке. Все решено. Все взвешено. Все оценено. Но все будет завтра. Сегодня, пока длится ночь, можно взять себе — тайком, точно воровке. На память. — А ты льстец.
— Мне отсюда правда виднее, моя радость, — прошептал Морено и спустился еще ниже, прихватывая губами нежную кожу. Ласка была острой, точно укол булавкой, Дороти не успела остановить движение — выгнулась приглашающе и застонала, но нашла в себе силы к сопротивлению.
— Ты что творишь?
— А на что похоже? — Морено повторил, а потом и вовсе, обхватив Дороти за бедра, потянул вверх.
Но вместо того, чтобы взять опять сзади, поднырнул под нее, лег на спину и коснулся губами лепестков лона, сначала осторожно, точно боясь спугнуть, а потом жадно и горячо, одновременно вставляя пальцы туда, где недавно был его ствол. Желание опять победило слабую плоть и заставило поочередно то насаживаться на ласкающие пальцы, то подчиняться движениям языка.
Неважно. Пока все неважно. “Каракатица” еще далеко. А она — капитан пиратов на пиратском корабле, и никто не станет упрекать ее за украденные для себя минуты.
Рауль особенно сильно надавил пальцами. Дороти почувствовала, как наслаждение собирается внизу, словно грозовое облако, но Морено замедлил движения. Облизал губы пошло и проговорил — с трудом, голос у него стал осипший, низкий:
— Попроси.
— Что?
— Попроси меня взять тебя, детка.
Пальцы вновь пришли в движение, растирая, вминаясь сильно и четко, только вот рот теперь был недостижим, как сокровища майя. С лона Дороти текло — она содрогалась от каждого прицельного движения пальцев, буквально исходила нетерпением.
— Рауль… — с угрозой начала Дороти, но Морено только рассмеялся — и прикусил бедро, поставил засос и выпустил.
— Давай, моя желанная, — он повторил, продолжая задвигать пальцы все сильнее. — Ты хочешь, я хочу. Попроси.
— Рауль…
— Имя ты уже выучила, осталось полшажочка до греха. Взять тебя еще раз? Жарко, но неглубоко? Хочешь, моя прекрасная? Знаешь, как я хочу? Никогда так никого не хотел, как тебя.
Пальцы издевательски замерли и стали двигаться совсем мелко, лаская короткими нажатиями, вместо прежних сильных движенией. Дороти застонала, сжимаясь, чувствуя горячее дыхание на своем лоне, выдохнула и прошептала:
— Дьявол тебя побери! Да.
Глава 27. Призрачная сходка
Вопреки всем ожиданиям тревожный свист смотрящего не раздался ни утром, ни после полудня. Ушатанная боем с иверцами “Свобода” успела даже прихорошиться — заменила два паруса и обзавелась свежими светлыми заплатами на бортах.
Команда, вымотанная чередой происшествий, по вахтам спала и работала, сменяя друг друга каждые пару часов, и в итоге, как ни странно, отдохнуть успели все.
В капитанскую каюту стучать дураков не было.
Пока солнце еще не взошло, Черный Пес исчез на четверть часа, но вскоре вернулся с двойной порцией холодной солонины и сухарями.
В сумеречном сером свете, который проникал сквозь уцелевшие стекла, завтракали быстро и жадно, чтобы еще успеть ухватить всего, что хотелось, до тревоги.
Дороти торопилась, а Рауль не останавливал — наоборот, поддавался, подстегивал чужое желание, словно тоже
