Отец Браун кивнул, будто это ему все разъяснило, но тот продолжал:
— Человек, который назвался Роком, убил моего отца и моего дядю, разорил мою мать. Когда Мертону понадобился секретарь, я пошел к нему. Я считал: где Чаша, там рано или поздно будет и преступник. Я не знал, кто он; надо было выждать. Мертону же я хотел служить верой и правдой.
— Понимаю, — мягко сказал Браун, — а кстати, не пора ли нам пройти к нему?
— Да, да! — отозвался Уилтон, будто внезапно очнувшись, и священник решил, что жажда мести снова охватила его. — Войдите, непременно войдите.
Отец Браун направился во вторую комнату. Никто не приветствовал его; не раздалось ни звука; и через несколько секунд он снова появился в дверях.
В тот же миг шевельнулся немой телохранитель у дверей, будто ожил шкаф или стол. Казалось, сама поза Брауна дала ему сигнал: священник стоял спиной к открытой двери, свет падал сзади и лицо оставалось в тени.
— Я думаю, надо нажать ту кнопку, — сказал священник и вздохнул.
Уилтон точно очнулся от сурового раздумья и дернулся вперед.
— Выстрела не было! — крикнул он.
— Как вам сказать… — произнес отец Браун. — Смотря что вы называете выстрелом.
Уилтон пробежал мимо него, и они оба ворвались во вторую комнату — сравнительно небольшую, просто, но изящно обставленную. Прямо против дверей было открытое окно, выходившее в сторону сада и долины. У самого окна стояли кресло и столик. Казалось, в те короткие минуты, когда он разрешал себе роскошь одиночества, пленник хотел как можно больше насладиться светом и воздухом.
На маленьком столике у окна стояла Коптская Чаша — хозяин, видимо, хотел полюбоваться ею в самом выгодном освещении. На нее стоило посмотреть — в белом свете дня камни вспыхивали разноцветным пламенем, как драгоценности святого Грааля[119]. Да, на нее стоило посмотреть. Но Брандер Мертон не смотрел на нее: он откинулся головой на спинку кресла, белая грива свесилась вниз, клинышек седой бородки вскинулся вверх, а в горле торчала длинная темная стрела с красными перьями на конце.
— Бесшумный выстрел, — вполголоса сказал Браун. — только что думал о новых изобретениях. А это изобретение совсем старое и совсем бесшумное. — И прибавил, помолчав: — Боюсь, он умер!.. Что вы хотите делать?
Сильно побледневший секретарь овладел собой и, видимо, принял решение.
— Да, я нажму кнопку, — сказал он. — А не поможет — что ж, я решил преследовать Рока, пока не найду его, хотя бы на краю света.
— Как бы не пострадали наши друзья… — заметил Браун. — Они не могли уйти далеко. Вы бы лучше окликнули их.
— Эта компания знает все устройство, — успокоил его Уилтон. — Никто из них не вздумает перелезать через стену, разве что очень заторопится.
Отец Браун подошел к окну, через которое, очевидно, влетела стрела, и выглянул наружу. Плоский цветник лежал далеко внизу, словно раскрашенная нежными тонами карта мира. Видно было так далеко, и вокруг было так пустынно, а башня вытянулась так высоко в небо, что Брауну вдруг вспомнилась странная фраза.
— «Гром с ясного неба…» — прошептал он. — Кто это говорил: «гром с ясного неба…», «упало прямо с неба…»? Взгляните, как все далеко. Непонятно, как могла залететь сюда стрела, если она не с неба…
Уилтон вернулся, но молчал, и священник как будто рассуждал сам с собой:
— Поневоле вспомнишь авиацию. Надо потолковать с Уэном… об аэропланах.
— Они тут часто кружат, — сказал секретарь.
— Оружие либо очень новое, либо очень старое, — говорил Браун. — Кое-что по этому поводу знает, должно быть, дядюшка. Надо расспросить его о стрелах. Похоже на индейскую стрелу. Не знаю, откуда бы мог пустить ее индеец. Кстати, помните, что рассказывал старик? Я еще сказал, что тут есть мораль.
— Как же! — с готовностью отозвался Уилтон. — Краснокожий может попасть с большего расстояния, чем думают, — вот вам и мораль! Здесь и сравнивать нелепо.
— Не думаю, чтобы вы вполне правильно поняли, в чем тут мораль, — сказал отец Браун.
…Хотя назавтра маленький патер совершенно растворился среди многомиллионного населения Нью-Йорка — стал просто номером на нумерованной улице, — он две недели кряду был поглощен возложенным на него поручением, потому что сильно боялся ошибки следствия. Не подавая вида, что выпытывает их, он при всяком удобном случае беседовал со своими новыми знакомыми, причастными к таинственному делу. Особенно любопытный и интересный разговор был у него со старым Крэком. Они сидели на скамейке в Центральном Парке; ветеран оперся костлявыми руками и острым, как топорик, подбородком на странный набалдашник краснодеревой палки, скопированный, пожалуй, с томагавка.
— Да, расстояние большое, — говорил он, покачивая головой. — Но я вам не советую судить чересчур категорично, с какого расстояния индеец может попасть в цель. Я видел, как стрелы летели прямо, словно пуля, и попадали в цель с очень большого расстояния. Конечно, сейчас не слышно ни о каких краснокожих, тем более в наших краях. Но если бы случайно кто-нибудь из старых индейских стрелков, со старым индейским луком, скрывался в том перелеске за сотню-другую ярдов от стены, я не поручился бы, что он не сумел бы запустить стрелу поверх стены, в самое верхнее окно, даже в самого Мертона. В былые времена я видывал такие штуки.
— И не только видывали, — сказал Браун, — но и делали?
Старый Крэк ухмыльнулся и проворчал:
— Ну, это старые дела!
— Люди не прочь иногда покопаться в старых делах, — продолжал Браун. — Надеюсь, в вашем послужном списке нет ничего, что могло бы дать повод для неприятных разговоров?
— Что вы хотите сказать? — спросил Крэк. Глаза его забегали, и красное лицо, похожее на томагавк, дрогнуло.
— Ну, раз вам так хорошо знакомы уловки и приемы краснокожих… — медленно начал Браун.
Крэк только что сидел скорчившись и тяжело опирался на свою диковинную рукоятку. Но тут он вскочил и выпрямился во весь рост, воинственно потрясая зажатым в руке костылем.
— Что такое? — сипло закричал он. — Черт возьми! Вы смеете подозревать меня в том, что я убил своего шурина?
Люди, сидевшие на соседних скамейках и на расставленных вдоль дорожки стульях, повернулись и уставились на споривших: на лысого, кряжистого старика, который размахивал, как дубинкой, своей заморской палкой, и на маленького неуклюжего человечка в черной сутане, который тихо смотрел на него и моргал. Казалось, старик вот-вот стукнет его по голове с индейской лихостью, и на горизонте уже появилась туша ирландца-полисмена. Но священник сказал самым мирным тоном, будто отвечая на вопрос:
— Я сделал кое-какие выводы, но ничего не скажу, пока не закончу расследования.
Что повлияло — взгляд ли священника или шаги полисмена, трудно сказать, но старый Крэк, ворча, сунул палку под мышку и нахлобучил шляпу. Браун кротко простился с ним, не спеша вышел из парка и направился в холл того отеля, где рассчитывал найти молодого Уэна.
Молодой человек вскочил с места, здороваясь с ним. Вид у него был еще более усталый и угрюмый — казалось, его снедает тревога; а кроме того, Браун заподозрил, что его юный друг только что с успехом нарушил последнее «Добавление к Американской Конституции»[120]. Но при упоминании о своем любимом деле Уэн подтянулся и весь обратился в слух. Браун — как бы невзначай, к слову, — спросил, часто ли показываются аэропланы в тех местах, и рассказал, что в первый момент принял за аэродром окруженные стеной владения Мертона.
— Удивительно, что вы их там не видели, — ответил капитан Уэн. — Иной раз они так и носятся, как мухи. Эта долина для них в самый раз. Может, когда-нибудь она станет главным, так сказать, гнездом моих птичек. Я и сам летал в тех краях и знаю почти всех, кто летал во время войны. Но сейчас авиацией занимается куча людей, всех не упомнишь. Скоро, верно, с аэропланами будет то же, что с автомобилями, — у нас, в Штатах, каждый обзаведется своим.
— Создатель дал нам право на жизнь, на свободу, — улыбнулся отец Браун, — и на автомобили… не говоря об аэропланах. Значит, над домом мог пролететь чужой аэроплан и его бы не заметили?
— Да, — подтвердил Уэн. — Могли бы не заметить.
— А если бы летчик был свой человек, — продолжал его собеседник, — он мог бы взять чужой аэроплан? Вот вы, например… Если бы вы летали как обычно, мистер Мертон и его друзья могли бы узнать вас. Но стоило бы вам взять аэроплан другого типа, или как это там называется, и вы сумели бы пролететь близко от окна, на таком расстоянии, как нужно…
— Да, — начал молодой человек почти машинально, но вдруг замолчал и уставился на священника, разинув рот. — Господи! — сказал он тихо. — Господи!.. — Он вскочил, весь бледный, трясясь с головы до ног и не сводя глаз с отца Брауна. — Да вы с ума сошли! — воскликнул он. — Вы что, бредите?
