Ренике ушёл от Гутгофа окрылённым и в тот же вечер поделился своими мыслями с Гертрудой. Он рассказывал с увлечением, но вдруг заметил, что лицо жены стало мрачнее тучи.
— Ты что, Гертруда? Разве ты со мной не согласна?
Гертруда ответила не сразу.
— А о товарищах ты подумал? — наконец произнесла она. — Что об этом скажут твои же друзья? Ведь они тебя просто проклянут. Допустим, ты перевыполнишь норму, а тот же самый Гутгоф на следующий день объявит твою выработку обязательной для всех, и другим забойщикам придётся из кожи вон лезть, чтобы выполнить столько же. Вот чего ты добьёшься!
Альфред смотрел на жену и, казалось, не понимал её. Неужели его предложение может вызвать подобные мысли? Неужели сейчас можно думать о таких вещах? Он долго молчал, невидящими глазами уставясь в газету. Нет, шахтёры должны понять, что по-старому работать больше нельзя. Да, должны!
Однако слова Гертруды его встревожили, и, желая успокоить себя, Альфред пошёл к Грингелю. Со старым товарищем он мог говорить обо всём без боязни быть ложно понятым.
Время шло к ночи, и Грингель уже собирался ложиться спать. Взглянув на Ренике, он спросил, не случилось ли чего плохого, такой у приятеля был озабоченный вид.
Альфред рассказал ему, в чём дело, не утаив своих сомнений.
— Не бойся, Альфред! — успокоил его Грингель. — Начинай своё дело, и пусть тебя не тревожит то, о чём говорит жена. Тебе надо понять, что если не ты, так другой шахтёр — кто-нибудь уж обязательно начнёт работать по-новому, а остальные последуют его примеру. Двухлетний план всех всколыхнул. Ведь и у меня на заводе теперь перевыполняют план. Вон токарь Дидермайер тоже задался целью удвоить выработку. Так что ты не обращай внимания на всякие разговоры. Весь народ стремится работать по-иному. От этого выиграют все — и мы и государство. Понятно, найдутся и недовольные, но таких убедят результаты. Вот и всё! А теперь иди домой и выспись хорошенько. Спокойной ночи!
И Бертольд Грингель стал расшнуровывать ботинки.
Ренике попрощался и ушёл.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Новый директор «Сода-верке», тот самый Вальтер Гроссман, который когда-то был упрятан в сумасшедший дом, предложил эффективное и дешёвое удобрение для сельского хозяйства. В Германии, где земля неплодородна, нечего и думать об урожае без удобрений. Вальтер Гроссман, неожиданно для самого себя ставший директором огромного завода, правильно понял, в каком направлении надо перестраивать предприятие.
Изобретая удобрение, Вальтер Гроссман даже не предполагал, что таким образом и он осуществляет демилитаризацию Германии. Переход такого завода, как «Сода-верке», на производство мирной продукции, безусловно, был большим вкладом в это великое дело.
Но, прежде чем начать производство нового удобрения, надо было испробовать его на полях. Гроссман обратился с этой целью к коменданту, а тот познакомил его с майором Савченко.
Майор предложил, не откладывая, договориться обо всём с крестьянами. Он вызвал машину и вместе с Гроссманом поехал в Гротдорф. Там жил Эрих Лешнер, первый крестьянин, пришедший в комендатуру за советом. Именно с ним майор и решил свести изобретателя.
А в Гротдорфе назревали новые события. Лешнер говорил, что пора начинать атаку на подлецов. При этом он имел в виду богатеев вроде Брумбаха, которые срывали обязательные поставки.
Особенно злило кулаков, что теперь с них брали и хлеб, и молоко, и мясо пропорционально количеству их земли.
В тот день, когда приехали Савченко и Гроссман, у Брумбаха с Лешнером в помещении комитета взаимопомощи произошла очередная стычка. Они стояли друг против друга — большой, толстый Брумбах и невысокий однорукий Лешнер. Чувствовалось, что кулак и боится и смертельно ненавидит своего противника.
— Ну, господин Брумбах, — говорил Лешнер, — ведь вы у нас как-никак член комитета крестьянской взаимопомощи, который отвечает за поставки. Когда же вы думаете погасить задолженность? Вы читали наш двухлетний план? Там ведь ясно сказано, сколько мы должны дать. Ни больше, ни меньше. Вот я и спрашиваю: когда вы рассчитаетесь?
Брумбах только пыхтел, глядя на Лешнера. Будь его воля, он тут же растерзал бы этого проклятого батрака. Конечно, таким, как Лешнер, теперь раздолье. Они поделили помещичью землю, у них на полях работают два трактора. Им-то хорошо!
— Я никак не могу выполнить поставки, — отбивался Брумбах. — В это лето у меня осталось много незасеянной земли. Чем же мне рассчитываться?
— А почему вы не засеяли всю землю?
— Не мог.
— Неправда, вы просто не хотели.
— Это моё дело.
— А поставки — это что, не ваше дело? Как хотите, а придётся рассчитаться полностью.
— А если я не смогу?
— Тогда у вас отберут землю. Вы сами посудите: ведь пустующие участки можно отдать такому человеку, который будет их обрабатывать.
Брумбах побагровел. Вот она, высказана наконец эта угроза! Ничего! Зато теперь он знает, как разговаривать с Лешнером.
— Значит, правда, что вы собираетесь провести ещё одну реформу и распределить всю землю поровну? Значит, это правда? Так бы сразу и сказали.
Лешнер понял провокационный манёвр Брумбаха. Ответить кулаку было нетрудно.
— Я ещё раз повторяю, — чётко сказал Лешнер, — никакой новой реформы никто проводить не собирается. Понятно? Но оставлять землю незасеянной мы тоже не позволим. У тех, кто честно обрабатывает свои поля и сдаёт поставки государству…
Лешнер произнёс это слово и на мгновение остановился. Можно ли теперь уже назвать Германию государством? Да, пожалуй, дело идёт к тому.
— …у тех, — продолжал Лешнер, — мы не отберём ни кусочка земли, сколько бы её ни было. А кто нарушит это правило, пусть пеняет на себя. Мы даже не будем отбирать у вас землю, но право на обработку передадим другим крестьянам, которые соберут с неё урожай. Теперь не те времена, чтобы добро пропадало зря!
— Понять-то я понял, — старался сдержать себя Брумбах. — Да ещё посмотрим, как-то вы справитесь с этой землёй!
— Можете в этом не сомневаться: справятся! — неожиданно послышался голос майора Савченко, незаметно вошедшего в комнату вместе с Гроссманом. — Кстати, могу сообщить вам новость, господин Брумбах: во многих деревнях Германии, в советской зоне, конечно, организуются машинно-прокатные станции. Там будут и тракторы, и всё, что вашей душе угодно.
— Так ведь по всей стране тракторы уже никуда не годятся, — ответил Брумбах. — Старьё, не много в них пользы.
— Найдутся и новые, — сказал Савченко. — По просьбе Немецкой Экономической Комиссии Советский Союз выделил для Германии тысячу тракторов. Можете быть спокойны, господин Брумбах.
— Я буду обрабатывать землю, а потом её у меня отнимут?
— Это провокационные слухи, — сказал майор. — Насколько мне известно, Немецкая Экономическая Комиссия ничего подобного делать не намерена. Надо только честно выполнять все обязательства и окончательно забыть про саботаж.
— Я подумаю об этом, — важно сказал Брумбах, стараясь не уронить своего достоинства.
Он вышел из комнаты совсем подавленный. Видно, придётся-таки засеять всю землю и выполнить все поставки. Но хуже всего, что принуждают его к этому свои же, немцы, а не русская комендатура. Было бы куда легче, если бы ему приказали сделать это под страхом смерти. Слушаться какого-то батрака!
Однако Брумбаху пришлось внять советам Лешнера. Он пришёл домой и стал прикидывать, как ему провести предстоящий сев.
А в помещении комитета взаимопомощи тем временем шла оживлённая беседа. Лешнера очень обрадовало сообщение о советских тракторах.
— Вот когда мы заживём на славу! — говорил он, — Нам с машинно-прокатной станцией будет куда легче. За это надо вам сказать великое спасибо.
Тут в разговор вмешался Гроссман. Он целиком завладел вниманием Лешнера, рассказывая о новом удобрении и о том, как его применять. Лешнер обещал выполнить всё в точности. Он даст знать, когда наступит время вывозить удобрения на поля, сегодня же выделит специальные делянки и проследит за всеми опытами.
— Надеюсь, что они будут удачными, — сказал Савченко.
— Осенью увидим, — в один голос ответили Лешнер и Гроссман.
Деловой разговор закончился, и Лешнер предложил гостям посмотреть, как их община готовится к весеннему севу. Они направились к усадьбе, где помещался весь машинный парк комитета взаимопомощи.
По дороге к Лешнеру подошла женщина, ведя маленького мальчугана. Эрих подхватил его и поцеловал.
— Август Лешнер, — гордо отрекомендовал он мальчика. — Когда-то мы и думать боялись о сыне. Разве смог бы я раньше прокормить ребёнка? Самому нечего было есть. А теперь и о дочери мечтаю…
Лешнер опустил мальчика на землю.
