снимают кожу с владельцев завоеванных земель. Так как же ваш отец, будучи верным последователем вековых традиций, смог позволить старшему сыну, наследнику, так бесцеремонно от всего отказаться?
Провокация. Безрассудная. Глупая, я бы сказал. Она не могла ничего знать о моем роде – его не существовало, – а значит, она либо догадывалась, что я лгу, и пыталась в этом убедиться, либо точно знала о моей лжи и хотела публично меня опозорить. Скорее всего, первое; будь она уверена, моя голова уже лежала бы на плахе, а покои были бы перевернуты вверх дном. Но вот он я, сижу за огромным столом, и от королевской четы меня отделяют шесть человек – слишком опасно было бы оставлять так странника, в чьих гнусных намерениях ты совершенно точно уверен.
Я противостоял ее чарам. Не так хорошо, как хотел бы, но все же не позволял взять полного контроля над разумом и чувствами. И она это понимала. Злилась, что не получает желаемого, пыталась выяснить, с какой стороны подойти, чтобы пробить мою броню, и потому так отчаянно выдумывала истории о несуществующих порядках в моей несуществующей семье.
– Вероятно, Ваше Высочество, вы ошиблись, – ответил я непринужденно, но голос мой дрогнул. Хант это заметил. – То, о чем вы говорите, едва ли относится к моей семье, однако, вполне возможно, является правдой, если говорить о семье с фамилией Элианд.
– Вы знакомы с ее представителями? – оживился Хант, словно стервятник, налетевший на ослабевшую жертву. Весь стыд и сожаление тут же покинули его, вновь обнажая кровоточащее самолюбие, в то время как моя щека давно затянулась. – Удивительно, что есть две известные семьи со столь похожим фамильным именем.
– Да, их поместье находится неподалеку от нашего, однако теплыми отношениями с представителями этого рода похвастаться не могу. – Я старательно изображал расслабленность, в паузы между словами закидывая в рот кусочки печеных овощей. – Их методы слишком жестоки и противоречат нравам моей семьи.
– Что ж, выходит, дрянная военная подготовка соответствует нравам вашей семьи? – чуть не вскочил принц. – Любой уважающий себя наследник должен уметь держать в руке меч, как воин, а не как пятилетнее дитя.
Минерва торжествующе улыбалась. Я недооценил ее намерения: она не просто хотела вывести меня из себя, оперируя заведомо ложными сведениями, но и задеть Ханта, нестабильного на фоне произошедшего, сыграть на его чувстве стыда. Хотела спровоцировать конфликт, напрямую ее не касающийся, но играющий ей на руку; я бы сказал, добавить огня туда, где все и так горело синим пламенем.
– Кто сказал, что я – наследник?
На несколько секунд в зале повисла тишина. В процессе разговора я заметил, что абсолютно все следили за его ходом, не произнося и звука; лишь Кидо и Лэндон, сегодня стоящие у массивных дверей вместе со стражей, тихо переговаривались. Хант растерянно взглянул на Минерву, обронившую это в числе прочих глупостей несколько минут назад.
Король выглядел заинтересованным исходом нашей словесной битвы, но лишь в масштабе перебранки за столом; предпосылки и последствия его не волновали, ведь существовали специальные люди, доносящие обо всем, что ему действительно следовало знать, и без необходимости Эвеард не играл роль сурового правителя во время трапезы. Казалось, разум его находился совсем далеко от столовой. Королева же, напротив, была крайне обеспокоена. Ее взгляд метался от гостя к гостю, менялся от гнева до жалости, и лишь ко мне обратился с мольбой; мольбой закончить это дешевое представление.
– Я – не старший ребенок и даже не старший сын, – не дождавшись ответа принца, продолжил я. – У меня трое братьев, двое из которых старше, и четыре сестры. Недавно отец женился в третий раз, и не исключаю, что вскоре он порадует мир очередным дитя. Потому все претензии к наследникам меня не касаются. Я – избалованное дитя, росшее в атмосфере любви и вседозволенности.
Последняя фраза была очевидной шуткой; почти все гости за столом расплылись в улыбке и расслабились, начав, как и прежде, переговариваться друг с другом. Хант же вскипал все больше с каждой секундой; казалось, он не мог найти слов, чтобы выразить свое недовольство подобными методами воспитания. Однако стоило руке невесты коснуться его плеча, он мгновенно расслабился. Обращенный к Ариадне взгляд абсолютно четко давал понять: он влюблен в нее. Каждый шаг, что она делала навстречу ему, растапливал его черное сердце. Действительно влюблен, хоть и обладал своим, возможно, только ему ясным понятием любви.
Проводя так много времени с людьми, я уподоблялся им. К тому же мой отец был наполовину человеком; иного оправдания своему низкому поведению я придумать не мог. Мне казалось, я достаточно умен, чтобы держать себя в руках, но каждый раз, когда принц так смотрел на мою лисицу, я мечтал навсегда лишить его возможности видеть. И о том, что когда-нибудь у меня будет право звать лисицу «моей».
«Аарон».
Вспышка боли.
Я так сильно сжимал челюсти, стараясь незаметно перетерпеть момент отчаянной ревности, что, казалось бы, давно сросшаяся щека начала кровоточить; у меня разошлись швы.
– Вы так давно выросли, мальчики, – гулко произнес король. – А так и не поняли, что слова бывают опасней любого оружия.
Люди за столом переглядывались, и я был удивлен не меньше любого из них. Щека совершенно точно затянулась; более того, порез оброс свежим слоем бледно-розовой кожи, формирующим очертания шрама. Разве шрамы имеют свойство расходиться?
Спешно извинившись, я покинул столовую.
Ошеломленный лекарь наказал мне вечером посетить храм, чтобы обратиться за защитой к Богине, и я, прежде не интересовавшийся людским вариантом поклонения Матери Природе, воодушевленно пообещал последовать совету.
Я не знал, больше ли был местный храм, чем те, что возведены в других королевствах, но он совершенно точно был роскошен. Огромный сад, за которым ухаживали не меньше королевского, и помпезный фонтан соответствовали внутреннему убранству. Потолки бесконечно высокие, но притом украшенные рукой, что искусно владела кистью, фигурные окна, многочисленные горшки с цветами на стенах. Плющ обвивал ряды скамей. Храм казался совсем новым, но притом будто бы был молодой версией Дворца Жизни, когда величие лишь начало зарождаться в его стенах. Войдя в обитель богов, я не ожидал испытать столь всеобъемлющее восхищение.
Эльфам не нужны стены, чтобы общаться с Богиней, напротив, – они были лишь преградой, – но люди всегда избирали особенный путь, как бы старательно мы ни навязывали им свой. Мы видели ее повсюду – они смели думать, что загнали ее в клетку. Мы воспевали Природу – горожане приносили на ее алтарь дары.
Мои руки были пусты, и это тут же заметила проходящая мимо служительница
