– Да поможет тебе Господь, милорд, – формально отозвалась Алиенора. На самом деле она провожала его с грустью.
– И тебе, миледи, – ответил муж и посмотрел на нее, но выражение ее глаз оставалось непроницаемым.
Глава 40
Шомон-сюр-Луар, 1170 год
Когда архиепископ, дрожа от ноябрьского холода, вошел в большой зал замка Шомон, король поднялся на ноги и, подойдя к нему, тепло обнял. Некоторое время они смотрели в глаза друг другу.
– Добро пожаловать, мой друг, – сказал Генрих.
У Томаса было встревоженное лицо.
– Милорд, мне страшно, – признался он.
– Тебе нечего бояться, – заверил его Генрих. – Для твоего возвращения все готово.
– Я не об этом, – тихо сказал Бекет. – Мой разум говорит мне, что я больше никогда не увижу вас в этой жизни.
Генрих насторожился. О чем говорит этот человек? Гнев Генриха поднялся, как желчь.
– Я же сказал тебе, Томас, что подготовил для тебя безопасный проезд. Ты за кого меня принимаешь? Хочешь сказать, что я не держу слова? Неужели ты думаешь, что я замыслил все это, чтобы покончить с тобой, и теперь отправляю тебя на смерть?
– Упаси Господь, милорд! – воскликнул Бекет. – Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Просто это предчувствие какого-то зла.
Но Генриха не смягчил такой ответ.
– Тогда выкини это из головы! – отрезал он. – Мы встретимся в Англии – можешь не сомневаться.
– Надеюсь, милорд, – сказал Бекет. – Прощайте.
Генрих в ответ только сверкнул глазами, глядя вслед уходящему Бекету, монаху, волочившему свой епископский посох.
Глава 41
Бюр, 1170 год
Генрих пригласил Алиенору провести вместе Рождество в его охотничьем доме в Бюре в Нормандии. В день Рождества королева сидела с королем за столом на возвышении, великолепная в своем отороченном мехом блио и длинной мантии из алой дамастной ткани. Большинство их детей тоже были здесь, как то и полагалось, чуть дальше за столом. Рядом с Алиенорой сидел Ричард, потом Жоффруа и Констанция, чинная Иоанна и даже озорной, с копной рыжих волос Иоанн, теперь уже четырехлетний. Его по такому случаю привезли из Фонтевро. Юную Алиенору, как это ни печально, пришлось оставить на попечении монахинь: она страдала от зимней лихорадки и была не готова к поездке. Отсутствовал, конечно, и Молодой Король: он находился в Англии и впервые принимал на Рождество двор в Винчестере.
Было уже поздно, и, видя, что король и его вассалы пьянеют все сильнее от неумеренного питья и еды, королева дала знак нянькам увести младших детей спать.
– И ты тоже ступай, Констанция, – сказала она.
Бойкая девочка скорчила гримасу, но не осмелилась ослушаться. Когда она ушла, Ричард и Жоффруа с удовольствием принялись играть в кости, а Алиенора попыталась поучаствовать в разговоре, который становился все более бессвязным. Она уже собиралась идти спать, когда в зал вошел слуга и сообщил о прибытии архиепископа Йоркского и епископов Лондонского и Солсберийского:
– Ваше величество, они приехали из самуй Англии и просят об аудиенции.
– В такую погоду?
«Что может предвещать их прибытие?» – с тревогой подумала Алиенора. Епископы не стали бы пересекать бурный Канал, если бы не срочное дело.
– Пригласи их, – неожиданно протрезвев, приказал он, потом, рыгнув, поднялся, чтобы встретить гостей.
Когда формальности были наспех завершены, от имени всех троих мрачно заговорил высокий и утонченный архиепископ Роджер. Весь двор жадно ловил каждое слово.
– Ваше величество, мы приехали пожаловаться на своевольное поведение его светлости архиепископа Кентерберийского.
– Что еще он натворил? – застонал Генрих.
– Он отлучил нас троих. Сделал это сегодня утром со своей кафедры в Кентербери. За наше участие в коронации, – сообщил архиепископ.
Бароны принялись яростно кричать, Генрих, потрясенный, смотрел на архиепископа.
– Но это дело было улажено, – сказал он.
– Возмутительно! – пробормотала Алиенора, ужасаясь двуличию Бекета. – Хорошенький способ помириться.
– Оно явно не было улажено, – проворчал Фолио, епископ Лондонский. – Архиепископ Кентерберийский, кажется, копил свой гнев против тех, кто не подчинился ему. Я, как вам известно, всегда был о нем невысокого мнения и, похоже, не ошибался, питая сомнения на его счет. Ваше величество, о его самовольстве нужно сообщить Папе.
– Господом клянусь, Бекет за это заплатит! – прокричал Генрих, его голос дрожал от гнева и негодования. – Вот как он ответил на мое предложение дружбы!
– Милорд, это предел всего, – произнес граф Лестер, сидевший поблизости. – Пока Томас жив, у вас не будет ни покоя, ни мира, ни радости.
– Господь видит – он говорит правду! – в бешенстве и негодовании воскликнул Генрих. – На сей раз Бекет зашел слишком далеко. Он делает это, только чтобы насолить мне, но в то же время нагло заявляет, будто защищает честь Господа.
– Ему дорога только его собственная честь, – ровным тоном произнесла Алиенора, потому что видела: Генрих опасно приближается к тому состоянию, за которым может последовать печально знаменитая и неуправляемая вспышка плантагенетовского гнева. – Он скоро лопнет от самомнения. Милорд, ты должен обратиться к Папе.
– Я лишу его сана! – брызгал слюной Генрих. Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что опрокинул несколько кубков. – А когда сан уже не будет его защищать, я предам его суду за измену.
– Сначала ты должен перетянуть на свою сторону Папу, – подсказала Алиенора, но Генрих не слушал.
Гнев настолько обуял его, что он вышел из себя, выкрикивал одну за другой страшные угрозы, и в какой-то момент негодующие разговоры за столом прекратились, и все только удивленно смотрели на короля. Увидев это, он замолчал и теперь стоял, дрожа всем телом, в угрожающей мертвой тишине и оглядывал зал прищуренными, налитыми кровью глазами. Алиенора вздрогнула. Она никогда еще не видела мужа настолько обуянным ненавистью и успокаивающе положила свою руку на его, но король раздраженно стряхнул ее руку и уставился внушающим ужас взглядом на онемевший двор.
– Какие вы все трусы! – прошипел он. – Проклинаю вас всех! Да, проклинаю, проклинаю всех ложных друзей и предателей, которых я возвысил и которые позволяют, чтобы какой-то низкорожденный священник так издевался над их повелителем и королем!
В зале висела испуганная тишина. Никто не отваживался произнести ни слова, ибо не знал, что ответить на это.
– Кто-нибудь наконец избавит меня от этого мятежного попа?! – прокричал Генрих, потом тяжело рухнул на свое место и опустил голову на руки, плечи его задрожали от рыданий, а люди вокруг беспомощно поглядывали друг на друга.
В одно мгновение Алиенора вскочила на ноги, обняла мужа, забыв все прежние решения и думая только о том, как умерить его боль. Желание утешить так захватило ее, что она, как и другие присутствующие на этом роковом пире, не заметила, как четыре доблестных рыцаря незаметно вышли из зала, их лица горели целеустремленностью, пальцы крепко сжимали рукояти мечей.
Тем вечером Генрих пришел к жене в постель – в первый раз почти за пять лет. Он пришел скорее за утешением, чем за сексом, хотя скорее умер бы, чем признался в этом. Алиенора, понимая, чту ему нужно, приветствовала его возвращение, и они снова прониклись нежностью, крепко обнимались, хотя сказать друг другу им было нечего. Странно – и неожиданно сладостно – снова держать Генри в объятиях. За эту сладость Алиенора готова была многое простить ему. Ее очень тронуло, что в момент кризиса Генрих в первую очередь обратился к ней. И вот, когда потребность в утешении перешла в потребность чего-то более чувственного и он повернулся к ней, как поворачивался в прежние времена, и вошел в нее, Алиенора почувствовала радость и такое прекрасное душевное спокойствие, что ей захотелось расплакаться.
Их соитие не стало взрывом страсти и пламени, как когда-то – то случалось давным-давно, и с тех пор они оба состарились, – но Алиенора получила необыкновенное наслаждение, а наступивший оргазм потряс ее силой чувства, наверное, потому, что она совсем забыла, как это бывает, с горечью подумала королева. Словно все накопленное желание пустых лет без любви было удовлетворено за один раз.
Когда волны наслаждения сошли, Алиенора замерла в объятиях мужа, думая, что за долгое время разделения ее раны залечились и на многое она теперь могла смотреть отстраненным взглядом. Она поняла, что старая пословица, согласно которой разлука смягчает сердца, здесь как нельзя более кстати. И чувственное соприкосновение двух тел под простынями навевало мысли о полном примирении. Есть Розамунда или нет Розамунды, если Генри хочет ее, то Алиенора готова вернуться.
Но когда наконец он заговорил с женой, то вовсе не о предполагаемом совместном будущем.
– Алиенора, кое-что беспокоит меня. Смотритель сообщил, что четыре моих рыцаря незадолго до нашего ухода покинули замок. Ему показалось странным, что они так поздно в рождественскую ночь направились в порт.
