безопасности. Слезы не желают останавливаться и сердце не срастается обратно. Варя утыкает в подушку голову. Как бы она хотела, чтобы этот сон, как и другие сны, забылся с течением долгого времени. Она помнит каждую мелочь. Отчаянно Варя выпускает в подушку вопль отчаянного горя. Подушка внимает ее слезам, жалеет и мягко обнимает больную голову.
Не снимая с себя одеяла, Варя встает с кровати. Больно, но не так, как было больно Нине, а потому, эта боль мало что значит и не стоит того, чтобы себя жалеть. Слабыми шаркающими шагами приближается к окну. Дети старательно играют в дочки-матери, не жульничают. Глупые дети.
Секретер в доме по классике играет роль аптеки. Верхняя полка от простуды, средняя полка от расстройств внутренних органов, нижняя полка прочее. Впрочем, можно найти всякое, например, мази от суставных болей, мозолей и бородавок, спиртовая настойка от всех болезней. Варя отыскивает обезболивающие и на всякий случай пузырек настойки валерианы, почти полный и очень старый. Не так часто Татьяна Родионовна злоупотребляет успокоительными, или валерьянка ей уже очень давно не помогает.
Запах котлет теснится сквозь щель в дверном проеме и заставляет Варю внутри изнывать от желания хоть что-нибудь съесть. Проворная муха влетает в дверной проем быстрее, чем Варя успевает опомниться. Маленькая крылатая негодяйка облетает кухню по периметру и садится к Варе на голову.
Татьяна Родионовна сосредоточенно взбивает что-то железным венчиком в трехлитровой алюминиевой кастрюле. Скрежет заставляет морщиться, запах железа свербит в носу и на зубах. Быстрым движением пожилая фея отряхивает венчик от взбитых яиц и кладет его в раковину, берет в руки деревянную лопатку, придвигается к плите, открывает мокрую крышку, пар обдает ее лицо, заслоняет очки. Она отточенными движениями переворачивает слегка подгоревшие котлеты. Они продолжают шкварчать. Подолом домашнего, голубого, выстиранного миллион раз халата, вытирает белые стекла очков, капли жирного конденсата оставляют на ткани очередные пятна.
— О, да неужели, королева соизволила встать! Неужто так тебя утомили уроки! — бабушка звучит с подковыркой и смотрит на Варю своими маленькими глазами, потому как без очков они кажутся выгоревшими зелеными пуговками.
— Да, что-то я переборщила со сном, — хрипло отвечает Варя.
— Тебя не добудишься! Ты в библиотеке небось книги тоннами разгружала, а не к экзаменам готовилась!
— Ну, вообще-то интеллектуальная деятельность более энергозатратна, чем физическая.
— Кто это тебе такую чушь спорол? Вон, иди бычков покорми, да хоть пару грядок прополи, а я посмотрю, как ты быстро спать ляжешь!
— Физический труд не для меня. Вот я вчера цветы полила, и что с этого? Говорила зря, и дождь пошел.
— Цветы от этого не умрут, ты так поливаешь, что они и в великий потоп высохнут, зато хоть подвигалась маленько, совсем рохля зачахла!
— Спасибо за заботу. Я вчера по дороге домой промокла и кажется заболела. Что за погода пошла, скоро уже середина лета…
— Ну-ка, открой рот, я твое горло посмотрю. То-то слышу, как ты гнусавишь. Небось полный нос соплей. Не дай Боже тебе заболеть, опять будешь месяц в кровати валяться. Бегать чаи тебе таскать у меня времени нет!
Холодная железная ложка сама по себе оказывается в руках Татьяны Родионовны. Она грубо склоняется над сжавшейся в размерах Варей и, стиснув ее скулы в тиски, запихивает ложку прямо в рот к неблагополучным миндалинам, надавливая на язык. Непроизвольный рвотный рефлекс и неудержимый насильственный кашель вырывается вперед. Бабушка вытаскивает ложку, пока Варя продолжает откашливаться.
— Ага! Ничего, настойку глотнешь, быстро полегчает. И горло полоскать будешь утром и вечером.
Татьяна Родионовна носком старого тапка открывает нижний кухонный шкаф, кряхтит и нагибается до самого дна. С грохотом ставит на стол перед Вареным лицом двухлитровую пыльную банку с содержимым буро-красного цвета. Протирает полотенцем пыль, часть от нее падает на пол, залетает прямо в нос. Варя громко чихает.
— Сколько же ей тысяч лет?
— Много, — сухо отвечает бабушка. Она крепкой морщинистой рукой дотягивается до рюмки в одном из верхних кухонных шкафчиков и с твердым стуком ставит ее перед внучкой. Снимает пережатое старой бечёвкой горлышко, разворачивает верхний слой марли и открывает резиновую крышку. Зачем так запечатывать настойку становится понятно только тогда, когда по всему помещению разносится едкий запах заспиртованной хвои вперемешку с тленом. Варю и раньше поили этим зельем, когда она болела, а болела она часто, отпита до половины эта банка именно ей. Варя надеялась, что давно уже все выпила, и второго такого уже не найти. Татьяна Родионовна аккуратно наливает красную жидкость в рюмку, стараясь не пролить ни капли.
— Давай, до дна!
— Может хоть котлетку дашь закусить? Они там у тебя горят уже.
— Точно! — бабушка кидается к плите, выключает газ. Котлеты как раз не успевают сгореть, но хорошо прожариваются. Бабушка выкладывает одну из котлет, еще дышащую паром, брызгающую домашним маслом, на блюдце и бережно отдает Варе в руки.
— Спасибо, а тост будет?
— Пей давай уже и не бубни.
Варя обдувает котлету, разламывает на две половины. Делает резкий выдох и опрокидывает рюмку в себя как можно быстрее, стараясь не почуять запах и не успеть ощутить вкус. Безуспешно. Топливо проливается тонкой струей по горлу и падает в пищевод, приземляясь в желудке. Запах мертвечины с хвоей настигают сразу, вкуса почти не чувствуется, потому как на вкус только боль. Начиная ото рта и заканчивая желудком, внутренности горят синим пламенем. Варя заглатывает горячий кусок котлеты как можно быстрее, пока не стошнило. Горячая котлета старалась, но она не в силах перебить послевкусие древесной коры и улитковой слизи, он останется с ней навсегда.
— Ну как, хорошо пошла?
— Завтрак так себе! — Варя отвечает спертым голосом, вдыхая как можно больше воздуха.
— Сейчас блины будут, успеешь позавтракать. Иди умойся лучше!
— Пойду, пожалуй.
Смиренным шагом Варя идет умываться, пузырек с валерьянкой из рук не выпускает, если появится возможность, обязательно примет.
Холодная вода из крана охлаждает лицо, дает немного бодрости. Закрытыми глазами Варя дотягивается до полотенца, вытирает им стекающие капли воды. Открыв глаза, замечает отражение в зеркале. Случайно вспоминает лицо Ниночки. Сейчас это лицо не вызывает прежние страх и ужас. Варе страшно только от того, что она проживет целую несчастную жизнь ребенка, без возможности чем-либо помочь. Она лишь хранитель чьих-то болезненных воспоминаний, чьей-то сокровенной тайны. А единственная ли Варвара, кому открылась эта тайна? Или есть кто-то еще, кто видит ее? Старинский, как большой омут, затягивает людей во мрак и не отпускает на волю.
Завтрак проходит тихо. Варя лениво жует блины со сметаной, запивает их сладким смородиновым чаем. Бабушка
