расставить все точки над И. Чтобы никаких путей к отступлению. Но он, чертов пес, так не делает. Ему нужна подушка безопасности, если я вдруг взбрыкну и дам ему в печень. Именно этого мне сейчас хочется больше всего.
Но вместо этого круто разворачиваюсь на пятках и радостно спрашиваю:
— А что мне привезли?
— Вот, Анге́лочка! — тетя Валя выуживает из кучи вещей на столе какую-то безобразную штуковину на шнурке. — Око Фатимы! Амулет от сглаза.
Я нервно фыркаю, смотря на это чудо стеклодува. Потрясающе. Невестке — средство для красоты, мне — чтобы не сдохла от неприятеля. Потрясающе. Просто… восторг.
Цепляю этот синий глаз пальцем и раскачиваю, как маятник.
— Какая… необычная вещица! — восхищенно говорю я, всматриваясь в этот глаз.
— Ой, Анге́лочка, такая вещь! Турки в это все очень верят, продавец нам рассказал, что по их поверью, этот голубой глаз следит за всем, что происходит с его владельцем и уберегает его от злых людей и всяческих несчастий. Ты столько работаешь с людьми, тебе он очень нужен!
Моя кривая улыбка наверняка выглядит больше пугающей, чем благодарной, но я все равно вешаю это уродство себе на шею. Проверим, работает ли.
Пока мама занята шуточной перепалкой с тетей Валей на тему количества купленных магнитиков, Арсеньев совершает очередной подлый маневр. Подходит ближе, касается руки раскаленными пальцами. Я дергаюсь, как ошпаренная. Нет уж, Антоша, не сейчас, не снова. Никаких подстольных игр, никаких больше провокаций втихую. Если ты такой смелый, все для себя решивший — озвучь это при всех. Скажи, и я тебе поверю. Дам шанс, который ты просил. Как дура сяду у окошка и приму целибат настолько, насколько ты меня попросишь, но просто… не будь трусом. Не оставляй себе путей отхода.
— Как думаешь, Яне понравится подарок? — громко спрашиваю его.
Вот тебе шанс, Арсеньев. Прямо в руки вложили, просто не просри.
Глаза мамы и тети Вали поднимаются на Антона, я отхожу от него на шаг, чтобы видеть лицо. Секунды тикают к глотке, отмеряя неизбежный исход.
— Понравится, — кивает он.
Права была тетя Валя, отличный амулет, уберегает от несчастий. И мудаков.
* * *
Я выбегаю за дверь, едва расцеловавшись с мамой, пока тетя Валя заняла Антона. Вечер походил на грустную вариацию теннисной партии.
Он делал ход, я отбивала. Цеплялся за мои пальцы — я вонзала каблук в его голень. Пытался увести поговорить — я сильнее увлекала маму в диалог. Куда прозрачнее, правда? Но он не сдавался.
Я злилась. Очень, очень злилась на него. За то, что сначала рассыпается в радужных фантазиях, увлекая меня с собой, а потом жестко прикладывает лопатками о землю. Он не сказал. Так и не признался, что нет уже никакой Яны, хотя я давала шанс не единожды. Но он решил по-другому. И это его “давай поговорим наедине” шепотом, украдкой — только усугубило ситуацию.
Потому что для чего? Он прекрасно владеет языком, но зачем мне слова, когда они не подкреплены действиями? Сколько бы время и поросшая волосами грудь не твердили, что передо мной взрослая версия того человека, которого я знала, он остался все тем же слепым идиотом. К тому же трусом.
Я злилась, а теперь просто расстроена.
Таксист везет мое расстроенное тело домой, а я только и делаю, что смотрю на мигающий в руках телефон. Звонки не прекращаются. Его имя на экране смазывается от того, как долго я в него вглядываюсь. Никаких слез больше нет, я высушена до дна еще вчерашним вечером. На нем стоило и остановиться. Там, где я еще не разочарована в нем, там, где точку поставила я.
Но он все испортил. Опять.
Выключаю телефон и устремляю взгляд на проносящиеся вечерние огни Питера за окном.
Все хорошо.
Я злилась, была расстроена, а сейчас настала стадия отупения. Я своего решения не изменю, он может хоть колесом изойтись от Хабаровска до Питера. Ничто не убедит меня в том, что все это для меня. И ничто не убедит, что это однажды не изменится.
Ненадежный он человек.
Не понял мою любовь тогда, не сумеет принять ее и сейчас. Потому что нужно досуха и без остатка, я по-другому не хочу. Никаких полумер и маленьких одолжений. А сейчас я опять на вторых ролях, за какие бы партии не бралась.
Почему не сказал маме?
Дома бросаюсь в постель и тут же засыпаю. Тяжелым, болезненным сном. От которого бросает в жар и мокнет простыня, который не выпускает из своих тревожных лап до самого рассвета, а поутру оставляет след холодной испариной на коже.
Телефон не включаю, вплоть до работы и еще час, пока жду взлета самолета, на котором мое прошлое уедет в свое будущее. Плохо подмечать такие детали, как время отлета, оброненное ненароком в семейном разговоре. Или то, как нежно отзывается тетя Валя о девушке, которую ни разу не видела вживую. Интересно, узнай она все, не струсь он вчера, полюбила бы она меня так же сильно как ту эфемерную “жену”? Ведь любит сейчас, когда я не имею отношения к ее сыну.
Но то, конечно, другое дело. То — родная кровь.
Хорошо, что это воскресенье рабочее. Плохо, что в конце недели целых три дня пустоты. Но я найду чем себя занять, мне не привыкать.
В сумке болтается амулет от сглаза, который она мне подарила. Очень кстати, коллеги смотрят на меня так, словно я заявилась сегодня топлес. Игнорировать эти взгляды — единственное на что я сегодня способна. Потеряла хватку, да. И плевать.
Встаю за кофе, пока жду ответ от “Нового дома” на свое вкусное коммерческое предложение. Тарелкин разрешил вкатать туда доп. скидку в счет процента продавца, и я не поскупилась на все пятнадцать процентов. А с учетом, что качество товара у нас их ранее устраивало, и дело было скорее в отсутствии индивидуального подхода, который я гарантировала, я уверена в благоприятном исходе.
Хоть где-то должно попереть.
Возможно, я
