— Мистер Николлс? Попросил тебя выйти за него? Он рехнулся? Он мой викарий! Жалкий викарий! Тебе было известно, что он собирается сделать предложение?
— Нет, но… я видела признаки. Судя по всему, он вынашивал его довольно давно.
— Насколько давно? Насколько давно вынашивал?
— По его словам, он полюбил меня много лет назад, но не смел признаться.
Папа встал, подошел к столу и с такой яростью швырнул на него газету и увеличительное стекло, что инструмент не разбился лишь чудом. Флосси, проснувшийся при первом взрыве папиной ярости, в ужасе выскочил из комнаты.
— Много лет? Неблагодарный! Мерзавец! Все это время, живя среди нас, работая рядом со мной… я считал его таким прилежным, таким честным, таким преданным приходу… все это время он строил козни, замышляя украсть мою последнюю оставшуюся дочь!
Я была поражена и оскорблена тем, что отец подобным образом отзывается о мистере Николлсе.
— Папа, это неправда. При чем тут козни? Если мистер Николлс испытывает чувства ко мне, они не отменяют его трудов на благо прихода и тебя.
— Не спорь со мной, девчонка! — Отец повернулся ко мне, его глаза за стеклами очков сверкали растущим гневом и волнением, которые казались мне совершенно несоразмерными случаю. — Он хитрый и бесчестный лжец. Подумать только, он множество часов, недель и лет провел в моем обществе и ни разу не обмолвился, даже не намекнул! Он долгие годы обдуманно скрывал свои намерения от нас обоих!
— Возможно, папа, но причиной тому не хитрость или лицемерие… наверное, он боялся, что ты разгневаешься, а я могу отказать.
— Не можешь, а должна отказать! Я не потерплю подобного зятя, и не надейся! Этот человек — ничтожество. Ничтожество! Жалкие девяносто фунтов в год, никаких надежд на большее, нет даже собственного дома! Где он намерен поселить жену? В каморке, которую снимает у церковного сторожа?
— Не знаю. Я не думала об этом. Полагаю, у мистера Николлса действительно не много денег, папа… но разве мое решение не должно основываться на чувствах к мужчине, а не на размере его дохода?
— Размер дохода многое говорит о мужчине, Шарлотта. Выйдя за него, ты уронишь себя! Несомненно, он гоняется за твоими деньгами.
— Моими деньгами? — в ужасе воскликнула я. — Моими деньгами? Папа, неужели, по-твоему, я недостойна любви?
— Вздор!
— Ты просто не хочешь, чтобы я вышла замуж!
— Не испытывай мое терпение! Ты блестящая и успешная женщина, Шарлотта. Ты прославленная писательница. Если желаешь вступить в брак, я противиться не стану. Прими ты предложение Джеймса Тейлора, я бы гордился тобой!
— Почему? Потому что мистер Тейлор собирался покинуть страну и просил меня ждать? Весьма безопасный выбор, папа! Я вела бы твое хозяйство еще целых пять лет!
— Это здесь ни при чем!
— Неужели? Чего ты боишься, папа? Что я выйду замуж, уеду и брошу тебя жить и умирать в одиночестве? Обещаю, ничего подобного не случится, я ни за что не нарушу обещание. Мистер Николлс живет в Хауорте, и если я выйду за него, мне не придется уезжать!
— Помыслить невозможно, что ты опустишься до обычного удела простой дочери священника — выйдешь замуж за отцовского викария, да еще такого жалкого, неблагодарного и лживого негодяя! Ты погубишь свою жизнь!
Моя кровь кипела от обиды на несправедливость, но отец распалил себя до крайне опасного состояния: вены на его висках вздулись канатами, глаза внезапно налились кровью. Те же признаки предшествовали грозному апоплексическому удару, случившемуся с ним незадолго до описываемых событий. Доктор предупредил меня, что неистовый гнев может повлечь новый удар, который совершенно подорвет здоровье отца или даже окажется роковым.
Моя ярость улеглась от внезапной тревоги.
— Папа, успокойся, пожалуйста, — поспешно взмолилась я.
— Успокоюсь, когда дашь мне слово, что откажешь ему.
Я помедлила, затем смущенно кивнула.
— Напишу ему завтра.
Дневник! На мою долю выпало немало бессонных ночей, но беспросветные часы после предложения мистера Николлса оказались самыми долгими и мучительными.
Я была поражена и глубоко тронута подобным излиянием чувств и признанием перенесенных страданий. Мне было горько, что я послужу причиной дальнейших мучений мистера Николлса. Если бы я любила его, ни жестокое сопротивление отца нашему союзу, ни мои опасения за папино здоровье не помешали бы мне немедленно согласиться. Но я не любила его — по крайней мере, не любила тогда — и даже не была к нему привязана. Он очень нравился мне, я ценила его по достоинству, но в то же время отдавала себе отчет, что между нами существует неравенство не только в силе чувств, но и в ключевых религиозных положениях и принципах, которые были дороги моему сердцу.
Я ворочалась, металась и внезапно поняла, что хотя в последние годы узнала мистера Николлса лучше, мне по-прежнему крайне мало о нем известно. Каждую осень он ездил в Ирландию навестить родных, но никогда не упоминая о них, за исключением рассказа о смерти сестры. Он никогда не говорил о жизни до приезда в Хауорт, а я не считала нужным интересоваться. Теперь мне казалось странным, что можно восемь лет прожить рядом с человеком, видеть его почти каждый день и знать о нем так мало!
Немногие известные мне факты убедили меня, что мистер Николлс — человек действия. Он посвятил себя реальному, земному, в то время как я часто парила в облаках. Неужели мистер Николлс сумел бы ужиться со мной? Вряд ли. Я не могла вступить в такую нерушимую связь, как брак, без сильного взаимного влечения и сомневалась, что когда-либо смогу ответить на чувства мистера Николлса с такой же страстью, какую он питал ко мне.
Отчасти мне хотелось хорошенько разобраться во всем, найти время для настоящего ухаживания, выяснить, способны ли мы притереться друг к другу, невзирая на многочисленные различия. Увы! Папина ярость сделала это невозможным. Меня ужасно злило, что папа беспощадно ругал мистера Николлса, осыпая самыми несправедливыми эпитетами. Невыносимо было сознавать, что со стороны мой отказ покажется слепым повиновением отцу. И все же я должна была отказать.
Я порвала по меньшей мере шесть черновиков письма мистеру Николлсу, прежде чем остановиться на нижеприведенной короткой записке, которую передала с Мартой на следующее утро.
14 декабря 1852 года
Уважаемый сэр!
Поверьте, я крайне высоко ценю Вас и сознаю, какую великую честь Вы оказали мне своим вчерашним объяснением. Однако после зрелого размышления я с искренним сожалением вынуждена отклонить Ваше предложение. Считаю Вас, мистер Николлс, дорогим другом и надеюсь, что наша дружба не прервется.
Остаюсь искренне Вашей, Ш. Бронте.
Не более чем через час я получила ответ:
14 декабря 1852 года
Дорогая мисс Бронте!
Я очень, очень огорчен. Не представляю своего будущего счастья без Вас. Я принимаю Ваше предложение дружбы, но помните, что моя пылкая привязанность к Вам неизменна и всегда останется таковой.
А. Б. Николлс
Подобное изъявление горя причинило мне боль, равно как и то, что папа не переставал громогласно поносить мистера Николлса. Я подозревала, что подобная враждебность проистекает не только из возражений против помянутого джентльмена, но и из неприятия самой идеи моего замужества, хотя отец это отрицал.
К моему удивлению, не только он считал викария недостойным меня.
— О чем только мистер Николлс думал, — заявила Марта на следующее утро, яростно подметая столовую. — Ясно как день, что вы откажете ему, мэм. Хватило же наглости надеяться, что можно вас завоевать. Бедный викарий не пара знаменитой писательнице. Не по заслугам честь.
— Не надо отзываться о мистере Николлсе дурно, — твердо произнесла я, отрывая глаза от стола, за которым писала к Эллен, делясь новостью. — Он хороший человек.
— Я тоже так считала, — заметила Марта, — но теперь даже не знаю. По наблюдениям моей мамы, он как в воду опущенный: вчера ничего не ел и сегодня утром тоже, но молчит почему. Я все пересказала ей, и она пришла в ужас. Вот нахал, говорит!
Только не это! Мои щеки горели. Мать Марты, хозяйка мистера Николлса, была на редкость болтлива; новость грозила разлететься по всей деревне.
К моему глубокому огорчению, папа тем же утром отправил мистеру Николлсу весьма грубое послание, жестоко высмеяв за сокрытие своих намерений, перечислив все возражения против подобного зятя и выбранив за то, что тот осмелился сделать предложение. Я умоляла отца исправить записку или не посылать ее вовсе.
— Нет, я пошлю ее, — настаивал папа. — Я намерен поставить этого неблагодарного, бесчестного, лживого мерзавца на место.
Я не могла воспрепятствовать Марте в отправке безжалостного письма, и все же мне казалось, что удар может быть смягчен, так что я приложила свою утешительную сопроводительную записку.
