Я тихонько отошел от иллюминатора и прошел вдоль палубы на корму, где остановился и стоял, глядя сквозь туман и брызги в сторону, куда предполагалось держать курс. Где-то там, к северо-востоку и северу, я знал, был железный берег из зазубренных скал, о которые с грохотом разбивались седобородые валы. А здесь, в командной рубке, опытный мореплаватель тревожно склонился над картой, измеряя и вычисляя и снова измеряя и вычисляя положение судна и его ход.
И я твердо знал, что неправ мог быть слуга Самурая, а не сам Самурай. На нем начал сказываться, наконец, его возраст, и этого, разумеется, следовало ожидать, принимая во внимание, что из десяти тысяч человек ни один не боролся со старостью так успешно, как он.
Я посмеялся над своей минутной неуверенностью и пошел вниз, радуясь возможности встретить мою возлюбленную и положиться на мудрость ее отца. Разумеется, он был прав. Он достаточно часто доказывал свою правоту за время нашего долгого пути от Балтиморы.
За обедом мистер Пайк был рассеян. Он совершенно не принимал участия в разговоре и, казалось, все время прислушивался к чему-то извне – к неприятному звону натянутых канатов, доходившему вниз по полой стальной мачте, к заглушенному реву бури в снастях, к плеску и грохоту волн о наши палубы и железные стены каюты.
Снова я поймал себя на том, что разделял его опасения, хотя деликатность не позволяла мне расспрашивать его тут же или же потом, наедине, о причинах его беспокойства. В восемь часов он снова отправился наверх, чтобы принять вахту до полуночи, и, ложась спать, я отогнал от себя все опасения и высчитывал, на сколько плаваний еще могло хватить этого человека после этого неожиданного приступа старости.
Я скоро заснул и проснулся в полночь при горящей лампе и с «Зеркалом моря» Конрада на груди, которое выпало у меня из рук. Я слышал, как сменялась вахта, и, окончательно проснувшись, читал, когда мистер Пайк сошел вниз и прошел мимо моей закрытой двери, направляясь в свою каюту.
По наступившей паузе, давно изучив его привычки, я знал, что он скручивает папироску. Потом я услышал, что он кашляет, как всегда, когда он только закурил, и первый глоток дыма попал в его легкие.
В четверть первого, посреди восхитительной главы «Тяжесть ноши» Конрада, я услышал, как мистер Пайк опять шел по коридору.
Бросив украдкой взгляд поверх книги, я увидел, что он в высоких сапогах, плаще и зюйдвестке. Это были часы его отдыха внизу, и хотя в эту постоянно бурную погоду спать ему приходилось мало, он все же шел наверх.
Я читал еще целый час, ждал, но он не возвращался; и я знал, что где-то там, наверху, он упорно вглядывается в темноту. Я оделся с ног до головы в весь свой тяжелый штормовой наряд, от непромокаемых сапог и зюйдвестки до меховой куртки под непромокаемым плащом. Дойдя до трапа, я заметил, что у Маргарет горит свет. Я заглянул (она держит дверь открытой для вентиляции) и увидел, что она читает.
– Просто не хочется спать, – уверяла она.
В глубине души я не думаю, чтобы ее беспокоили какие-либо опасения. Я уверен, что она не знает об ошибке Самурая, если это была ошибка. Она сказала, что ей просто не хотелось спать, хотя невозможно знать, не почувствовала ли она каким-нибудь таинственным путем, если не поняла, тревогу мистера Пайка.
Поднявшись на трап, я заглянул в рубку. На диване, лежа на спине с высоко и, казалось, неудобно повернутой головой, как будто спал капитан Уэст. В рубке было тепло от поднимавшегося из каюты нагретого воздуха, так что он лежал не укрытый, совершенно одетый, только без непромокаемого плаща и сапог. Он дышал легко и ровно, и исхудавшие аскетические черты его лица казались смягченными слабым светом лампы. И один взгляд на этого человека вернул мне всю мою уверенность и веру в его мудрость, так что я посмеялся над самим собой за то, что променял свою теплую постель на прогулку по замерзающей палубе. Под навесом у края кормы я нашел мистера Меллера. Он был вполне бодр и нисколько не взволнован. По-видимому, ему и в голову не приходило обсуждать или же сомневаться в правильности произведенного накануне поворота через фордевинд.
– Шторм стихает, – сказал он мне, показывая рукой в перчатке на покрытый звездами кусок неба, показавшийся на минуту среди редеющих туч.
Но где был мистер Пайк? Знал ли второй помощник, что он на палубе? Я попробовал выпытать это у мистера Меллера, пробираясь с ним по взбесившейся корме к штурвалу. Я говорил о том, как трудно спать в бурную погоду, о беспокойстве и некоторой бессоннице, которую вызывала во мне качка, и спросил, как дурная погода действует на офицеров.
– Я видел по дороге сюда капитана Уэста спящим в рубке, как младенец, – закончил я.
Мы остановились возле средней рубки и не пошли дальше.
– Поверьте, что мы все спим так, мистер Патгёрст, – рассмеялся второй помощник. – Чем хуже погода, тем тяжелее наша работа, и тем крепче мы спим. Я – мертвый с той минуты, как моя голова коснется подушки. Мистеру Пайку требуется немного больше времени, потому что он всегда докуривает свою папироску, когда ляжет. Но он курит, пока раздевается, так что ему не требуется больше минуты на то, чтобы уснуть мертвым сном. Держу пари, что он до сих пор не пошевельнулся с десяти минут первого.
Итак, второй помощник и не догадывается, что старший на палубе. Я спустился вниз, чтобы посмотреть, где он. В каюте мистера Пайка горела маленькая морская лампочка, и койка его была пуста. Я прошел к большой печке в кают-компанию, погрелся и снова вышел на палубу. Я не пошел к навесу, где знал, что застану мистера Меллера, а, придерживаясь защищенной стороны кормы, достиг мостика и направился к баку.
Я не торопился, так что часто останавливался на холодной, сырой палубе. Шторм стихал, среди редеющих туч все чаще и чаще мерцали звезды. В средней рубке мистера Пайка не было. Я обошел ее под ледяными брызгами волн и тщательно исследовал крышу передней рубки, на которой в такую бурную погоду обычно стоял вахтенный. Я был от этой рубки на расстоянии двадцати футов, когда при свете звезд просветлевшего неба увидел силуэты вахтенного и мистера Пайка, стоящих рядом. Я долго наблюдал за ними, не обнаруживая своего присутствия, и знал, что глаза старого помощника, как буравчики, просверливают тьму, отделяющую «Эльсинору» от железного берега, который он старался разглядеть.
Когда я возвращался на корму, меня окликнул удивленный мистер Меллер.
– Я думал, вы спите, сэр, – сказал он.
– Мне как-то тревожно, – объяснил я. – Я читал, пока у меня не устали глаза, а теперь стараюсь продрогнуть так, чтобы скорее заснуть, согревшись под одеялом.
– Завидую вам, сэр, – произнес он. – Подумать только! Иметь каждую ночь столько времени, чтобы страдать от бессонницы. Когда-нибудь, если мне повезет, я отправлюсь в такое путешествие в качестве пассажира и все вахты буду проводить внизу! Подумать только! Все вахты внизу! И я, как вы, сэр, возьму с собой слугу – японца и заставлю его будить меня на каждую смену вахты так, чтобы, хорошо проснувшись, я смог бы оценить свое счастье в те несколько минут, пока я повернусь на другой бок и снова засну.
