смотрит на нее. Они жалеют друг друга. Нина не понимает, что все это значит, и что ждет их дальше, но сердцу ее очень больно.
Становится все холоднее. Тихо.
Глава 9. Охотница
Взволнованный строй под горячим дрожащим воздухом. Фамилии, бойцы, строгие черные папки на каждого. Строгий до металлической жестокости голос полковника. Тверже, чем сейчас, никто из них не врезался в асфальт. Взгляд каждого прикован к железному столу. Заветные бумажки в красивых черных обертках стопками сложены в строгом порядке, как в том же строю.
Отточенным шагом рыжая голова движется к цели. Черная папка в руках, сухой тресканный взгляд полковника, по его лбу и вискам скатываются капли пота. Ничего лишнего, только приказ. Зоя возвращается в строй. Непроницаемое белое, холодное, даже в нещадных лучах солнца лицо, где-то глубоко внутри себя прячет ликующую улыбку.
Объявлен отбой. Каждый с трепетом и священной тревогой обращается к изучению своего первого.
Коридор за коридором непривычными робкими шагами, Зоя ищет отчуждения, ищет уголка одиночества среди белого дня. Слишком много глаз, слишком. Времени мало. Она отворяет деревянную, богом забытую дверь в библиотеку. Один лишь смотритель, и тот давно замшел и заплесневел, безумец. Достаточно ли одна далеко спряталась? Нашла ли свой угол, среди затхлой бумаги и многолетней пыли? Охотники не жалуют книги, наверное когда-нибудь это сыграет свою роль.
Мимолетно кивнув спящему смотрителю, Зоя движется среди скудных книжных шкафов, и шаги ее растворяются в деревянном полу волнами. Она пришла сюда не читать, каждая книга, кажется, это поняла. Никто не спасет их от одиночества, не удостоится чести быть прочитанными.
Рыжая голова останавливается у старой школьной парты. С нежностью и благоговением кладет на нее папку. Отходит на пару шагов. Присаживается на колени и дает волю себе почувствовать собственное громко, но медленно бьющееся сердце. Оно словно налито свинцом и тащит куда-то вниз, к дрожащим ослабшим от волнения коленям. Сжатые в кулаки руки падают на эти колени. Она не отрывает круглых зеленых глаз от черной папки. Начало положено. Еще минуту, одну минуту чтобы унять собственный трепетный страх. Тишина прогребенных в желтой тленной бумаге слов. Пустой напряженный рассудок.
Она закрывает глаза и вдыхает поглубже, вспоминает прошедшую в тетином доме жизнь, мысленно прощаясь с ней. Она вспоминает только то, что делало ее обычным человеком, непослушной девчонкой, выросшей в старой затрепанной деревне. Вспоминает, как Эля заставляла ее делать хотя бы какие-то уроки, готовить злосчастный куриный суп, как водила в кинотеатр, а еще ее горькие слезы, надломленный, униженный, но не таящий злобы или обиды взгляд. В сердце покалывает острая горячая боль, ей стыдно. Вспоминает как купалась во внимании и славе среди своих сверстников. Вспоминает, как с Тасей собиралась на дурацкую дискотеку, словно это было настоящие событие для нее, как сбегала из дома и ночами гуляла в компании обычных ребят по неизведанным соседним деревням, заводя новые знакомства. Как в знойную жару лежала звездой в холодной реке и смотрела на солнце не щадя своих глаз, как вдыхала запах костра в походах. Неуверенные, наивные ласки и поцелуи в зеленой палатке, под шум холодного ветра и запах цветущего шалфея. Тогда к ним залетела оса, и они еще долго не могли ее выгнать, от этого хотелось и плакать и смеяться. Она всегда говорила себе, что играется с этой жизнью, что все лишь развлекается, пока может, без всяких привязанностей, без доли серьезности. Сейчас на одну минуту времени в ее жизни она вдруг больно осознает, что может быть все действительно было так. Эля и правда ее единственная семья, любящая ее безусловно, Тася и правда была ей подругой, которой все же стоило рассказывать все ее тайны, и может быть, то была влюбленность или даже любовь… Отчаяние захлестывает ее, заставляет подарить ужасающий стон внутри, но она словно за шкирку, как щенка, вытягивает себя обратно в реальность. В точку не возврата. Стол и черная папка.
Зоя нехотя стряхивает с себя раздумья, как будто они осязаемы и материальны, как паль на забытых полках. Она встает с колен и снова приближается к столу. Осторожно, двумя пальцами, разворачивает дело. Лист первый, инструкция, как и учили, Зоя знает ее наизусть. Лист второй, устав, чтобы не забыли. И наконец дело № 1776. Дрожащие пальцы недоуменно листают малочисленные страницы. Ее лицо кажется впервые утратило непроницаемость, ее одолевают эмоции, бьющие через край. Вскинутые ко лбу брови, натянутые сжатые губы, расширенные глаза. Она не верит им, не верит тому, что видит.
«ЧТО? НЕТ, ЭТО БРЕД КАКОЙ-ТО!»
Может быть ей все это снится? Может быть здесь мало света?! Она находит на соседнем столе лампу и, не контролируя силы, выдергивает ее со своего места, освящая бестолковую бумагу сильнее.
«Нет, все должно было быть не так!»
Зоя со злостью швыряет папку с лампой на стол громко, не сдерживаясь, выкрикивает ругательства. Сейчас она хочет спалить это место дотла, как свидетеля ее краха. По скрипучим, стонущим полам к ней мчится смотритель. Ругается всеми проклятьями на внезапно оказавшуюся в его владениях рядовую. Зоя не замечая его, возвращает свою холодность и непроницаемость. Собирает разбросанные бумаги обратно, брезгующими пальцами берет папку в руки и уходит.
Легким, обезумевшим шагом, она движется по коридорам. Выходит на солнце, почти не замечая подходящего к концу времени, разъяренно пересекает плац и входит в здание администрации. Она расталкивает ошарашенных служащих, пробирается по лестнице на третий этаж. Полупустое чистое и неестественно прохладное помещение пролетает перед ее глазами махом. Она останавливается лишь перед самой дверью. Вдруг ее касаются мысли о том, что же она собирается все-таки делать.
«Глупо, как глупо…»
Она оглядывает белые стены, ничем не примечательную дверь, за которой восседает мать. Что же она ей скажет. В этом могильно чистом коридоре даже мысли раздаются эхом, как и свет из оконной рамы.
Несмело Зоя сжимает пальцы в кулак до белых костей и почти извиняющимися движениями стучит по двери. Дверь распахивается сразу. В проеме оказывается капитан. Он слегка испуганно врезается в рядовую глазами, отстраняется, впуская ее. Она не придает ему значения, мимолетно отдает честь и устремляется взглядом рабочему месту.
Холодные глаза матери устремляются на нее. Ничем не удивленные, не взволнованные, отстраненно безразличные, как и всегда. Она слегка отстраняется от рабочего стола. Длинные пальцы израненные морщинами от оружия и тяжелой работы, отодвигают стопку бумаг в сторону, высвобождая место для разговора. Ледяной, пронизывающий властностью, голос раздается эхом по коридору.
— Ты уже здесь.
