и выронив дубинку.
Казалось, победа Кроша не вызывала сомнений, но от Анри и, скорее всего, от многих других зрителей не укрылось, что в последний миг победитель замешкался, возможно, вспомнив, кого сбил с ног. Его замешательство длилось всего долю мгновения; в следующую секунду Корш прыгнул, чтобы нанести последний удар. Но опоздал.
За это ничтожно малое время Ричард сумел совершить невозможное. Он подтянул колени к груди, перекатился назад и, выбросив вперёд мощные ноги, вскочил с ловкостью акробата. Король вернулся в стойку, но на этом великолепном трюке дело не кончилось: Корш уже налетел на него, занеся дубинку для завершающего, сокрушительного удара. Но Ричард опередил противника, стремительно бросившись навстречу. Король обеими руками ухватился за ворот стёганого «панциря», поднял ногу, упёр её в живот противника и резко повалился на спину, увлекая йомена за собой. Потом быстро выпрямил ногу, и Корш, перелетев через Ричарда, тяжело грянулся о землю.
У зрителей перехватило дыхание; никто в толпе не шевелился. Слышно было лишь тяжёлое дыхание Ричарда, который встал и выпрямился во весь рост, пошатываясь и глядя вниз, на неподвижного Корша. Наконец король махнул рукой в сторону своего поверженного противника.
— Во имя божьей глотки, как ты там, малый? — спросил Ричард. — Я тебя ненароком не убил?
Его слова пробудили всех от оцепенения; вокруг поверженного бойца мигом столпились люди.
— Он дышит! — крикнул кто-то. — Он жив! Эй, осторожнее! Отойдите, дайте ему воздуху!
Воины шумно, с облегчением заговорили, обсуждая детали поединков, оценивая противников, их достоинства и недостатки.
Сидя на коне и возвышаясь над всеми, мессир Анри Сен-Клер увидел, как пальцы лежащего без сознания человека дёрнулись и сжались в кулак; как Ричард зашагал вперёд и поднял обе дубинки, свою и Корша, после чего вернулся к поверженному противнику и уставился на него с непроницаемым видом.
Открыв глаза, боец по прозвищу Корш увидел, что его окружают сочувствующие, и сам король Англии Ричард стоит рядом с ним на коленях. Король кивнул и что-то проговорил, но Корш ещё не до конца пришёл в себя и не понял, что именно сказал монах. Только позднее лучнику растолковали, что Ричард наградил его тремя золотыми византинами — такой суммы йомен никогда ещё не видел и вряд ли когда-нибудь увидит снова. Правда, бедняге так досталось, что он даже не помнил окончания схватки, но товарищи обо всём ему рассказали. Теперь он мог заслуженно гордиться тем, что не только стойко сражался с самим Ричардом Плантагенетом, но даже сбил короля с ног, заработав, как и было обещано, полновесный византин. Ещё два, как пояснили йомену товарищи, Ричард добавил в благодарность за добрый бой.
Мессиру Анри Сен-Клеру этот ритуал был знаком уже много лет. Такие сцены давно не производили на него впечатления, однако он каждый раз невольно, даже нехотя, восхищался умением Ричарда подобным незамысловатым образом привлекать к себе сердца простодушных воинов. Впрочем, рыцарь видел во всём этом лишь безудержное стремление Ричарда к самовозвеличиванию и мог только дивиться слепоте людей, позволявших так бесстыдно манипулировать собой.
Сен-Клер отвёл взгляд от упивающегося всеобщим восхищением короля, посмотрел на сына и увидел на его лице не снисходительное веселье после яркого представления и тем более не восторг, а угрюмое недовольство. Разумеется, кроме мессира Анри, знавшего и любившего каждую чёрточку лица Андре, никто не разглядел бы этого выражения. Но Анри ошибиться не мог и теперь терялся в догадках, что за ним кроется: презрение, подозрение, неодобрение или откровенная неприязнь? Анри решил, что подходит любое из объяснений.
Сен-Клер понял, что и сам начал хмуриться. Это могло показаться окружающим подозрительным, поэтому он усилием воли принял бесстрастный вид и развернул коня. Удержавшись от искушения вновь взглянуть на сына, Анри решил при первой же возможности выяснить, почему Андре так резко изменил мнение о своём защитнике и спасителе, который, судя по последнему письму, ещё недавно был его героем.
* * *
Покои, отведённые мессиру Анри Сен-Клеру, были удобными и уютными, приличествующими его должности главного военного наставника. По ним не гуляли сквозняки, плиты пола были плотно подогнаны и повсюду, кроме места перед очагом, усыпаны для тепла свежесрезанным тростником. На высоких каменных стенах висели тяжёлые гобелены, вся мебель была добротной и удобной, в том числе высокая, массивная дубовая кровать.
Когда мессир Анри распахнул дверь и придержал её для сына, он увидел, что управитель Эктор уже распоряжается слугами, один из которых подбрасывает поленья в пылающий огонь, а двое других накрывают на стол, расставляя кушанья и напитки. При виде господина Эктор хлопнул в ладоши, дав сигнал своим помощникам немедленно закончить все дела и уйти. Когда за слугами закрылась дверь, управляющий с поклоном спросил:
— Будут ещё какие-нибудь распоряжения, мой господин? Мессир Анри покачал головой и отослал его взмахом руки.
— Иди спать, Эктор. Сегодня ты мне больше не понадобишься.
Проводив управляющего взглядом, Анри обернулся к сыну, уже снявшему мантию и пояс с мечом. Андре положил меч на край только что накрытого стола и, не обращая внимания на кушанья, одобрительно понюхал длинное горлышко серебряного кувшина с любимым вином отца.
Слегка улыбнувшись при виде этого, Анри тоже снял плащ и пояс с длинным мечом, повесил их на крюк, вбитый высоко в стену рядом с дверью, подошёл к одному из двух кресел, стоящих возле очага, и уселся.
— Расскажи-ка мне, что за размолвка у тебя вышла с твоим сеньором, или, как говорят в Англии, лордом Ричардом? — потребовал старый рыцарь без обиняков. — И не вздумай делать вид, будто не понимаешь, о чём я говорю.
После сражений короля с йоменами отец и сын впервые остались наедине.
Андре уже наливал вино в оставленные слугами оловянные кубки, но, услышав слова отца, обернулся и, приподняв бровь, настороженно посмотрел на него. Потом медленно выпрямился, аккуратно поставил кувшин и нарочито неторопливо, явно давая себе время подумать над ответом, расправил плечи.
Мессир Анри внимательно наблюдал за сыном, восхищаясь его самообладанием: лицо Андре было самым невинным, хотя он наверняка гадал, почему отец задал
