Они сидели в дружном молчании, наблюдая, как чернильные тени деревьев на лужайке становятся все длиннее.
— Расскажи, как у тебя дела, Николь, — попросил Дэвид. — Ты станешь знаменитой актрисой? Мы увидим твое имя в неоновых огнях на Пикадилли?
Она рассмеялась.
— Боюсь, что нет. Сниматься в кино — утомительное занятие. Ждешь часами, потом тебя, наконец, снимают, и получается минутный эпизод.
— Тогда чем же ты займешься?
— Чем? Буду петь. Мне это больше нравится. Я люблю видеть публику перед собой.
— Это звучит как-то… неопределенно.
— Определенность — не в моем характере, Дэвид, разве не так?
Их взгляды встретились, и он покачал головой.
— А как у тебя с деньгами?
— Все в порядке. Абсолютно в порядке. — Она заметила кожаные заплаты на рукавах его куртки.
— А ты, Дэвид? Все еще работаешь в Лондоне?
— Да, по-прежнему в министерстве иностранных дел. Я предпочел бы бросить службу и заняться фермерством, тогда Лиззи не пришлось бы учиться в интернате. Но это неразумно с практической точки зрения.
Николь коснулась его руки.
— У тебя усталый вид, дорогой.
— Мне сорок четыре, — с улыбкой сказал он. — Я старый и седой.
— Как и я.
— Нет, — сказал он. — Нет.
— Пойду отыщу Лиззи. Я уезжаю завтра утром.
— Так скоро?
— Да. Поэтому мне надо посекретничать с дочерью.
Лиззи была в конюшне. Некоторое время Николь незаметно наблюдала, как дочь расчесывает хвост пони, что-то негромко приговаривая. Было видно, что она любит его, так же как сама Николь когда-то в детстве любила своих осликов, собачек и котят. На мгновение Николь почувствовала невыносимую грусть, как будто потеряла что-то очень ценное и даже не сразу обнаружила пропажу.
Но на следующее утро, покидая Комптон-Деверол, она посмотрела через плечо на поблескивающие окна, которые когда-то пыталась сосчитать, и поняла, что не смогла бы поступить иначе, потому что только путешествия приносили ей радость.
Глава двенадцатая
Летом 1952 года, почти через год после открытия «Холли-Блю», магазинчик в первый раз принес прибыль в сто пятьдесят фунтов за одну неделю. Фейт и Кон отпраздновали это событие, взяв пиво в пабе напротив и устриц в гастрономе «Хэрродз».
— Конечно, следовало бы выпить шампанского, — сказала Кон, — но я всегда больше любила пиво.
Была половина восьмого. Они уже закрыли магазин, подсчитали выручку, подмели полы и поднялись на кухню к Фейт.
— Как ты думаешь, мы разбогатеем? — спросила Фейт.
— Непременно.
— Было бы неплохо нанять продавщицу.
— Или уборщицу.
— Или устроить выходной, — сказала Фейт, проглотив устрицу.
— Чтобы провести его со своим парнем?
Кон была единственной, кто знал о Гае. В ее словах был приятный для Фейт оттенок: получалось, будто Гай действительно принадлежал ей, и не только в те короткие часы, когда его не отвлекали ни семья, ни работа.
— Даже если у меня будет целый свободный день, у него — вряд ли.
— Расплата за грех, моя дорогая. — Кон открыла еще одну бутылку пива и наполнила стакан Фейт. — Но ты можешь взять несколько выходных, если хочешь. Поезжай навестить отца.
И правда, как хорошо было бы поехать в Херонсмид, побродить по берегу теплым летним днем.
— Кон, это было бы замечательно. Но как ты справишься?
— Я спрошу девушку, которая вышивает для нас бисером, не хочет ли она подработать. Она очень ответственная.
После того как Кон ушла домой, Фейт убрала со стола и принесла из магазина бухгалтерские книги. Занимаясь подсчетами, она почувствовала знакомую боль внизу живота, ту самую боль, которая появлялась каждый месяц с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет. Ее охватило разочарование: после пятидневной задержки она надеялась…
«На что?» — сердито спросила она себя. Надеялась, что будет ребенок? Ребенок Гая? Неужели она полагала, что Гай, всегда такой осторожный, мог допустить оплошность?
Она налила себе чаю, выпила аспирин и свернулась под одеялом, приложив к животу бутылку с теплой водой. «Каждый месяц одни и те же фантазии!» — раздраженно думала она. Одни и те же глупые, нереальные мечты о том, что она родит ребенка от Гая. И еще более глупые и в высшей степени постыдные мысли: будто Гай бросит жену и сына и уедет вместе с ней в Норфолк. И они будут жить в том доме с заросшим садом и ставнями на окнах.
Оглядев свою квартиру, она попробовала представить, что здесь появятся детская кроватка, коляска и мокрые пеленки. «Я мечтаю, — с горечью подумала Фейт, — о жизни с мужчиной, за которого не могу выйти замуж, в доме, который не могу купить». Спустя некоторое время она встала и заставила себя закончить работу, сосредоточенно проверяя счета и квитанции.
Лето шло своим чередом. В просторе лазурного неба виднелись вкрапления легких перистых облаков, похожих на скелет селедки. Приехав в Херонсмид, Фейт застала Ральфа в саду за сбором ежевики.
— Дурацкое растение, — ворчал он. — Мало того, что я все лето обдирал руки об колючки, так теперь на кусты напала мучнистая роса.
Выбравшись из колючих кустов, он обнял дочь.
— Я испекла тебе кекс, — сказала Фейт, протягивая ему коробку.
— Мой любимый, с розовой глазурью. — Ральф смущенно огляделся. — Давай попьем чай в саду. Боюсь, в кухне у меня не прибрано.
Фейт вошла в дом. На кухне был хаос. В раковине — потемневшие от времени картофельные очистки, на подоконнике — прокисшее молоко. Как всегда, сердце Фейт сжалось — она вспомнила о Поппи. С этим нельзя смириться, можно только привыкнуть.
Она заварила чай и вышла с подносом в сад. Ральф вытащил из сарая полуразвалившиеся шезлонги.
— Я получил письмо от Николь, — сказал он и протянул вынутый из кармана листок.
По истертым сгибам и обтрепанным краям она догадалась, как часто отец перечитывал письмо.
— А как Джейк? — спросил он после того, как Фейт закончила читать. — Ты его видела?
— В конце июля. С ним все в порядке, папа. Он уже пять месяцев работает в школе. Он очень занят.
Чтобы заполнить паузу, она начала резать кекс, стараясь не думать о том, что бы испытывала, десять лет не видя Лиззи.
— Учитель, — с гордостью произнес Ральф. — Джейк стал учителем. Никогда бы не поверил.
На следующий день после обеда Фейт отправилась к телефонной будке. «Папа приходил сюда тайком, чтобы звонить Линде Форрестер», — вспомнила она, и на мгновение ей стало горько и стыдно за себя. Но затем она заперла эти мысли в дальнем шкафчике в уголке своего сознания, как делала всегда. Иногда дверь шкафчика грозила распахнуться. «Если никто не узнает, никому не будет вреда», — пробормотала она про себя, пытаясь поверить в это.
Гай спросил о Ральфе.
— Постарел, скрипит, но, в общем, чувствует себя неплохо.
— Я бы так хотел навестить его. Если бы мог… Расскажи мне о Херонсмиде, Фейт. Я хочу слышать твой голос.
Она рассказала ему о коттедже, о саде, о песчаном пляже.
— Если бы я приехал туда, где мы могли бы встретиться?
У Фейт замерло сердце. Она поспешно пыталась сообразить.
— У развилки, там, где дорога поворачивает в деревню… там такая треугольная лужайка…
— Я буду ждать тебя там завтра утром, в… дай мне подумать — в десять часов. Элеонора и Сельвин уезжают на выходные в Оксфорд, навестить старого друга Сельвина. У нас будет целый день, Фейт, целый день там, где нас никто не знает, и мы сможем пойти, куда захотим, и делать, что захотим. — В его голосе звучала радость. — Ничего, что ты бросишь отца на день? Ральф не станет возражать?
— Я планировала велосипедную прогулку. О, Гай! Целый день…
Он ждал ее в машине у развилки. Фейт скатилась по пологому спуску, спрыгнула с велосипеда и бросилась в объятия Гая.
— Я привез с собой еду для пикника, — сказал он. — Крабов под соусом и яблочный пирог.
Они поехали на север, к Блэкени. Море сверкало. Оставив машину, они прошли пешком вдоль косы Блэкени-Пойнт, отделяющей море от соленого болота. На гальке лежали остекленевшие подсыхающие медузы, выброшенные приливом. Последние цветы желтых маков дрожали под ветерком. Фейт собирала осколки стекла, превращенные волнами в матовые камешки. Гай написал на песке их имена. Фейт кормила его из рук кусочками крабов, а потом они лежали и грелись на солнышке, и Гай обнимал ее за плечи.
Она предложила ему посмотреть на дом в лесу. Когда они ехали вверх по обсаженной березами аллее, Гай спросил:
— Ты все еще откладываешь шестипенсовики?
— Я открыла банковский счет. Впечатляет?
— Очень.
— Мне пришлось пересчитать все монетки. Набралось больше тридцати фунтов. Но дом стоит шестьсот пятьдесят.
— Позволь мне помочь тебе.
