Необходимость соблюдать тайну лишила их света и воздуха, которыми наслаждались другие. Их любовь была скрытой, герметически запечатанной, для нее был убийствен дневной свет. Фейт спрашивала себя, может ли это чувство продолжать жить или же, лишенное кислорода, зачахнет и умрет. Ей не нравилось смотреть любимые фильмы без Гая, в одиночку рыться в книжных развалах букинистических лавок, готовить ужин для себя одной, а не на двоих. Ей не нравилось, что она не может пойти с любимым в джаз-клуб или в гости, что ей приходится отказываться от приглашений и сидеть дома, понапрасну ожидая телефонного звонка. Эта зима приучила ее, что они с Гаем находятся по одну сторону черты, а остальные люди — по другую. В самые холодные месяцы они бродили по пустынным паркам или сидели во второсортных кофейнях, куда не мог заглянуть никто из знакомых.
Всю зиму Ральф страдал от бронхита. Фейт моталась между Лондоном и Херонсмидом. По выходным она ухаживала за отцом — стирала, убирала и закупала продукты, по будням работала в магазине, шила и приводила в порядок счета. Когда в конце января море прорвало дамбу на восточном побережье, Ральфа пришлось эвакуировать из затопленного коттеджа. Почти две недели он жил у нее, в тесной квартирке над магазином, — беспокойный, несчастный, бурно тоскующий по дому. Когда вода спала, Фейт отвезла его обратно в Херонсмид и целую неделю выгребала грязь, оставшуюся после наводнения, чистила ковры и стирала занавески. В доме пахло сыростью и плесенью.
По средам магазин закрывали после обеда. Если Гай был свободен в это время, они встречались в маленькой гостинице в Бэттерси. Иногда Фейт казалось, что без этих драгоценных часов их любовный роман давно бы растаял — просто умер бы тихой смертью, без драматического конца.
В этой гостинице с зеленым линолеумом на полу и нелюбопытной хозяйкой пахло тушеной капустой и дешевым туалетным мылом. Лежа на кровати и глядя на потоки дождя за окном, Гай сказал:
— Знаешь, мы могли бы найти более приличное место, чем это. Наверняка есть хорошие гостиницы, где умеют хранить тайну.
— Мне нравится здесь, — возразила Фейт. — Я обожаю это место.
Он намотал на пальцы ее локон.
— Но, Фейт, здесь просто мерзко.
— Мне нравятся эти простыни, почти прозрачные посредине, и это покрывало…
Гай скосил глаза на покрывало.
— И какого оно цвета, по-твоему?
— Цвета охры. Нет, горчичного. Прекрасный цвет. И еще здесь милый садик, где, похоже, растет одна редька…
— А кошки, орущие под окнами кухни? Они тебе тоже нравятся?
— Конечно, Гай. — Она поцеловала его в плечо. — Мне все здесь нравится, потому что это наша комната.
Он бросил взгляд на часы.
— Мне пора.
— Уже?
— Я сказал Сильвии, что навещаю пациентку в Хэмпстеде. Есть предел времени, который можно потратить на подобный визит.
— А если она очень, очень больна?..
— Даже если у нее обнаружатся все болезни, которые есть в медицинском справочнике, я все равно должен вернуться вовремя, к вечернему приему больных. — Он вздохнул и начал одеваться. — Дождь никак не кончится. Давай я подвезу тебя до Лестер-сквер.
— Нет, Гай, ты знаешь, что это слишком рискованно. Я сяду на автобус, как всегда.
Его губы прикоснулись к ее коже.
— Тогда я позвоню тебе, когда закончу прием.
Возвращаясь на машине в центр Лондона, Гай думал, что самое ужасное — то, что он не может проявить заботу о Фейт, не может облегчить ей жизнь. Он знал, что она подолгу работает, что почти каждые выходные отправляется в грохочущем поезде в Норфолк, чтобы помочь отцу. Он понимал, почему она не хочет брать у него ни пенни, но ему было тяжело переносить это. Он презирал себя за то, что принял благоразумный отказ Фейт поехать с ним на машине и бросил ее зябнуть на автобусной остановке.
Припарковав машину за домом, он поднялся в свою приемную. Едва он вошел, Сильвия, регистратор, вскинула голову.
— Я пыталась дозвониться до вас к миссис Данбери, доктор Невилл, — пожаловалась она. Миссис Данбери была фиктивной пациенткой из Хэмпстеда. — Но вас там не было. Она сказала, что не вызывала вас.
Сердце Гая заколотилось.
— Но сейчас-то я здесь, — ровным тоном проговорил он. — Что вы хотели сказать мне, Сильвия?
— Звонила миссис Невилл. Она хотела, чтобы вы немедленно перезвонили ей. — Телефон зазвонил снова. — Я думаю, это опять она, доктор Невилл.
Гай снял трубку в своем кабинете, торопливо пытаясь придумать какие-нибудь объяснения. «Произошла путаница… Я думал, что меня вызвала старая миссис Данбери… Наверное, Сильвия ошиблась…»
— Гай? Гай, где ты? Я разыскиваю тебя с обеда.
Он откашлялся, но Элеонора не стала дожидаться ответа.
— Гай, произошло нечто ужасное. Оливера исключили из школы.
Он немедленно отправился домой. Проступок сына избавил его от необходимости лгать: Элеонора даже не спросила, где он был после обеда. Гай застал ее в гостиной, со стаканом в руке. Она была бледна и напряжена.
— Где Оливер?
— Они посадят его на поезд завтра утром. Сегодняшнюю ночь он проведет в школьном изоляторе… — Элеонора закрыла лицо руками.
Гай обнял ее за плечи. Ему было странно прикасаться к ней. После его романа с Николь Мальгрейв они спали в разных комнатах и уже в течение двенадцати лет избегали прикосновений, опасаясь разбить хрупкий фасад своего брака.
Плечи Элеоноры задрожали, и Гай протянул ей носовой платок. Она высморкалась, выпрямилась и стряхнула его руку.
— Расскажи мне, что случилось, Элеонора.
Она сжала кулаки.
— Сегодня днем позвонил доктор Воукс. Он сказал, что Оливер что-то украл у другого мальчика.
— Украл? — недоверчиво переспросил Гай.
— Какую-то дурацкую игрушку. — Глаза Элеоноры наполнились слезами.
Гай был в замешательстве. Он услышал, как Элеонора добавила: «По-видимому, это не в первый раз», и вспомнил выходку Оливера двухлетней давности. Побег из школы, какой-то разговор о сборнике комиксов, вполне правдоподобные объяснения Оливера.
Он почувствовал, что ему тоже надо выпить, подошел к бару и налил себе виски.
— Я позвоню доктору Воуксу, — сказал он после нескольких глотков, — и все выясню.
Гай звонил в школу из своего кабинета. Слушая рассказ директора, он испытывал неловкость, опустошенность, стыд и свою отцовскую вину. Он вернулся в гостиную. Элеонора подняла глаза — в них была надежда. Гай тут же растоптал ее.
— Никакой ошибки. Единственное утешение в том, что они согласны не сообщать об этом в Миссингдин.
В сентябре Оливер должен был перейти в Миссингдинскую школу, где когда-то учился Сельвин Стефенс.
— Но мы дали ему все… — прошептала Элеонора.
Не все, подумал Гай. Не дали уверенности в будущем, не дали той безусловной, нетребовательной любви, в которой нуждается ребенок.
Сначала на детство Оливера нанесла неминуемый отпечаток война, когда из-за бомбежек его увезли из Лондона. А потом он все время жил в атмосфере тихого холодного конфликта между родителями. Сейчас Гай ненавидел себя за то, что вступил в связь с Николь Мальгрейв, за то, что бросил Элеонору и Оливера в тяжелый момент.
— Все уладится, правда, Гай?
Услышав вопрос, он повернулся к Элеоноре. Она выглядела постаревшей, под глазами появились мешки.
— Мы что-нибудь придумаем. Мы разберемся с этим, Элеонора. Обещаю. Не беспокойся.
Оливер приехал домой на следующий день. После обеда Гай пригласил сына для разговора к себе в кабинет.
— Доктор Воукс рассказал мне, что произошло. Ты хотел обменять что-то с этим мальчиком — я не запомнил его имя…
— С Кантербери, — подсказал Оливер. Его лицо было бело, как мел.
— Ты хотел обменять какую-то из своих вещей на космический корабль Кантербери, а он отказался. И тогда ты украл у него игрушку.
— Я взял ее взаймы, папа.
— Без разрешения Кантербери? Почему? Я не понимаю, Оливер. У тебя куча игрушек и достаточно карманных денег.
Оливер переминался с ноги на ногу.
— Я взял взаймы, — упрямо повторил он.
— А та книга? В прошлом году тебя обвинили в том, что ты стащил книгу. Ты ее тоже взял взаймы?
Оливер испуганно моргнул. За его упрямством крылся страх.
— Отвечай на мой вопрос, Оливер, — сурово сказал Гай. — Зачем ты взял чужую вещь?
— Потому что она мне понравилась, — выдавил Оливер.
— Мы не можем иметь все, что нам нравится, Оливер. К тому же, если ты так хотел получить эту игрушку, почему ты не попросил маму подарить ее тебе на Рождество?
— Но она была мне нужна сейчас! Я хотел подарить ее Фартингу, на день рождения!
Гай подошел к окну и оперся руками о подоконник. Из его кабинета с верхнего этажа дома на Холланд-сквер было хорошо видно, как из пожарищ, оставшихся после налетов, растут новые дома, сверкающие и чистые. Гай чувствовал усталость, он не мог найти себе места, приспособиться к новой ситуации. В этом году ему исполнилось сорок лет. Никогда до сих пор он не ощущал так явственно, что стареет и его моральные приципы устаревают вместе с ним.
