Ради экономии тока магазины открыты от 9 до 16, им вовсе не дают электричества. Ставни закрываются и двери запираются еще при ярком солнечном свете.
Рано утром, когда подметают улицы, у киосков уже толпятся люди и на месте торопливо разворачивают свежие газеты. «Вчера наши части…» Тяжелый вздох: чаще всего это сводка отступления. «Кроме Барселоны фашисты вчера бомбили Аликанте, Алькой, Кольменар Вьехо, Таррагону, Манресу, Сан Фелиу де Гихольс…»
По-прежнему ярко красятся женщины. На Пасео де Грасиа мужчины по-прежнему, Словно по обязанности, без надежды на ответ, целуют кончики своих пальцев, когда проходит красивая девушка, и девушка по-прежнему гордо отворачивается. Это чисто платоническое восхищение красотой. По-прежнему ночью раздается хлопанье в ладоши: забывшие дома ключ вызывают ночного сторожа.
Днем, на солнце, у оград госпиталей, на скамейках, даже на заборах сидят раненые. Они пересмеиваются, заговаривают с проходящими девушками, и им девушки ласково отвечают. Раньше в этих районах жили богачи, сегодня роскошные виллы кажутся санаториями.
На другой стороне города, рядом с портом, улички так узки, что обыкновенная легковая машина занимает всю мостовую от тротуара до тротуара. Грязные подозрительные гостиницы, кино, танцульки, лавчонки в одно оконце, проститутки. Днем здесь своеобразный рынок, порождение невзгод войны. За лотками на тротуарах стоят главным образом женщины. Можно приобрести апельсин, кусок сахара, иголку, пуговицу, поношенные туфли, щепотку соли, старую патефонную пластинку. Но от денег торговки упорно отказываются. Они не продают, они обменивают свой товар. Обменивают на что угодно: на продовольствие, на мануфактуру, на гвозди — и тоже в минимальных количествах. Цель этой торговли — путем беспрерывного обмена к вечеру унести домой продукты для обеда.
В больших магазинах почти ничего нет. Но на валюту можно приобрести и ковры, и отрезы, и приемники. Ботинки в одной цене с пачкой американских сигарет. А сигареты оказываются поддельными: их изготовляют в опереточном государстве Андорре. Лучший портной шьет костюмы из английского материала. Шитье продолжается два месяца, он завален заказами. Цена костюма равна месячному окладу министра. Лучший сапожник принимает заказы на изысканную обувь по парижским моделям. Он выполняет заказ через месяц.
А сигарету режут пополам и из каждой половинки свертывают тоненькую изящную самокрутку. На улице подходят к курящему и смущенно шепчут:
— Простите, вы курите, а я не курил два дня…
Или слышишь шепот за спиной:
— Пожалуйста, не бросайте вашего окурка…
Дети канючат в кафе и на улице:
— Сигарету, окурок для отца, он не курил целую неделю…
Иногда это так и есть, иногда дети курят сами, иногда это промысел: табак ссыпается вместе и продается на вес.
Курили всегда много, ели всегда мало. Но порции в столовых сейчас слишком ничтожны и для испанцев. В кафе иногда подают коньяк, похожий на настойку из древесного клея. Иногда бывает кофе, в котором нет ни кофе, ни сахару. За коньяком и кофе сидят часами. И когда выкурена вторая половинка припрятанной сигареты, нюхают чужой дым.
Театры и кино переполнены. Один театрик, где идут малопристойные фарсы, находится рядом с газовым заводом, постоянной мишенью фашистских летчиков. Кругом все разбомблено. Этот театр тоже всегда полон.
Новых фильмов нет. Старые идут по очереди во всех кино, совершая свой кругооборот далеко не первый раз. Ток экономят, пленка стерлась. На экране вместо людей проплывают туманные пятна. Слова и музыка сливаются в неопределенный глухой шум.
Любимый герой мультипликационных фильмов не Микки-маус, как в Америке и в Западной Европе, а Попейе. Так испанцы зовут маленького матроса с трубкой, с якорями, вытатуированными на руках, влюбленного в длинную уродливую женщину и терпящего всяческие унижения от огромного свирепого конкурента. В решительную минуту Попейе съедает коробку консервированного шпината, становится сильным, как богатырь, побеждает конкурента и завоевывает любимую женщину.
С горы Тибидабо город виден целиком. Уродливая новая церковь Троицы — огромные кукурузные початки, воткнутые в землю, красивый старый собор, газовый завод, гора Монжуич, широкие линии Пасео де Грасиа, «Параллели» и «Диагонали» (они названы так по отношению к морю). Днем в бомбежку сторожа на Тибидабо точно определяют номер дома, в который попадает бомба. Далеко уходит ласковое и пустынное море. Никто уже не ждет помощи оттуда.
Порт фашисты бомбят чуть ли не ежедневно. Днем, медленно, спокойно, в безупречном строю, из-за моря показываются бомбардировщики, то один, то три, то девять, то пятнадцать, а чаще всего пять. На солнце они блестят серебром и кружат, кружат над городом.
Рыбаки стали редко уходить в море: любимое занятие фашистских летчиков — расстреливать из пулеметов беззащитные рыбацкие лодки. Фашистские суда тоже топят рыбаков. Рыбная ловля стала такой же контрабандой, как ввоз оружия.
Когда же рыбаки возвращаются с уловом, они продают его тут же на площади. Люди откуда-то узнают, что рыбаки ушли в море, и заранее становятся в очередь. Половина очереди потом уходит с пустыми руками: улов неизбежно мал. Однажды в очередь попала бомба: ни один из голодных покупателей не захотел уйти в убежище после сирен.
В порту работает дочь недавно скончавшегося профессора Феррера. Ее брат, больной студент, был освобожден от военной службы и заменял мою секретаршу, но, после того как фашисты разрезали республиканскую зону пополам, ушел на фронт, обманув врачей. Когда раздаются сирены, старуха мать начинает шагать из угла в угол в городской квартире семьи. Потом она берет дрожащей рукой телефонную трубку, набирает номер и ждет: ответят ли? Чтобы избавить ее от волнений, дочь иногда звонит первая, продолжает работать, зажав трубку между щекой и плечом, и после каждого разрыва спокойно, автоматически говорит:
— Мама, это где-то далеко.
В городе после сирен или после первой неожиданной бомбы женщины с детьми на руках бегут к станции метро. Разбуженные дети кричат редко. Потом оглушительно свистят ночные сторожа — для тех, кого не подняли сирены. Жалобно перекликаются пароходные гудки. После первых же разрывов со свистками, звонками и гудками бешено несутся пожарные и санитарные машины. Пожар внезапно освещает дрожащим светом мечущиеся тени и фантастические контуры обвалившегося дома. Полуодетые соседи раскапывают свежие развалины: может быть, там уцелели люди.
Самый длинный налет фашистской авиации продолжался двое
