спасая свою жизнь, я бы обыскала каждую комнату, пытаясь раскрыть каждый скрытый секрет, который хранит это место. Но прямо сейчас для меня это ничего не значит, потому что, несмотря ни на что, я сваливаю отсюда к чертовой матери сегодня вечером. У меня нет другого выбора.
Маркус сказал пойти и спрятаться, но я не могу поверить, что он будет здесь, чтобы найти меня. Я хочу верить в них, хочу верить, что с ними все будет в порядке, но шансы складываются против них. Они ни за что не выберутся отсюда живыми.
Я поднимаюсь по последней лестнице. Она маленькая, всего в пять ступенек, и если бы не лунный свет, проникающий через арочные окна вдоль коридора, я бы ни черта не смогла разглядеть.
Единственная дверь находится в конце коридора. Должно быть, это самая старая вещь в этом месте. Это огромный кусок старого дуба с большими черными петлями и такой же ручкой, которая выглядит так, словно весит тонну.
Я подкрадываюсь к ней, и мой желудок сжимается. Остальная часть замка выглядит несколько по-новому, но не эта. Каменные стены и жуткие арки возвращают меня обратно вниз, в камеры пыток. Не буду врать, это чертовски жутко. Мой выбор — двигаться вперед или повернуть назад, а повернуть назад просто невозможно.
Я сжимаю холодную металлическую ручку, и сильно толкаю ее, мне приходится упираться в нее бедром, чтобы сдвинуть с места. Она открывается с громким скрипом, отчего у меня по спине сразу же пробегают мурашки.
Тяжелая дубовая дверь открывается ровно настолько, чтобы я могла проскользнуть внутрь, и в ту секунду, когда мой взгляд останавливается на комнате, я чувствую, как смертельный холод пробегает по моей коже. Это большая, блядь, ошибка. Я мгновенно ударяюсь спиной о тяжелую дверь, через которую только что переступила порог, и мои глаза расширяются от ужаса.
Стеклянный гроб стоит прямо в центре этой гребаной комнаты, из-под него исходит ореол света.
— О, черт возьми, нет, — выдыхаю я, качая головой, слишком напуганная, чтобы сделать хотя бы шаг от двери, в то время как мое сердце тяжело колотится в груди.
Дверь захлопывается под моим весом, и паника быстро захлестывает меня. Я разворачиваюсь, хватаюсь за тяжелую металлическую ручку и тяну изо всех гребаных сил, но она не поддается. Дверь заело, и похоже я останусь взаперти в этом здоровенном, жутком морозильнике.
Я пытаюсь и пытаюсь снова, отчаяние быстро истощает меня, слезы наворачиваются на глаза. Я не могу быть здесь. Это уже слишком, это чертовски странно.
Я царапаю дверь до крови, колотя кулаками по твердому дубу и требуя свободы, но я, блядь, в ловушке.
Что за гребаная, запутанная херня из “Белоснежки” здесь происходит? Кто, блядь, держит мертвеца в стеклянном гробу, чтобы прийти и посмотреть на него? Кто это? Какая-то старая подружка, которую они надеются ублажить и вернуть к жизни?
Ебаный в рот.
Я думала, что быть преследуемой по лабиринтам и свидетелем бессердечных убийств будет хуже всего. Я не могла ошибаться сильнее.
Осознав, в какой жопе я на самом деле нахожусь, поворачиваю назад, а мой разум уносит меня в миллион мест, куда я не хочу идти. Хотя единственный вопрос, который терзает мои мысли, — кто в гробу? И трахните меня в задницу, пожалуйста, пусть это не будет пустой гроб, который они надеются использовать для меня.
Мои руки дрожат, колени угрожают подогнуться подо мной, и, несмотря на здравый смысл, я обнаруживаю, что иду к нему. Я делаю три шага вперед, прежде чем могу разглядеть что-то похожее на длинные черные волосы, но, черт возьми, в них нет ничего даже отдаленно симпатичного.
У меня сводит желудок. Стекло запотело, и я понимаю, что это что-то вроде морозильной камеры, и, судя по всему, это определенно женщина. Я сжимаю руку в кулак. Достаточно провести рукой по стеклу, и я смогу ясно увидеть ее лицо, но каким же надо быть неадекватным человеком, чтобы сделать это?
Любопытство берет надо мной верх, и моя рука дрожит, когда я осторожно провожу пальцами по стеклу, уверенная, что на меня вот-вот что-то выпрыгнет.
Прежде чем я успеваю передумать, я делаю глубокий вдох и заглядываю внутрь.
Женщина смотрит на меня, и мой громкий визг разносится по комнате, когда я отступаю назад, мое сердце колотится от страха.
Короткие вздохи вырываются из моего горла, и после долгой паузы я, наконец, начинаю успокаивать свое бешено колотящееся сердце. Я подползаю обратно к женщине и нерешительно смотрю на нее сверху вниз. Это самая хреновая вещь, которую я когда-либо видела. Женщина выглядит странно, а ее кожа имеет оттенок, который может быть получен только со смертью.
Это Фелисити?
Я изучаю ее разлагающиеся черты, пытаясь представить, как могла бы выглядеть эта женщина, когда в ее венах пульсировала жизнь, с теплой кожей и кокетливой улыбкой, но я просто не вижу этого. У нее темные глаза, такие чертовски темные, что они почему-то напоминают мне трех монстров внизу. Это их мать?
Я ничего не знаю о процессе консервации тела и о том, как долго его вообще можно хранить, но у меня сложилось впечатление, что мать мальчиков умерла давным-давно. Они не совсем откровенничали о ней, но, конечно, если бы такие мужчины росли рядом с матерью, они бы не были такими испорченными.
Все, что я знаю, это то, что чего бы парни ни пытались достичь здесь, это работает лишь частично. Я имею в виду, конечно, им понадобилась бы какая-нибудь мощная морозильная камера, чтобы это сработало, но тогда, возможно, это не просто обычный стеклянный гроб. Комната холодная как лед, а стекло ледяное на ощупь, так что, возможно, здесь все продумано.
Не в силах продолжать смотреть, я отстраняюсь от ужаса, творящегося внутри комнаты, и снова прижимаюсь спиной к двери. Колени подгибаются, и я опускаюсь на пол, слезы свободно и тяжело текут по лицу.
Я думала, что наконец-то все начинает налаживаться. Парни не хотели моей смерти, и, хотя у них есть несколько отвратительных способов показать это, я думала, что выживу. Но их отец… он гораздо хуже, чем я могла предположить.
Эбигейл не заслуживала смерти; ее убили просто за то, что она знала меня. Она была одним из немногих добрых людей в моей жизни, и хотя мы не были близкими подругами, она определенно была одной из лучших людей, которых я знала. Она подменяла меня, когда я болела, и я делала то же самое для нее, хотя у
