В городе почти не было прожекторов; как могли республиканские истребители или то, что от них осталось, настичь фашистов в таком мраке? И глубокая басовитая вибрация, заполнявшая небо и город подобно тому, как заполняла их ночь, вибрация, от которой у Гернико шевелились волосы и по коже пробегал озноб, становилась непереносимой, потому что бомбы не падали.
Наконец откуда-то из-под земли донесся глухой взрыв, похожий на взрыв дальней мины; и вслед за ним еще три, очень мощные. Снова приглушенный взрыв — и тишина. Еще один — над головой у Гернико разом распахнулись окна длинного этажа.
Он не стал включать электрический фонарик; милисиано были слишком склонны верить в световую сигнализацию. Все так же гудели моторы, но бомб больше не было. В непроницаемой темноте город не мог разглядеть фашистов, и сами фашисты могли разглядеть город лишь с трудом.
Гернико попробовал перейти на бег. Но он все время спотыкался о вывороченные плиты; в сплошной мгле не разобрать было, где кончается тротуар. Мимо пролетела на большой скорости автомашина, фары были засинены. Еще пять взрывов, несколько выстрелов, невнятная пулеметная очередь. Грохот фугаса каждый раз доносился из-под земли, лязг разрывающейся зажигательной бомбы слышался с высоты метров в десять. Ни огонька; окна раскрывались сами собою, словно от толчков изнутри. Взрыв прозвучал ближе, стекла со звоном разлетелись, посыпались на асфальт откуда-то с большой высоты. Только тогда Гернико осознал, что зона видимости кончается для него на уровне второго этажа. Он расслышал какое-то звяканье, как будто эхо от звона разбившихся стекол, звяканье стало явственным, приблизилось, прозвучало рядом, растворилось во мраке: первый из его санавтомобилей. Он добрался наконец до санитарного управления; темная улица наполнилась людьми.
Врачи, медсестры, организаторы, хирурги спешили присоединиться к своим коллегам. Наконец-то у него появился транспорт. Ответственным за оказание медицинской помощи был один врач, Гернико отвечал за ее организацию.
— Пока справляемся, — сказал врач, — но если так пойдет и дальше, едва ли справимся: машины приходится высылать группами, бомбы попали в Сан-Херонимо, в Сан-Карлос и все такое…
Дом престарелых и госпиталь. Гернико представил себе, как мечутся раненые по темным палатам Сан-Карлоса.
— Как с электрическими фонариками? В каждой машине должны быть, — проговорил он спокойно.
— И так светло, все пылает: фашисты, видимо, сбросили зажигалки.
Врач открыл внутренние ставни.
— Глядите.
За силуэтами домов в разных направлениях расплывались тусклые багровые пятна. «Пожар Мадрида начинается», — подумал Гернико.
— Есть электрические фонарики в машинах или нет? — терпеливо переспросил он.
— По-моему, нет. Но, повторяю, они не нужны.
Гернико занимался организационной работой с таким спокойствием, что медики удивлялись: он не разыгрывал ни комедии, ни трагедии. Одному из помощников он поручил отнести фонарики в каждую машину: при такой темноте свет — первое условие для оказания помощи. Новый взрыв; стекла задребезжали. Пока одна из медсестер закрывала ставни, послышались звонки еще двух машин, умчавшихся в ночь.
Еще одна бомба разорвалась в воздухе. Казалось, бомбы эти — видимо, они были малого калибра — не сбрасывают, а швыряют в ярости, словно гранаты. Гернико сидел за столом, и ему передавали телефонограммы, записанные на чистых учетных карточках.
— Пытаются накрыть «Палас», — проговорил он.
— Тысяча раненых и все такое… — сказал врач.
Госпиталь соседствовал с советским посольством.
— Улица Сан-Агустин, — сказал Гернико, — улица Леон, площадь Кортесов.
— Теперь они метят не в раненых, они метят в живых, — сказал еще один врач.
Кто-то из присутствовавших снова приоткрыл внутренние ставни; заглушая людские голоса, телефонные звонки, шаги, казавшиеся сейчас слишком уверенными, и непрерывные звонки санитарных автомашин, в комнату проникла равномерная вибрация фашистской эскадрильи.
Порыв сквозняка смахнул со стола бумажки: вернулась одна из медсестер, уезжавшая в дом престарелых.
— Милые дела! Гернико, голубчик, еще хотя бы две машины к старикам!
— Дверь, Мерседес! — крикнул врач, который, словно бабочек, ловил разлетавшиеся бумажки.
— Свора мерзавцев! — сказала она, подразумевая самолеты, гуденье которых затихло, когда ставни закрылись. — Там жуткая паника: старики, несчастные, мечутся по лестницам, сбивают друг друга с ног. С ума посходили, их можно понять!
— Сколько раненых? — спросил Гернико.
— Да для раненых хватит и одной машины, вторая, чтобы их вывезти.
— Сантранспорт предназначен только для раненых: раненых будет достаточно… Старики сейчас в бомбоубежище?
— А ты как думал!
— Подвалы надежные?
— Как катакомбы.
— Хорошо.
Он поручил одному из помощников уведомить хунту.
— Знаешь, Гернико, — сказала вполголоса Мерседес, внезапно притихшая, — кое-кто из них и впрямь спятил…
— Какие бомбы, зажигалки? — спросил врач.
— Люди, которые вроде бы разбираются, говорят, это кальциевые бомбы. Пламя зеленое, оттенок точь-в-точь как у абсента. Страшная штука, знаете: никак не погасить. А старики топчутся среди этого ужаса, как слепые, кто на костылях, кто шарит руками в воздухе…
— Куда попала бомба?
— В коридор, между спальнями.
Неплотно прикрыли окно? Упрямый гул самолетов сновал по комнате, вот его прорезал очередью какой-то республиканский пулемет — видимо, чтобы «поднять дух». Но откуда-то снизу, словно из земли и стен, слышался, то нарастая, то притихая, рокот, заглушенный барабанный бой: интербригадовцы снова атаковали марокканцев вдоль Мансанареса.
— Где идут бои? — спросил Гернико.
— Везде, — ответила Мерседес.
— В Университетском городке, в Каса-дель-Кампо, — сказал врач.
От взрыва, раздавшегося совсем близко, по столам покатились карандаши и ручки. Черепицы взлетели в воздух, затем попадали на соседние крыши, на тротуар — вдогонку бегущим людям. Мгновение стояла тишина; невероятно пронзительный крик прорезал тьму; затем снова настала тишина.
— Зажигательная бомба попала в посольство Франции, — сказал Гернико, снова засевший за телефон. — Бомбы невмешательства.
Мотоциклисты на посту?
Две бомбы в районе площади Кортеса.
Нужно послать шесть мотоциклистов-связных в Куатро-Каминос.
Один из помощников сказал что-то ему на ухо.
— Пошлите еще машину в Сан-Карлос, — проговорил Гернико. — Там раненые… И скажите Рамосу, пусть съездит, посмотрит, что делается, прошу вас…
С начала осады задачей Рамоса было от имени компартии оказывать помощь на самых угрожаемых участках. От этой помощи была большая польза медицинской службе, не располагавшей в достаточном количестве ни обезболивающими средствами, ни рентгеновскими пластинками, автосанитарной службе от нее было меньше толку; но отныне в Мадриде помощь раненым становилась одной из главных задач хунты.
Глава втораяРамос мчался со всей скоростью, какую позволяли засиненные фары.
Увидев первый же большой пожар, он остановил машину.
Во тьме, заполненной сдавленными криками, топотом бегущих, выстрелами, голосами, зовущими на помощь, и грохотом падающих стен, заглушенным непрерывным рокотом битвы, рушился, превращаясь в гору обломков, разбомбленный монастырь; и по руинам под темно-багровым клокочущим дымом зверьками сновали зарницы. Внутри уже никого не было. Люди из дежурных и штурмовых подразделений и из спасательной службы, завороженные буйством пламени, глядели на огонь, живущий своей неисчерпаемой жизнью. Серый кот, сидевший тут же, поводил мордочкой.
Кончился ли налет?
Узенькая полоска света слева. В тишине, полнившейся дальними голосами, прогрохотали сапоги. Полоску света сменил сгусток пламени, он опал, и все вокруг заполыхало ярким светом, высветившим небо и фасады домов. Хотя бомбардировщики улетели (аэродромы находились неподалеку, а ноябрьская ночь длинна), огонь, перебегавший с этажа на этаж, жил своей собственной жизнью: слева запылало еще четыре костра — не сине-зеленая тусклость кальция, а рыжие огненные брызги. Когда Рамос подошел, стена пламени распалась на мириады крохотных язычков, они вгрызались в дома, облепив их, как полчища саранчи, а люди молча шли прочь; из тачек, которые толкали перед собою отставшие от толпы старухи, выглядывали тюфяки, ножки стульев. Появились группы спасательной службы. Действовали толково. Рамос проверил больше десятка.
На площади Сан-Карлос, где находился госпиталь, дома образовывали заслон, и на всех почти прилегающих улицах стояла полная темнота; Рамос наткнулся на носилки, санитары закричали. Словно горсть раскаленных конфетти, рассыпались искры, слабо осветив ноги раненых, лежавших на земле друг подле друга. Тремя шагами дальше Рамос снова наткнулся на носилки, на этот раз вскрикнул раненый. Пламя высвечивало угол дома и кусок крыши, на котором виднелись силуэты пожарных, нацеливших свои крохотные жалкие шланги в самое пекло. Рамос наконец выбрался на площадь.
