Некоторые нападки были абсолютно беспочвенными. Так, например, когда один священник был арестован за совращение малолетней, «Новая мысль» вопрошала: «И что скажет ныне Кронштадтский чудотворец Отче Иоанне?»{848}. Многие другие комментарии были столь же тривиальны. Связь батюшки с представителями низших сословий, прославляемая в его посмертных житиях, теперь подчеркивалась как отрицательный фактор: «Подонки Кронштадта, получавшие от о. Иоанна Кронштадтского пятаки и благословения, встревожены отъездом “батюшки”. Они считают, что его выжила интеллигенция, и собираются мстить ей»{849}. Столь же безосновательным было предположение, что о. Иоанн устарел, что последним криком моды (le dernier cri) являлся теперь монах Илиодор. Приводился диалог двух светских дам:
«Графиня Лоло: Это феномен и страшный феномен. Подумайте: 23 года, красавец и монах…
Князь Анатоль: Le père Jean en beau et en jeune.
Княгиня Тата: Ах, какой там père Jean, это что-то совсем особенное, и страшное, говорят, и обворожительное»{850}.
Однако главная критика в адрес о. Иоанна была вызвана очевидным противоречием между славой святого и его связью с «Союзом русского народа».
Газеты левой направленности и бульварные издания подразумевали, что от других церковников только и следовало ожидать, что они поддержат какую-нибудь правую организацию, однако такое поведение человека, всенародно признанного святым, являлось странным и компрометирующим. В газете «Русское слово» сообщали, что Общество студенческой взаимопомощи в Архангельске проголосовало за исключение о. Иоанна Кронштадтского из своих рядов из-за его политических взглядов и вернуло его пожертвование в размере ста рублей{851}. А в передовице «Новой мысли» просто говорилось:
«Я нисколько не удивляюсь, что проживающие в России иностранцы совершенно отказываются понимать современные русские газеты… в их здоровую голову просто не входят те противоестественные комбинации, которыми так переполнена современная русская жизнь. Например: Боголюбивый пастырь Иоанн Кронштадтский освящал знамена “истинно-русского” народа и читал ему “истинно-русские” лекции. Как может праведный Иоанн Кронштадтский себя компрометировать связями с Союзом русского народа?»{852}
Самое серьезное обвинение состояло в том, что, поддерживая «Союз русского народа», о. Иоанн косвенно оправдывал политические убийства и погромы (впечатление усиливалось звучавшими ранее из уст пастыря пожеланиями смерти Толстому и его упоминаниями о том, как Моисей усмирял бунт путем насилия). В газете «Перелом» в номере от 7 декабря 1906 г. прозвучало такое обвинение: «Отчего же вы молчите и не подвергаете церковной каре “известного” кронштадтского протоиерея Иоанна Сергиева, который на днях пред лицом всей России благословлял погромные знамена и убийства?»{853}
Конечно, о. Иоанн не благословлял убийств, но его связь с «Союзом» была как бельмо на глазу — и уместно задаться вопросом, почему. Церковник, поддерживающий ультраправую политику, — явление, в котором не было ничего необычного{854}. Однако тот факт, что радикалы обозвали о. Иоанна «черносотенцем» (определение, столь настойчиво тиражируемое советскими историографами, что можно подумать, будто о. Иоанн и «черносотенец» — это синонимы), очень примечателен, если учесть, насколько незначительной была политическая активность о. Иоанна{855}. Он не имел никакого отношения к Думе; он также не принимал участия в разработке стратегии и в демонстрациях «Союза русского народа», в отличие от о. Иоанна Восторгова и монаха Илиодора{856}. Помимо всего прочего, в 1905 г. о. Иоанну было семьдесят семь лет. Он постоянно жаловался на физические недомогания и хотя официально являлся членом Святейшего Синода, не посетил ни одного заседания — по болезни — притом, что прежде только и мечтал об этом. Он был слишком слаб, чтобы участвовать в собраниях и демонстрациях{857}.
Насколько ограниченной была готовность о. Иоанна принимать какое-либо активное участие в неспокойной политической жизни первой русской революции, обнажилось с болезненной остротой во время мятежа кронштадтских моряков в октябре 1905 г. После этого события стало ясно, что его осудят в любом случае — предпримет ли он какие-то политические шаги или промолчит. Вместо того чтобы попытаться утихомирить толпу, о. Иоанн предпочел уехать из Кронштадта до тех пор, пока восстание не будет подавлено. Радикальная пресса нещадно высмеивала его поступок; в нескольких ведущих сатирических журналах были опубликованы карикатуры, на которых изображалось его «постыдное бегство».
Так, 5 ноября 1905 г. в «Стрелах» был помещен на обложке карандашный рисунок с изображением о. Иоанна, спасающегося бегством из мятежного Кронштадта, с подписью «уклонися от зла и сотвори… благо» (ироническая перифраза слов Псалтири 33:15); в «Пулемете» опубликовали издевательскую статью с подзаголовком «Исход из Кронштадта»{858}. Появлялись и политические пасквили на о. Иоанна: такова, например, «Министерская жалоба» А. А. Вейнберга:
Матросы обратились в банду,Кто был сапер — стал хулиган,Мятежный Шмидт берет команду,Бежит блаженный Иоанн{859}.
Поэт Саша Черный в своем стихотворении 1906 г. «Кому живется весело?» называл о. Иоанна в одном ряду с представителями полиции, государства и всех остальных властных институтов царской России:
Попу медоточивому —Развратному и лживому,С идеей монархической,С расправою физической…
Начальнику гуманному,Банкиру иностранному,Любимцу губернатору,Манежному оратору…
Сыскному отделениюИ Меншикову-гению;Отшельнику Кронштадтскому,Фельдфебелю солдатскому…
Всем им живется весело,Вольготно на Руси…{860}
Даже «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали, что духовенство собора св. Андрея — за исключением о. Иоанна, который уехал поутру, — организовало крестный ход, пытаясь переубедить мятежников, но безуспешно{861}. Несмотря на то что почти все упрекали о. Иоанна за исчезновение из Кронштадта в самый критический для города момент, другие радикально настроенные журналисты, как ни странно, обвиняли «отца Иоанна и его хулиганов» в организации беспорядков, которые «политически сознательные среди солдат» пытались усмирить{862}. Даже Троцкий повторил это обвинение, написав, что большую роль в событиях сыграли «банды хорошо известного чудотворца Иоанна Кронштадтского», которые увлекли за собой самых невежественных матросов{863}. Но обвинение в подстрекательстве к бунту было, вне всякого сомнения, абсурдным. На деле, как утверждали многие газеты радикальной направленности, отказ о. Иоанна от решительных действий подпортил ему репутацию: «О. Иоанну Сергиеву уже не шлют больше пожертвований из недр провинции. После его бегства из Кронштадта слава его поблекла. Босяки… приуныли. Раздача им денег прекратилась»{864}.
Даже сторонников о. Иоанна расстроили его действия во время мятежа. Так, журналист М. О. Меншиков, который прежде с таким пылом писал о святости о. Иоанна, воспринял его отъезд из Кронштадта во время мятежа еще более серьезно, чем его коллеги из радикального лагеря. 30 октября 1906 г. он с горечью писал в «Новом времени»:
«Прежде всех мне приходит мысль в эти мучительные дни о. Иоанн Кронштадский. Вот кто должен пережить горькие минуты! Прослужить полстолетия в Кронштадте, четверть века пользоваться славою всероссийского чудотворца, приобресть всемирную известность, создать громадное к себе паломничество… и быть вынужденным убедиться, что ближайшее его стадо — 15 000 взбунтовавшихся матросов — лишены всякой религии, всякой духовной дисциплины, всякого уважения к нему, угоднику Божию, — как ни хотите, это тяжело. Говорят, о. Иоанн пытался обратиться к бушующей толпе, но до такой степени неуспешно, что вместе с массой бегущих из города жителей уехал из Кронштадта. Не знаю подробностей, не смею утверждать — но если правда, что пастырь душ бросил свое стадо в эти страшные, сатанинские дни, — каково ему, глубоко верующему, выйти пред престол Божий и поднять глаза к небу?
Скажут: о. Иоанн — приходской священник, а у матросов свое духовенство, свой протопресвитер. Да, — но о. Иоанн знает, не может не знать, что все эти протопресвитеры и митрополиты, его современники в сравнении с ним ничто. На них нет этой высшей апостольской благодати — дара исцеления, они не творят чудес… Из всех живущих только он может быть уверен, что пред его изображением после смерти будут гореть лампадки и к нему будут возноситься горячие мольбы. Знать все это и видеть, как в сущности далеко стоял он от ближайших к нему душ… тяжело!»{865}
