Мэттью обнял меня, и я разрыдалась ему в плечо.
41
Очнувшись, я поняла, что так и заснула, прижавшись к Мэттью, — он спал рядом. Атенаида сидела напротив, за столиком, читая книгу при тусклом свете лампы. Я осторожно села, стараясь не потревожить Мэттью.
— Вы ее знали? Роз…
Атенаида грустно улыбнулась. На миг она показалась мне старухой с дряблой кожей, но глаза у нее были ясные, молодые.
— Знала.
Я, соскользнув с дивана, подошла к столу.
— Розалинда из дневника — дочь Офелии. Она никак не могла быть моей Роз.
— Никак. — Атенаида улыбнулась и закрыла книгу, которая оказалась тем же дневником. — Если только у нее не было источника вечной молодости. Она приходилась Роз бабушкой. Точнее, нам обеим. — Атенаида отхлебнула воды и очень бережно поставила стакан, не издав ни звука. — Роз была моей двоюродной сестрой. А Офелия, позже известная под именем Офелия Говард, — нашей прабабкой.
Я упала в соседнее кресло, поставила локти на стол и уперлась подбородком в ладонь.
— Ваша фотография со шляпой. Я ее видела.
Она улыбнулась шире:
— Счастливые были денечки. Тогда она еще со мной считалась. — Атенаида сложила руки поверх дневника. — У нас было много общего. Правда, относительно пути к успеху наши мнения расходились. Она хотела, чтобы я пошла в театр — в детстве мы обе об этом мечтали. В конце концов, бабушка была великой актрисой. В начале века ее имя все еще гремело, а сейчас почти забылось. Я была на нее похожа. — Атенаида вздохнула. — А Роз — нет. Она отказывалась замечать то, чем обладала сама и чего недоставало мне, — талант. У меня нет ни живости, ни силы духа, чтобы следовать за чужой судьбой и делать это убедительно. Я не счастливый странник, не бродяга, как все великие актеры. Мне нужен дом, нужны корни. — Она покосилась на меня. — И деньги. К худу или добру, я — делец, если можно сказать так о женщине. «Стяжательница», — говорила Роз. Случалось, называла и похуже. Вместе из нас вышла бы одна великая актриса, а порознь получились профессор и бизнес-леди. Мы добились успеха, но не того, о котором мечтали детьми. Я встретила ее в «Фолджере» за несколько дней до смерти. Тогда же и подарила шляпу — в память о старых временах. Как мостик в прошлое, надеялась я. Думала, она положит ее на полку и будет смотреть изредка, сдувать пыль. Мода начала пятидесятых, страшно подумать… Впрочем, зная Роз, можно было догадаться, что она возьмет ее поносить. Явится в ней на собственный дебют, даже если он — только прослушивание.
«Дебют, — подумала я, — и последний выход».
— Так я узнала о тебе, — сказала Атенаида.
— По шляпе?
Она засмеялась.
— Нет. По конференции в «Фолджере». Услышала, что она будет делать доклад о Делии Бэкон, и решила выступить на туже тему. Мы годами с ней так соревновались. Так вот, доктор Сандерсон показал мне письмо Офелии Эмили Фолджер прямо перед тем, как пошел разыскивать тебя к Капитолию. Сцена с могилой Шекспира была еще свежа в моей памяти, а кроме слов Делии, других зацепок у меня не было. А потом Сандерсона нашли мертвым. Вы вместе с письмами пропали. На Мэттью лица не было от тревоги, поэтому я подхватила его — и в Стратфорд. Там мы и стали вас дожидаться. Здорово всполошились, когда ты позвонила. Подумали, что ты едешь куда-то еще.
— Тогда-то я и решила спуститься в могилу. Убедиться… в том, что вы видели.
Мы задумались, молча уставившись на дневник.
— Она тебя обожала, — произнесла Атенаида. — И чуть-чуть завидовала тебе. Что больше, не скажу, но даже ей было тяжело переварить эти чувства. Немногим это под силу. Ты могла заглянуть туда, куда она не отважилась бы. Должно быть, поэтому и выжила тебя из университетских стен.
— Думаете, она хотела, чтобы я завязла в театре? — У меня вырвался горький смешок. — Почему же не дала мне совет при распределении?
Атенаида склонила голову набок.
— А ты бы послушала?
Я открыла рот и, ничего не ответив, закрыла. Так бы и думала, что она саботировала мою карьеру.
Селектор ненавязчиво зажужжал. Атенаида взяла трубку. Через час мы должны были сесть в пустыне. Она отправила меня в уборную «освежиться». Одного взгляда в зеркало мне хватило, чтобы понять зачем. Атенаида была сама недосказанность: то, что мне сейчас требовалось, больше походило на реанимацию. Глаза покраснели и опухли, на щеке красовались ссадина и синяк. Я простонала. От дождя тоник для волос растекся полосами по шее и куртке, которая теперь выглядела так, словно три недели провалялась на дне бельевой корзины, скрученная узлом.
Зато со мной был чемодан, выданный сэром Генри как будто сто лет назад и с тех пор проехавший со мной полсвета — из Лондона в Бостон, потом в Юту, из Нью-Мексико — в Вашингтон и снова в Англию, а в конце кабины ждала полноценная душевая. Я зло покосилась на черный матерчатый ящик. И все же первый шажок на пути разрыва с сэром Генри принес облегчение.
Стоя в душе, я смотрела, как водоворот уносит в слив темную краску. Неужели Роз специально подстроила, чтобы я ушла из науки, как сказала Атенаида? Если да, она добилась желаемого. Значит, никакого сжигания мостов за моей спиной не было, а было совсем наоборот. Даже когда я сбежала от Роз и всего, что ее касалось, мосты будто сами вырастали у меня на пути. Полгода назад со мной рядом, как по волшебству, возник сэр Генри и я получила работу в Уэст-Энде, а потом в «Глобусе». Подобное случалось и прежде, в поворотные для моей карьеры моменты, когда я, по счастливой прихоти судьбы, оказывалась в нужном месте в нужное время и притом гордилась тем, чего добилась в жизни, хотя бы мой путь и усеивали, точно розовые лепестки, удачные совпадения… Значит, Роз тайно помогала мне все это время? Теперь никогда не узнать.
Я надела джинсы, черную футболку и какие-то кеды, снова заглянула в зеркало. Волосы длиннее не стали, но зато вернули прежний медно-рыжий цвет. Щека тоже не зажила, но стала хотя бы чище. На дне чемодана отыскалась цепочка, которую я купила на границе. Осталось только продеть ее сквозь застежку броши и повесить на шею. Проделав это, я вышла в салон.
Мэттью уже проснулся и прихлебывал кофе. Мы собрались за столом и стали перебирать известные нам факты.
— Итак, они все замешаны в этой истории, — сказал Мэттью. — Дерби и Оксфорд, леди Пембрук, сэр Фрэнсис Бэкон и Шекспир из Стратфорда.
— Да, — согласилась я, откидываясь на спинку дивана и потирая глаза. — Но каким образом?
«Джем Гренуилл знал», — вдруг пришло мне в голову. Если повезет, уже к утру мы найдем карту, ведущую к кладу, с пометкой-крестиком на ней. Выглянув в окно, я увидела вдалеке несколько светящихся полос. Посадочные огни!
Около трех ночи мы приземлились в Лордсберге. На горизонте мелькали зарницы — муссоны в этом году начинались раньше срока. Грасиэла ждала нас, и несколько минут спустя мы проехали по грубым улицам Шекспира, чтобы свернуть в гараж Атенаиды — старый пороховой склад, выдолбленный в склоне холма. А еще через две секунды резво шагали за ней по лабиринту Эльсинора.
Большой зал встретил и окружил нас теплым золотым светом.
— В прошлый раз ты угадала, что эта комната не принадлежит Эльсинору, — сказала Атенаида. — Узнаешь ли ее сейчас?
Я тряхнула головой;
— Это копия, и довольно точная, Банкетного зала главной башни Хедингемского замка — родового гнезда графов Оксфорд к северо-востоку от Лондона, одного из немногих сохранившихся образчиков норманнской архитектуры.
На минуту я задержалась на пороге, впитывая атмосферу места, на сей раз — дома графа Оксфорда. Его Хедингем внутри Эльсинора Гамлета, посреди призрачного городка Шекспира… Самое подходящее гнездышко для чудака-оксфордианца со средствами.
Не то чтобы зал был роскошен внешне — после барочных изысков Уилтон-Хауса средневековая простота еще больше бросалась в глаза. Вся мебель состояла из стола посередине, нескольких стульев и подушек, музейных витрин у дальней стены.
Вошла Грасиэла с подносом закусок — на ужин были ниццкий салат с копченым лососем, свежевыпеченные рулеты и холодная бутылка пряного «пино нуар». Бокалы синего и белого стекла выглядели самыми что ни на есть венецианскими, образца семнадцатого века.
Вручив мне дневник Офелии, Атенаида прошла к запертому шкафчику и прижала ладонь к сканеру. Замок, щелкнув, открылся, и Атенаида вынула книгу. Страницы ее покоробились от жара пустыни, а красная материя обложки обтрепалась и выцвела.
Грасиэла закончила наливать вино и ушла из комнаты.
Атенаида положила книгу на стол.
— «Vero nihil verius», — произнесла она. — Нет ничего вернее правды. Что ни возьми. — И подтолкнула книгу мне. — Открой ее.
42
Фолио Джема без усилий открылось на титульном листе. Точно напротив неодобрительного Шекспирова взгляда стояли две подписи: сверху было мелко и аккуратно выведено «Офелия Фэйрер Гренуилл», а чуть ниже — размашисто, крупно — «Джем Гренуилл». Далее шли строки сонета из вальядолидского фолио, написанные рукой Офелии.
