Напомню, что Михаил Томский (1880–1936), член РСДРП (б) с 1904 года, с 1922 по 1930 год член Политбюро ЦК, выступал против сворачивания НЭПа и ускоренной индустриализации и коллективизации. С мая 1932 года заведовал Объединенным государственным издательством (ОГИЗ), в 1934 году был переведен из членов в кандидаты в члены ЦК, а в августе 1936 года застрелился.
Томский написал все, что он написал, перед смертью, когда если и лгут, то – не так и не в том. И он в ясном уме оценивал Троцкого, Зиновьева и их подельников как гадов и контрреволюционную фашистскую сволочь!
Так как в свете этой оценки выглядят все хрущевские и последующие утверждения о якобы «невиновности» «жертв сталинского террора против старых большевиков-ленинцев»?
Но ведь это не все!
Интересно, как бы повел себя «невинный» Томский, если бы в тот период его деятельности, который он сам оценивает как борьбу против ЦК и его правильной линии, как резкие и грубые нападки на Сталина – олицетворение верной линии и партийной воли, вся эта контрреволюционная фашистская сволочь совершила переворот, убила Сталина, а потом предложила Томскому союз?
Отверг бы он такое предложение?
А?
Вот о чем всегда «забывают» те, кто обвиняет Сталина в грехах «тиранического» террора, якобы не имевшего под собой никаких реальных оснований. Но Томский, стоя одной ногой в гробу, подтверждает и прямо, и косвенно: были, были основания…
Были!
К тому же Томский не пал лишь жертвой обстоятельств и той суровой политической логики, о которой писал. Томский был прямо причастен к антипартийному заговору, но не захотел окончательно падать при жизни.
Недаром Хрущев, современник тех событий, реабилитировать Томского не рискнул, это сделали лишь горбачевцы в 1988 году.
КАК МНОГО было сказано о якобы подозрительности Сталина, а ведь надо говорить о, скорее, его доверчивости на протяжении многих лет, резервы которой постепенно, да, исчерпывались, потому что очень уж многие из старых товарищей по партии оказались недостойны доверия Сталина и страны.
Вспомним профессора Академии имени Фрунзе, бывшего царского полковника Какурина, который в 1930 году после ареста показал, что Тухачевский, тогда командовавший войсками Ленинградского военного округа, готовит военный переворот.
Как поступил тогда Сталин?
Он, будучи на «отдыхе» на юге, внимательно изучил показания Какурина и второго арестованного профессора Академии им. Фрунзе – Троицкого. Затем 24 сентября 1930 года обратился к Орджоникидзе.
Думаю, наиболее верным будет просто привести соответствующую часть письма Сталина Орджоникидзе:...
«Прочти-ка поскорее показания Какурина – Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (Ворошилову. – С.К .) об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено…»
Как видим, Сталин осторожен. Он пока не утверждает, а предполагает. И далее рассуждает:
...
«Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова (командующий Морскими силами Черного моря, с июля 1931 года – начальник Морских сил РККА, с 1937 года замнаркома обороны, репрессирован. – С.К. ) и Смирнова (крупный флотский и армейский политработник, в 1937 году начальник ПУ РККА и замнаркома обороны, репрессирован. – С.К. ) (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду – лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия – таков баланс. Ну и дела…»
Будущие события показали, что Сталин ошибался в одном – «военные люди» вроде Тухачевского были не прочь от того, чтобы играть в стране роль не «штыка» правых, а роль «первых скрипок» (недаром Тухачевский любил их делать).
Заканчивал Сталин письмо так:
...
«Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского (председатель ОГПУ. – С.К. ), до середины октября, когда мы все будем в сборе.
Поговори об этом с Молотовым, когда будешь в Москве».
В октябре Сталин вернулся в Москву и вместе с Орджоникидзе и Ворошиловым провел очную ставку с Какуриным и Троицким, где те подтвердили свои показания.
Затем Сталиным были опрошены Гамарник – тогдашний начальник Политуправления РККА, командующий войсками Украинского военного округа Якир и заместитель командующего войсками Украинского военного округа Дубовой (все – будущие участники заговора Тухачевского). Их спросили – надо ли арестовать Тухачевского как врага? Все трое, естественно, заявили в один голос, что это, мол, какое-то недоразумение…
И 23 октября 1930 года Сталин сообщает уехавшему в «отпуск» Молотову:
...
«Вячеслав!
1) Посылаю тебе два сообщения Резникова (в 1930 г. слушатель Ин-та красной профессуры. – С.К. ) об антипартийной (по сути дела, правоуклонистской) фракционной группировке Сырцова – Ломинадзе. Невообразимая гнусность. Все данные говорят о том, что сообщения Резникова соответствуют действительности. Играли в переворот, играли в Политбюро и дошли до полного падения.
2) Что касается дела Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100 %. Это очень хорошо.
3) Дела у нас идут более или менее неплохо…
Как твои дела? Жму руку.
Сталин».
Сергей Сырцов (1893–1937), член партии с 1913 года, был тогда председателем Совнаркома РСФСР и кандидатом в члены Политбюро, Ломинадзе (1897–1935), член партии с 1917 года – первым секретарем Закавказского крайкома.
Сырцов в конце 1930 года был снят, работал на среднеруководящих должностях в промышленности, но в 1937 году репрессирован.
Увы, не напрасно.
Ломинадзе был переведен первым секретарем горкома в Магнитогорск и в 1935 году покончил самоубийством (натура это была неврастеничная, с большими амбициями).
А Тухачевский?
Как выяснилось в 1937 году, зря радовался Сталин тому, что тот «чист на все 100 %».
Зря поверил он Гамарнику, Якиру и Дубовому…
Да много еще кому верил он зря…
И, с учетом всех больших и малых предательств и отступничеств, перерождений и шкурничеств, с которыми Сталину пришлось столкнуться в 30-е годы, можно лишь удивляться тому, как он сумел перебороть растерянность от мысли – кому же доверять – и сохранил веру в то, что большинство людей, работающих рядом с ним, работают во имя тех же грандиозных общественных целей, что и он сам.
В ГЛУБИНАХ чьих-то личных амбиций, претензий, самомнений постепенно вызревали гнойники нескольких антигосударственных заговоров, которые, к счастью, прорвались не реальными выступлениями, а рядом открытых – для политиканов – и закрытых – для военных – процессов.
Однако нервом эпохи были не эти процессы, а первые сталинские пятилетки, которые в считаные годы преображали не только страну, но и людей, ее преображающих…
В свое время я приведу любопытную оценку начала 30-х годов «невозвращенцем» Сергеем Дмитриевским, а сейчас познакомлю читателя со взглядом на Сталина, высказанным другим русским националистом-антибольшевиком, эмигрантом с 1925 года Георгием Федотовым (1886–1951).
В 1936 году в № 60 парижского журнала «Современные записки» он опубликовал статью «Сталинократия», извлечения из которой я чуть ниже приведу…
Федотов отнюдь не восхищался Сталиным – он написал о лично Сталине неумно, неверно и глупо, не скупясь на выражения типа: «русский диктатор», «в порядке теории любой профессор Коммунистической Академии забьет Сталина», «…как бы низко ни оценивать культурный уровень Сталина… одного из самых серых и ординарных людей, выдвинутых ленинской партией…», «…поразительно низкий уровень культуры… делает этого дикаря совершенно беззащитным перед винными парами своего всемогущества…» и т. д. и т. п.
Даже в 1936 году, когда успехам СССР удивлялись уже многие, Федотов видел в новом строе лишь «ужас коммунистического рабства», уверял, что «сталинский режим… неотличим от фашизма», а «жесты» Сталина «кажутся прямо скопированными с Николая I»…
Федотов с 1942 года осел в США, остался убежденным антисоветчиком даже после войны, и многое из того, что он писал, позднее стало на Западе клише для оценок СССР.
Сейчас его и им подобные оценки нередко используются уже «россиянской» антисоветской пропагандой, и в «Сталинократии» 1936 года можно найти знакомые в XXI веке мотивы, например: «Сталин… есть «красный царь», каким не был Ленин. Его режим вполне заслуживает названия монархии» и др.
