«Смотрите, что творится в нем [царстве] в настоящее время: повсюду забастовка учащихся и рабочего люда, шум партий, имеющих целию ниспровергнуть настоящий, установленный Богом монархический строй, повсюдное распространение дерзких безумных прокламаций, неуважение к авторитету власти, Богом постановленной, ибо “несть власть, аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть”, по апостолу (Римл. 13, 1): дети и юноши вообразили сами себя начальниками и вершителями своей судьбы; браки потеряли для многих всякое значение, и разводы по прихоти умножились до бесконечности; многие дети покинуты на произвол судьбы неверными супругами; царствуют какие-то бессмыслица и произвол… Наконец, допущен безнаказанный переход из православия в какую угодно веру; между тем как Тот же Господь, Которого мы исповедуем, в Ветхом Завете определил смертную казнь отвершимся закона Моисеева (Евр. 10, 28){834}.
Если в России так пойдут дела, и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвержены праведной каре закона, и если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим с лица земли за свое безбожие и за свои беззакония: Вавилонское, Ассирийское, Египетское, Греческо-Македонское.
Держись же Россия твердо веры своей, и Церкви, и Царя православного, если хочешь быть непоколебленною людьми неверия и безначалия и не хочешь лишиться Царства и Царя православного. А если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, — то не будешь уже Россией или Русью святою, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга»{835}.
Прокатившаяся в 1905 г. по стране волна политических убийств и террора также потрясла о. Иоанна{836}. Для поддержки существующего режима он стал прибегать к аллегориям. В его трактовке Моисей превратился в «самодержавного вождя», «как бы Царя» Израильского народа на горе Синай, царя, вынужденного решительно усмирить смутьянов, поднявших «нечестивую революцию». О. Иоанн объяснял пастве, что слова Моисея «возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего» означают, что необходимо уничтожить каждого революционера. В завершение проповеди он сказал:
«Вот как святые подавляли в народе революцию и тем спасали народ свой от нравственного гнилого разложения, и это было угодно Богу. После 40 дней все пришло в обычный порядок.
Что это, как не поучительный пример в истории человечества для нашего нечестивого времени и разнузданной русской революции?»{837}
Наконец, русско-японская война стала для него поводом вновь заявить свое политическое кредо и выразить апокалиптический ужас:
«Настоящая кровопролитнейшая война наша с язычниками есть также праведный суд Божий за грехи наши. Приближение окончательного, всемирного страшного суда Божия ускоряется страшным разлитием зла на земле. В настоящее время всякие неправды, как море, покрывают землю; своеволию человеческому нет конца, всяким заблуждениям и порокам широко отворены двери. Законы Божии попраны; твари забыли своего Творца; грешные люди, в гордости своей, возмнили себя неповинными; оскверненные всякими нечистотами, забыли нечистоты свои. Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего (Ис. 1, 3), а христиане отверглись от Христа своего, Спасителя своего…
Наши юноши-интеллигенты извратили всякий общественный и учебный порядок: взяли на себя дело политики и суда не будучи никем к тому призваны; взяли судить своих начальников, учителей, правительство и едва не самих царей; судили и осудили со своим главою Львом Толстым Самого всемирного и страшного Судию — Христа Бога… Истинно, близок день пришествия страшного Судии для суда над всеми людьми, потому уже настало предсказанное отступление от Бога и открылся уже предтеча антихриста, сын погибели… тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь…»{838}.
Упоминания о Толстом неслучайны. С начала 1890-х годов о. Иоанн все резче критиковал знаменитого писателя. Ирония заключалась в том, что, как подметили сотрудники Дерптского университета, у этих двух фигур много общего: сложные отношения с преданными супругами, стремление к аскетизму и слава духовных столпов. Однако на этом сходство и заканчивалось. Как отмечают многие исследователи, с социальной точки зрения они воплощали старый конфликт между аристократической элитой и образованной интеллигенцией (обществом), с одной стороны, и простыми людьми (народом) — с другой{839}. С политической точки зрения они также находились по разные стороны баррикад. Неприятие Толстым власти в любом виде, его пацифизм, его открытое желание освободиться от самодержавия, уничтожить армию и Церковь совпали во времени с тем моментом, когда о. Иоанн осознал угрозу старому миропорядку Однако самое существенное различие, безусловно, лежало в религиозной сфере. Толстой отвергал важнейшие догмы православия: согласно его учению, Христос был не сыном Божьим, а простым человеком праведной жизни; Мария была не девой, а невенчанной матерью; никакие таинства не нужны. Его непочтительное описание Евхаристии в романе «Воскресение» особенно оскорбительно для православных. Наконец, он позволял себе прямые нападки на Православную церковь, называя ее языческой, авторитарной и идолопоклоннической{840}.
Таким образом, обозначились линии противостояния. О. Иоанн предсказывал разрушительные последствия толстовского учения для общества. Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал: «Если нет Бога, то все дозволено»; толстовская «перевернутая» концепция Божественного, по мнению о. Иоанна, вела к такому же нигилизму{841}. Сборник его антитолстовских обличительных речей был опубликован в 1902 г. Учинив писателю полнейший разгром по всем статьям, о. Иоанн заключает, что Толстому, «по писанию», следует привязать камень на шею и утопить в море, что ему нет места на земле{842}.
Подобные заявления оскорбили многих радикалов, в том числе Бонч-Бруевича, который написал ему уничижительный и яростный ответ{843}. В 1908 г. на стол министра внутренних дел легла газетная вырезка из «Франкфуртер Цайтунг» («Frankfurter Zeitung») с «молитвой» о. Иоанна о скорейшей смерти Толстого и Витте, «разрушавших Россию». Министр ответил, что это дело необходимо расследовать, и если оно окажется фальшивкой, то необходимо подать на немецкое издание в суд. Он саркастически добавлял: «Думается мне, что представители России за границею не должны были бы относиться безучастно к тому, как систематически против нее восстановляется общественное мнение Западной Европы»{844}. Хотя о. Иоанн отрицал авторство текста, выяснилось, что он одобрил публикацию книги, в которой этот текст был напечатан{845}. Эти молитвы, мягко говоря, изумили интеллигенцию и — вкупе с проповедями — утвердили за о. Иоанном репутацию одного из лидеров ультраправых{846}. Для его риторики характерны утверждение божественной природы самодержавия, настойчивый призыв объявить любую власть установленной свыше и устойчивые определения происходящих политических изменений как «бессмысленных».
Неудивительно поэтому, что интеллигенция начала связывать с фигурой о. Иоанна все самое косное, что есть в Православной церкви. Когда он ограничивал свою деятельность помощью бедным и критикой продажных и неэффективных государственных институтов, то его приводили как положительный пример «здоровых, животворных сил, которые все еще можно найти в нашей Православной церкви». Когда же он покусился на основы и сам факт существования тех, чьи представления о России покоились на иных предпосылках, в ответ они объявили ему идеологическую войну. После того как в 1905 г. были отменены цензурные ограничения, запрещавшие негативные отзывы о духовенстве в прессе{847}, о. Иоанн стал главной мишенью для антицерковных выпадов в радикальной прессе и символом клерикальной реакции.
Некоторые нападки были абсолютно беспочвенными. Так, например, когда один священник был арестован за совращение малолетней, «Новая мысль» вопрошала: «И что скажет ныне Кронштадтский чудотворец Отче Иоанне?»{848}. Многие другие комментарии были столь же тривиальны. Связь батюшки с представителями низших сословий, прославляемая в его посмертных житиях, теперь подчеркивалась как отрицательный фактор: «Подонки Кронштадта, получавшие от о. Иоанна Кронштадтского пятаки и благословения, встревожены отъездом “батюшки”. Они считают, что его выжила интеллигенция, и собираются мстить ей»{849}. Столь же безосновательным было предположение, что о. Иоанн устарел, что последним криком моды (le dernier cri) являлся теперь монах Илиодор. Приводился диалог двух светских дам:
