— Как вы могли допустить.
Первый Советник, князь Черниговский, до того меланхолично смотревший через окно Кремлевского дворца на город, невольно проверил взглядом, не открыты ли ставни — уж слишком холодом повеяло.
Между ставнями и окном был стол и кресло с Императором, но смотреть на государя в такие моменты не рекомендовалось. Равно как и думать, насколько он разъярен, раз эмоции пробиваются в реальность изменением температур.
Люди менее опытные изучали бы ковер на паркете под ногами, но князь Черниговский вину за собой не чувствовал и показывать ее языком тела не собирался. Более того, виновника Первый советник знал точно. Но быть первым чиновником империи — еще не означало, что можно забыть тягостное ощущение подчиненного перед начальником, всю эту невозможность возразить с раздражением:
«— Да час назад ты сам, болван, велел не пускать к тебе бояр посольских!»
А ведь те пришли: от всех родов, кои Император заманил в ловушку и поставил перед лицом неизбежного уничтожения. Приехали, прилетели, прибежали к стенам Кремля — искали встречи с государем, но получили отказ; пытались найти знакомых среди дворцовых чиновников, да что там: отчаявшись, ловили простых охранников за руку и, с мольбой глядя им в глаза, надевали на пальцы золотые перстни с самоцветами: лишь бы устроили встречу с Императором, лишь бы словечко в защиту передали!.. Словно не бояре, а те самые приказчики, что верили, будто могут все изменить…
Но государь сказал: «дожимаем», не желая лично выкручивать руки и принимать кабальные клятвы. Не старикам было уготовано отказаться от свободы в обмен на жизнь — эту ошибку должна была совершить клановая молодежь: ей простительно. Не будет ненависти у старых бояр к Государю, во всем обвинят они своих княжичей, что в трудный миг оступились, действуя не головой, а сердцем… А как поймут молодые, на что обрекли всех своих родичей — так тихо и повесятся, конечно, вину пытаясь искупить. Государь-император же даст послабления той клятве, но целиком не откажется — заслужив вместо ненависти уважение и почет. Ненависть — та внучке будет предназначена, что перегнула, негодница, по своей воле и разумению слова клятвы подсказав… Заодно и ее жизнь можно будет на что-то разменять — на всякий случай, чтобы не осталось в живых тех, кто рассказал бы, как все обстояло на самом деле.
Хороший был замысел, покуда все эти бояре, от которых все шарахались, будто от чумных, не исчезли за пару минут, словно не было их тут никогда — словно не падали на колени и не целовали чернильные руки. Лишь на лицах свидетелей останется изумление и обида: с пары-тройки стражников перед уходом бояре лично содрали собственноручно надетые перстни, а один излишне чванливый вельможа получил по морде.
— Ваше величество, ситуация не столь драматична…
— Да ты что?! — Хрястнул по подлокотнику кресла тяжелый кулак.
Будто эхо падения той самой горы, что только сейчас донеслось из Любека…
— Моя гвардия мертва. Два десятка человек. — Наливались ненавистью глаза государевы. — Повтори, что ты там считаешь?
— Я считаю, что князь Давыдов уничтожал не гвардию, а палачей Константина Дмитриевича.
— Это я им приказал его казнить. И это не мой сын, а изменник! Я, и только я властен в его жизни и смерти!
— Но палачи пролили кровь Рюриковича. Возможно, князь посчитал, что угадает ваши мысли, если избавится от них. Война все спишет.
Государь прикрыл ладонями лицо, с силой потерев кожу.
— И он все еще беснуется? — Положил государь руки на подлокотники.
— Вы всегда говорили, что стране тяжело содержать такое количество благородных.
— Он убивает моих, моих новых слуг!
— Князь Давыдов об этом не знает. — Напомнил государю его сановник.
— Так скажите ему об этом! — Вновь ударила ладонь по подлокотнику.
— Гонцы не могут пройти. Те, кто рискует, в больнице, в тяжелом состоянии. Они — всего лишь ваши слуги, ваше величество.
— И Давыдов — мой слуга. — Играя желваками, отвел взгляд Император. — Как бы ему напомнить это покрепче.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Разрешите, я вмешаюсь лично. — С поклоном предложил князь Черниговский.
— Вмешаешься. — Кивнул Рюрикович. — Потом найдешь мою внучку и узнаешь, почему она не запретила князю Давыдову лезть в войну. Сам я ее видеть более не желаю, это тоже ей передашь.
— Я связывался с Ее высочеством. Мне ответили, что сначала князь Давыдов пил, а потом внезапно исчез.
— Ей подруги не рассказывали, что это обычное поведение князя?! Такое дело провалила…
Взгляд Императора, направленный в дальний угол кабинета, стал задумчив и жесток.
— Треть кланов империи бессрочно признала вас военачальником военного времени. — Попытался смягчить момент Первый советник. — Это огромный успех, Ваше величество.
— А еще треть — под рукой мальчишки!
— Именно так, Ваше величество. — Поклонился Первый советник. — Вы верно отметили — под рукой мальчишки, и это замечательно. Полагаю, вся эта пестрая публика, набившаяся в корабль под названием «Борецкие», объединена всего лишь попутным курсом. Не удивлюсь, если совсем скоро ветер мнений новых княжеских вассалов постарается разорвать паруса и разнести корабль.
— Борецкие убьют мятежников. — Излишне нервно пробарабанил государь пальцами по дереву кресла. — Эти пятеро фанатиков с заклинившими мозгами!
— Никто не говорит про мятеж, — пожал плечами его главный сановник. — Но тихий саботаж способен изрядно пошатнуть здоровье любому владыке. Ваше величество, даже искренние подданные трона умудряются день ото дня вас расстраивать.
— Ты — первый из их числа. — Обвиняюще ткнули в Первого советника пальцем. — Ты и моя внучка!
— Одним словом, Ваше величество, тяжесть молодой князь Борецкий взвалил на себя такую, что можно взвыть и самому просить пощады. — Пропустил Черниговский новое обвинение мимо ушей. — Если не через недели, то через месяцы интриги за внимание, за место в постели и право принимать за него решения изрядно подорвут здоровье неопытного лидера. В великом милосердии, государь, вы могли бы спасти юношу.
— Отправь ему таблетку с ядом, — поморщился Император. — Или не темни, что ты там задумал.
— Все уже придумано вами, Ваше величество. — Уважительно поклонился Черниговский. — Предложим князю Борецкому войти самому и ввести своих подданных в Верхнюю палату Сената.
— Он не согласится, — прикрыл глаза человек в кресле. — Никто не соглашается.
Проект Верхней палаты Сената действительно имел авторство Его величества и совсем чуть-чуть — первого советника, помогавшего государю вспомнить правильные формулировки. Крайне важное дело задумывалось — законодательный орган, куда должны были войти все князья и голосованием своим утверждать единые для всей страны правила. Чтобы не так, как сейчас: когда вместе с судебником Империи в каждом княжестве крючкотворы вынуждены держать при себе местный свод законов. Да и те законы — не то, чтобы исполняют… И месяца не проходит, как жалобы доходят до столицы — купцов лишают товара, похищают за выкуп, отнимают дело. Большая все это беда для казны… Да и хлопотно каждый раз: личным окриком из Москвы наводить порядок. Так ведь иногда и окрика не слушают: говорят, родовые земли. Только государевой немилостью и наказать можно — а грабители в княжеских шубах ее и не боятся. Знают, шельмы, границы дозволенного — никто их убивать из-за пары-тройки купчин не станет.
«Кровопийцы земли Русской!» — В сердцах называл их Император, и Первый советник отвечал согласным молчанием. Сам таким был.
Но как заставить всех князей подчиниться единому закону? Только заставить этот закон принять лично, однако и с этим проблема: закон нехитрое дело и отменить. Силой тут не сдюжить, только хитростью: вот и загорелся Его величество обустроить Сенат: в котором каждый принятый закон будет не только заверен княжеской печатью, но и гарантирован словом всех князей. И ежели кто решит поменять общий закон — то не против Императора пойдет, а супротив всего общества.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
