Я стала читать по диагонали, выхватывая отдельные слова и фразы.
«Высокая… темные волосы с седыми прядями… синие глаза…»
«В нашей гостиной она стала царить безраздельно; не помню, чтобы даже преподобный Гренуилл был способен произнести больше десятка слов с самого ее появления. И все, что она говорила, так или иначе относилось к Шекспиру».
Делия увлекла новых знакомых рассказами о блестящей системе практической философии, сокрытой в его пьесах, — порождении величайших умов елизаветинской эпохи, призванном исподволь, под видом развлечения, формировать преемников высшего знания, способных дать отпор тирании и устремиться к свободе.
Стратфордский поэт, утверждала она, был всего-навсего манекеном, личиной, спасающей истинных авторов от гнева правителей-автократов. Настало время, объявила как-то Делия, снять эту личину и явить людям истину. Она собрала всех их вместе и под видом великой тайны прошептала несколько слов. «Людей переживают их грехи, — произнесла она, — заслуги часто мы хороним с ними».
Я прервалась. Эта же цитата стояла в вальядолидском фолио. Она же встретилась мне в письме, которое Офелия написала намного позже.
«Истина скрывается в документах, а те, в свою очередь, спрятаны в полости под надгробным камнем ее придуманного глашатая — Шекспира из Стратфорда. Доказательство этому нашлось в письмах Бэкона — поэтических письмах, — многозначительно уточнила она. — "Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш — имена, коими был я зван"».
Я нахмурилась. Цитата не принадлежала Бэкону — это была строчка из сонета Шекспира. Вдобавок в ней была ошибка — «имена» вместо «имени». Странно, что ее тоже привели в вальядолидском фолио.
— Она верила, что Бэкон и был Шекспиром, — сказала Атенаида.
Священник дал ей разрешение вскрыть могилу. Неделю спустя, холодной сентябрьской ночью, она одна пошла в церковь — исполнить свою миссию.
Как оказалось, не совсем одна, поняла я, читая дневник. Джем и Офелия сбежали из дома и спрятались в церкви перед ее приходом. Они следили за ней из-за скамей.
И вот она пришла, с порывом ветра и вихрем облетевшей листвы. Пробравшись к алтарю и высоко подняв фонарь, Делия прочла вслух проклятие на могильной плите. Потом открыла саквояж, постелила на камни перед плитой коврик и разложила на нем инструменты — молот, зубило, лом и маленький заступ. Взяв долото, она подняла его над головой, как кинжал. Офелия зажмурилась…
И ничего. Делия застыла: одна рука на сердце, прочла я, а в другой долото, которым она размахивала, точно ангел, привратник рая, — огненным мечом. В этой позе она стояла до тех пор, пока колокола не пробили десять, после чего рухнула в изнеможении. Наконец Делия хрипло, прерывисто вздохнула и поднялась на ноги, взяла саквояж и, не собрав инструменты, пошла к выходу. В дверях она задержалась.
«Через миг мы услышали дикий, истерический хохот, отзвуки которого долго не затихали, и восклицание. «"Что есть истина?" — спросил насмешливо Пилат и не стал дожидаться ответа». Затем Делия на нетвердых ногах выбралась из церкви и скрылась в ночи».
Как она и призналась потом своему другу Готорну, ей не удалось пересилить себя и открыть могилу. Но если не Делия, тогда кто? Я забежала вперед и остановилась. «Когда мы приподняли плиту, из-под нее вырвался спертый, застоявшийся воздух», — писала Офелия. Значит, это они вскрыли могилу — вдвоем с Джемом. «Мы согрешили против Бога и человека», — как говорилось в ее последнем письме. Речь шла о могиле Шекспира.
«Костей под плитой не было. Ни резного саркофага, ни сейфа с бумагами или золотом. Ни света истины. Ничего — даже трухи, даже шкурки трупной мухи. Только зияющая пустота — прямоугольный мешок с гладким каменным дном, если не считать линии — нет, тонкого рисунка, выбитого в камне».
— Химера, — произнесла Атенаида. — Она все еще там.
— Вы ее видели?! — Я заглянула ей в лицо, но они с Мэттью продолжали сидеть, как истуканы, как Делия. Наконец он нехотя кивнул.
Офелии было не под силу держать одной тяжелое надгробие, поэтому пока она лазала внутрь и копировала рисунок, ее сменял Джем. Они уже почти все закончили, но вдруг в темноте церкви что-то шарахнулось, и Джем от страха чуть не уронил плиту. Их обоих это порядком напугало. Они поспешили вернуть камень на место и разбежались по домам. Джем захватил инструменты, а Офелия — рисунок.
Расшифровать его никто из них не сумел. Учитель Джема определил чудовище как химеру, хотя такие разновидности ему прежде не попадались; а когда мальчик сказал, что изображение было найдено в церкви, заподозрил в нем сатанинский знак.
Через месяц Делию в тяжелом бреду привезли к доктору Фэйреру. Когда она успокоилась, Офелия стала просить у отца разрешения повидаться с ней и так его разжалобила, что он впервые проводил дочь в другое крыло, отведенное под лечебницу. Доктор отлучился всего на минуту, но Офелии хватило и этого: она успела показать мисс Бэкон рисунок химеры. Правда, это ничего не дало — Делия повторяла только: «Грехи людей… хороним с ними». Через несколько недель приехал племянник и забрал ее с собой в Америку.
Офелия пошла к Джему и призналась, что хочет положить рисунок обратно в могилу. «Уж проще сжечь», — ответил он.
«"Я боюсь проклятия", — сказала я. "Подумаешь, какая- то древняя писанина на камне. Чего ее бояться?" — фыркнул Джем. "Ты сам испугался — там, в церкви», — вырвалось у меня. Он вспылил, как если бы я плюнула ему в лицо. "А ты скоро спятишь, как мисс Бэкон", — процедил он и вышел из комнаты.
С тех пор мы не виделись десять лет».
— Вот скотина, — сказала Атенаида.
Стратфорд остался позади, дорога бежала через поля. Машин попадалось немного.
Мэттью взялся подытожить следующий отрывок:
— С помощью друзей Джем попал в учителя к юному графу Пембруку.
«Уилтон-Хаус!» — пронеслось у меня в голове.
— В свое время юный граф унаследовал титул и поместье от дяди, который жил за границей и умер, унеся семейные предания в могилу. Конечно, дом сохранил кое-какие указания на творчество Шекспира, но и только.
— Он нашел письма? — спросила я, вцепляясь в дневник.
Мэттью улыбнулся:
— Любопытно, что именно химера заставила его вернуться к Офелии. Как-то весной, в лесу с подснежниками, они вспомнили о геральдике «Сладостного лебедя» и рисунке, сделанном в могиле. Тогда-то Джем и догадался соотнести части химеры с людьми: шею лебедя — с леди Пембрук, борова — с Бэконом, копьеносного сокола — с Шекспиром, а орла — с Дерби. Упустили они только Оксфорда, вепря. Когда Офелия засомневалась, Джем использовал тот же довод, что и Делия: «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш — имена, коими был я зван». И еще: «…заслуги часто мы хороним с ними». Мисс Бэкон была права, упирал он. Она верила, что имя Шекспира было маской для тайного общества, и оказалась права. А доказательство должно было остаться погребенным.
В могиле Шекспира нашли рисунок химеры. Джем считал, что он должен быть выбит у всех членов общества. Однако могила леди Пембрук давным-давно была замурована в основании Солсберийского собора, а что до Бэкона — памятник ему находится в Сент-Олбансе, но настоящее захоронение утеряно. Даже знай Джем об Оксфорде, это немногим бы помогло: церковь, в которой того погребли, была разрушена в восемнадцатом веке, и могила исчезла под обломками. Оставался только Дерби.
— Ланкашир! — выпалила я. — Нам на северо-запад, верно?
— Читай дальше, — сказала Атенаида.
Джем попросил Офелию отправиться с ним. Когда она ответила, что отец никогда не согласится, он прямо там, среди подснежников, сделал ей предложение. «Если мы поженимся, ему будет нечего возразить». Однако Офелии было двадцать, а разрешения на брак выдавались только по достижении совершеннолетия. «В Шотландии закон другой», — сказал Джем. Через три дня они вместе сбежали.
Она мечтала о венчании где-нибудь у озера или морского залива, а вышло совсем иначе. Приграничный городок, где они вышли, стоял на равнинном берегу моря, и только с тыла его прикрывали невысокие холмы. Ормскирк — так он звался. «"Церковь червя" — или "Драконья церковь" на старом викингском наречии», — объяснил Джем. От священника несло спиртным, и церковь, хоть и названная по-шотландски, мало чем отличалась от тех, к которым она привыкла — в плане церемонии. Зато Джем нарвал ей букет нарциссов во дворике, и они поженились, что, как она писала, все преобразило.
Потом он сказал ей о свадебном подарке и попросил закрыть глаза, после чего, взяв за руку, повел в дальний конец церкви.
«Я огляделась. Мы стояли в часовенке — совершенно пустой, если не считать двух полуразрушенных мраморных статуй — рыцаря и его дамы. У меня под ногами чернел потайной люк с круто уходящей вниз лестницей. «Склеп Дерби», — объявил Джем. «Так, значит, мы не в Шотландии?» — спросила я. «Мы на пути туда, — ответил он. — Это во имя Истины». И вот, с фонарем над головой и ломом под мышкой, он спустился в люк».
