Глава XXXVII
Сегодня удивительное событие! В полдень мы целых пять минут видели солнце! Но что за солнце! Бледный, холодный, немощный диск, который в зените находился всего на 9°18´ над горизонтом. А через час мы убирали паруса и ложились в дрейф под свежим натиском снежных шквалов юго-западного шторма.
«Что бы ни делали, держите на запад! Держите на запад!» – это мореходное правило при обходе Горна выковано из железа. Я теперь понимаю, почему капитаны судов при благоприятном ветре предоставляли упавшим за борт матросам тонуть, не останавливаясь для спуска шлюпки. Мыс Горн – железный мыс, и для того чтобы обойти его с востока на запад, нужны железные люди.
А мы идем к востоку. Этот западный ветер дует вечно. Я слушаю с недоверием, когда мистер Пайк и мистер Меллер рассказывают о таких случаях, когда в этих широтах дули восточные ветры. Это невозможно. Здесь дует всегда западный ветер, шторм за штормом налетают с запада, иначе зачем на картах напечатано «полоса Великого Западного Ветра»! Мы на юте устали от этого вечного швыряния. Наши матросы размокли, вылиняли, покрылись болячками, стали какими-то тенями людей. Я не удивлюсь, если в конце концов капитан Уэст повернет обратно и пойдет к востоку вокруг света, чтобы попасть в Сиэтл. Но Маргарет уверенно улыбается и, кивая головой, утверждает, что ее отец достигнет пятидесятой параллели Тихого океана.
Как Чарльз Дэвис остается жив в этой мокрой, обмерзающей, с облупившейся краской, железной каюте в средней рубке – для меня непостижимо, как непостижимо и то, что жалкие матросы в жалком помещении бака не ложатся на свои койки, чтобы умереть, или, по меньшей мере, не отказываются повиноваться приказу выходить на вахты.
Прошла еще неделя, и мы сегодня, по наблюдениям, находимся в шестидесяти милях к югу от пролива Ле-Мэр и лежим в дрейфе при сильном шторме. Барометр показывает 28.58, и даже мистер Пайк признает, что это один из самых худших штормов мыса Горна, в какие он когда-либо попадал.
В прежнее время мореплаватели обычно стремились к югу до шестьдесят четвертого-шестьдесят пятого градуса в антарктические плавучие льды, надеясь при благоприятном ветре быстро взять западное направление. Но за последние годы все капитаны судов стали при обходе Горна придерживаться берегов во все время пути. В десяти тысячах случаев обхода Жестокого Мыса с востока на запад это оказалось наилучшей стратегией. И капитан Уэст придерживается берега. Он лежит в дрейфе на левом галсе, пока близость земли не становится угрожающей, затем поворачивает судно через фордевинд и делает правый галс от берега.
Может быть, я и устал от этого жестокого движения борющегося корабля среди ледяного моря, но в то же время я ничего не имею против этого. В моем мозгу горит пламя великого открытия и великого достижения. Я узнал, что делает книги такими заманчивыми: я достиг того, что, как говорит моя философия, является величайшим достижением мужчины. Я нашел любовь к женщине. Я не знаю, любит ли она меня. Да и не в том дело. Дело в том, что в самом себе я достиг величайшей высоты, до которой только может подняться человеческое существо мужского рода.
Я знаю одну женщину, и имя ее Маргарет. Она – Маргарет, женщина и желанная. У меня горячая кровь. Я не тот бледный ученый, каким считал самого себя. Я мужчина и влюбленный, несмотря на все прочитанные мной книги. Что касается де-Кассера, то, если я когда-либо вернусь в Нью-Йорк, я опровергну его с такою же легкостью, с какой он сам опровергал все философские школы. Любовь – аккорд заключительный. Разумному человеку она одна дает сверхрациональную санкцию его жизни. Подобно Бергсону с его небом интуиции, или подобно тому, кто очистился в троицыном огне и видел Новый Иерусалим, я попрал ногами материалистические выводы науки, взобрался на последнюю вершину философии и вознесся на свое небо, которое, в сущности, заключено во мне самом. Составляющее меня естество, то есть мое «я», так устроено, что находит свое высшее осуществление в любви к женщине. Эта любовь – оправдание бытия. Да, это оправдание и еще оплата за бытие, вознаграждение полностью за хрупкость и бренность нашей плоти и духа.
И она только женщина, подобная любой женщине, а Господь знает, как мне хорошо известно, что такое женщины. И я знаю Маргарет такой, как она есть – только женщиной; и все же, в своей влюбленной душе я знаю, что она не совсем такая, как другие женщины. Ее манеры не такие, как у других женщин, и все ее движения и привычки кажутся мне восхитительными. В конце концов, я думаю, что стану устроителем гнезда, так как, вне всякого сомнения, устроение гнезда – одно из ее самых привлекательных качеств. А кто может сказать, что важнее – написать целую библиотеку книг или свить гнездо?
Монотонные дни, мрачные, серые, мокрые, холодные, ползут мимо. Уже прошел месяц, как мы начали обход Горна, и вот мы здесь, дальше от цели, чем тогда, потому что теперь мы находимся почти на сто миль южнее пролива Ле-Мэр. Но даже и это положение проблематично, так как вычислено по лагу. Мы лежим в дрейфе, идем то одним, то другим галсом и постоянно боремся с Великим Западным Ветром. От того времени, как мы в последний раз видели солнце, прошло четыре дня.
Взбудораженный штормами океан стал густонаселенным. Ни одному судну не удается обойти мыс, и число судов увеличивается с каждым днем. Не проходит дня, чтобы мы не увидели на горизонте от двух, трех, а то и дюжины судов, лежащих в дрейфе то на правом, то на левом галсе. Капитан Уэст считает, что здесь их должно быть до двухсот. Лежащим в дрейфе судном управлять невозможно. Каждую ночь мы рискуем неизбежным и гибельным столкновением. И временами сквозь снежные шквалы мы видим и клянем суда, направляющиеся к востоку и проходящие мимо нас с попутным западным ветром. А ум человеческий так необуздан, что мистер Пайк и мистер Меллер продолжают утверждать, что им случалось видеть штормы, при которых суда огибали Горн с востока на запад при попутном ветре! С тех пор как «Эльсинора» вынырнула из защищенной полосы у Тьерры-дель-Фуэго в ревущие юго-западные штормы, прошло, наверное, не менее года. И по меньшей мере столетие протекло с того дня, как мы вышли из Балтиморы.
А я и ухом не веду, несмотря на всю ярость и бешенство этого мутно-серого моря на краю света. Я сказал Маргарет, что люблю ее. Это было сказано вчера под защитой навеса, где мы притаились вместе у борта во время второй послеполуденной вахты. И это было сказано снова – и уже нами обоими – в ярко освещенной рубке, после того как вахты сменились под бой восьми склянок. Лицо Маргарет было разгорячено штормом, и вся она была преисполнена гордости, только глаза были теплыми и мягкими и прикрыты дрожащими веками, трепетавшими так женственно, по-девичьи. Это был великий час – наш великий час…
