- Господи! — воскликнул я в восхищении, забывая на минуту о своих горестях. — Ничего подобного нет у нас на Плаверз-Барроуз, да и у дядюшки Бена в Далвертоне — тоже. Надеюсь, Анни, все это приобретено честным трудом? — неуклюже пошутил я, стараясь хоть как-нибудь развеять одолевшую меня тоску.
- Разве усидела бы я на этом стуле, не будь он моим собственным? — ответила Анни, покраснев, но не обидевшись на меня, потому что она прекрасно поняла мое состояние. — Но что случилось, Джон? И щеки у тебя ввалились, и сам ты на себя не похож. Нет, кажется, мне действительно придется вернуться домой, если женщины обращаются с моим братом так дурно. Мы всегда держались вместе, Джон, и ты знаешь, так оно всегда и будет.
— Милая моя сестренка, — с чувством промолвил я, и ком подкатил у меня к горлу, — никто не понимает меня так, как ты. Лорна сделала для меня так много, а другие...
- Как? А матушка? Джон, неужели матушка для тебя это — «другие»?
- Нет-нет, конечно же, нет, но, понимаешь, матушка смотрит на меня как на часть самой себя и считает, что умом и сердцем я всегда обязан следовать за ней, а своих помыслов и забот у меня нет и быть не должно.
Что и говорить, в тот день я наворчался всласть, а когда на душе стало чуть легче, я рассказал Анни во всех известных мне подробностях, как от нас уехала Лорна.
- Нет, не увидеть мне ее больше,— горестно повторил я, заканчивая свою историю.
- Не говори так,— сказала Анни,— все у тебя будет хорошо, и Лорна от тебя не откажется. Поверь мне, это не пустые слова: я женщина и я знаю, что говорю.
- Так что мне теперь делать? — спросил я.
- Об этом я посоветуюсь с моим дорогим Томом,— ответила Анни, к моему удивлению и прискорбию.
Что же, ее дорогой Том знал мир, особенно его теневую часть, но все же мне не улыбалось действовать в отношении леди Лорны Дугал сообразно тому, какое решение примет мастер Фаггус. Однако я не стал огорчать Анни и выкладывать ей все, что думаю о ее муженьке, и когда пришло время обеда, печальная моя история была пересказана хозяину дома.
Рассказ мой, увы, не вызвал у Тома должного сочувствия, но лишь послужил поводом лишний раз показать нам, ничтожным людишкам, что его, Тома, не смутишь им при каких обстоятельствах.
— Я знал, что все так и будет,— не моргнув глазом, заявил он,— и если бы вы, друзья мои, удосужились посвятить меня в это дело раньше, я бы уже давным-давно пролил на него свет.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что свет, который собирался пролить мастер Фаггус, довольно мутен, ибо давнее знакомство Томаса с Лорной ограничивалось тем, что он остановил карету ее матери у деревушки Боулхем на Бэмптонской дороге за день до того, как я повстречал леди Дугал с детьми на выезде с постоялого двора в Далвертоне. Не обнаружив в карете никого, кроме женщин и детей, Том Фаггус учтиво позволил графине следовать дальше (о драгоценном ожерелье он, конечно, не ведал ни сном, ни духом). Последовал взаимный обмен любезностями, и графиня вручила Тому бутылку бургундского вина. Том, весьма понаторевший в том, как следует вести себя в высшем свете, тут же вытащил пробку зубами и, сняв шляпу, опорожнил бутылку за здоровье женщины.
— Да, настоящая была леди, уж я-то знаю в этом толк, — сказал Том, заканчивая свой рассказ. — Я, ей-Богу, люблю дам из высшего света!
Анни, не претендуя на принадлежность к сливкам общества, с подозрением посмотрела на супруга, а затем переборов себя, тихо сказала:
— Да, Том, и, чувствую, многие из них любили тебя.
Замечание жены лишь подлило масла в огонь, и сквайр Фаггус, махнув рукой на приличия, продолжил свое хвастовство. Тут уж меня пробрало окончательно, и я, решив осадить не в меру расходившегося родственника, сказал:
- Опомнитесь, дорогой Том, ваши разбойные дни давно миновали. Вы женились на дочери честного человека, и подобные речи не для ее ушей. Ежели вы были правы, грабя людей на большой дороге, то, стало быть, и я буду прав, ограбив вас. Вы знаете, мне не составило бы огромного труда привязать вас к камину и, выведя ваших коней из конюшни, погрузить на них все ваше добро. Разве, поступив так, я не вышел бы за рамки вашей разбойничьей справедливости? И ежели все и вся сваливать на имущественное право, то с какой, собственно, стати ваше кресло принадлежит исключительно вам и никому больше? Умный-то вы умный, Том Фаггус, а все же глупец, ель скоро путаете свои преступные наклонности с фермерством. Нет уж, сэр, либо то, либо другое, потому что питаться тем и тем одновременно — никак не получится. А уж хвастаться своими успехами у женщин в присутствии жены... Э, да что там говорить!
Здесь я закончил свою речь, и, признаться, она меня утомила больше, чем десять раундов спортивной борьбы. Я не стал бы читать Тому строгих проповедей, но уж очень мне хотелось высказать ему всю правду в глаза, и Том, надо отдать ему должное, выслушал меня, не перебивая. Он стоял, опершись о камин, словно бы и впрямь привязанный к нему, но не моими руками, а моими словами. Он стоял, прижав ладонь к груди с таким видом, что Анни, подойдя к нему, погладила его по щеке и взглянула на меня отнюдь не по-сестрински.
- Хорошую ты мне задал трепку, Джон,— промолвил, наконец, Том хриплым голосом, подавая мне дрожащую руку. — Еще никто на свете не осмеливался говорить со мной таким тоном, и ни от кого другого я не потерпел бы таких слов. Но как бы там ни было, все, что ты сказал, чистая правда, и я поразмыслю над этим, когда ты уйдешь. И если бы за всю жизнь ты не совершил ничего хорошего, то сегодня, Джон, брат мой, ты бы с лихвой восполнил все прошедшие годы.
II он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и снова Анни приласкала его, и снова взглянула на меня, но на этот раз так, словно я убил нашу матушку. Огорченный тем, что зашел слишком далеко, я молча вышел, оседлал Кикумса и, с облегчением вздохнув, вылетел из усадьбы на вересковую пустошь.
Поймите, любезные читатели, единственно только ради родной Анни я выбранил ее супруга столь бесцеремонно и резко. Все мы в нашем семействе знали, что если бы над Томом одержали верх его прежние привычки, это разбило бы сердце Анни, и для того, чтобы этого не произошло, нужно было не потакать Тому, не льстить ему, но представить ему его прошлое в истинном — неприглядном — свете, а отнюдь не в героическом, к чему, как понял, у сквайра Фаггуса была явная склонность.
Однако полно о нем. Кикумс вынес меня на вольный простор, и когда неприятный осадок, оставшийся во мне после визита к Анни, улегся, я снова почувствовал свое одиночество.
Куда податься? Где меня поймут?
И я решил податься в Далвертон.
Правда, это удлиняло мое путешествие на восемь миль, но для такого сильного молодого коня, как Кикумс, выдерживавшего мой вес, это были сущие пустяки. Я уехал от сквайра Фаггуса и Анни гораздо раньше, чем намеревался, и у меня еще оставалась уйма времени. Решено — я еду в Далвертон.
Когда я появился в городке, Рут как раз шла по улице с корзинкой в руке, возвращаясь домой с рынка.
— Здравствуйте, кузина Рут! — поприветствовал я ее, — А ведь вы здорово подросли за последнее время, честное слово, подросли!
Рут просто расцвела от такого комплимента и, несмотря на все мои предостерегающие знаки, протянула мне ручку. Но едва ее пальчики коснулись меня, как Кикумс повернулся к ней и цапнул ее за левую руку. Бедняжечка, она вскрикнула от боли не своим голосом. Я ударил Кикумса в глаз изо всей силы, и этот глаз закрылся навсегда. Увы, упрямый конь по-прежнему не отпускал руку. Я снова ударил его, на этот раз в челюсть, а затем подхватил малышку правой рукой и посадил на седло впереди себя. Кикумс, шатаясь от побоев, попятился назад. Проклятый конь, я готов был просто убить его, потому что Рут, очнувшись в седле, тут же потеряла сознание.
Правой рукой я натянул поводья так, что чуть не оторвал Кикумсу нижнюю челюсть, и одновременно вонзил ему шпоры в бока, словом, преподал ему хороший урок, и потому, когда мы доехали до вершины холма, где стоял дом дядюшки Бена, бедный конь был рад-радешенек остановиться. Каждая жилка его мощного тела билась и трепетала, и огромная голова бессильно опустилась вниз.
Я тут же соскочил с коня и, подхватив Рут, отнес ее к ней в комнату. Испуганная и ослабевшая, она медленно пришла в себя, и я, обрадованный, что все обошлось, по-родственному поцеловал ее.
- Милая,— сказал я, — как он вас, однако, искусал! Покажите-ка мне вашу бедную ручку.
Рут, не жеманясь, закатила рукав и обнажила ручку скорее для того, чтобы самой посмотреть, что там случилось, чем для того, чтобы разжалобить меня. Я взглянул. Чуть выше локтя виднелись кровавые отметины, оставленные зубами Кикумса. Ужасно! Я поднес раненую ручку своим губам, чтобы остановить кровотечение и высосать из раны яд. Рут, к моему великому удивлению, поспешно отдернула руку. Я знал, что укус лошади опаснее укуса собаки и даже кошки, но в своей торопливости я упустил из виду, что Рут может неправильно истолковать мои действия. Однако опасность была столь велика, что я решил не обращать внимания на ее чувства.
