Он смотрел в окно комнаты, выходящей в сад. Здесь, в Эссексе, ему хорошо. Ему нравится, что персонал шутит с ним. Скоро принесут чай, и вежливая медсестра даст ему столько печенья, сколько он захочет. Он вновь жил от еды до еды. За отсутствием чего-то другого в жизни он вернулся к прежним привычкам.
Входная дверь едва слышно вскрипнула. Он повернулся в кресле, думая взять чай. Лицо сделалось белым как полотно, когда он увидел стоявшую перед ним женщину, которую он и любил и боялся одновременно.
— Привет, — сказала она.
Он не ответил. Горло его сжалось, сердце готово было выскочить из груди.
Джоани увидела, что Томми объят ужасом. Он решил, что она здесь, чтобы завершить свою работу, и ее охватила искренняя жалость по отношению к нему.
— Не беспокойся, Малыш. Я знаю, что ты виделся с Джон-Джоном. Он мне рассказал об оказанной тобою услуге — ты ведь направил его по румынскому следу, и мы благодарны тебе. Искренне благодарны!
Она старалась не смотреть на его шрамы. Она знала, что Томми по-прежнему проходит лечение, чтобы преодолеть последствия ожогов, и понимала, что пересадка кожи — весьма болезненный процесс. Кожа на правой щеке казалась более красной и морщинистой, чем с левой стороны. Волосы немного отросли, и Малыш стал более похожим на себя прежнего.
Изменились лишь его глаза. Они стали не просто испуганными, а полными страха. Джоани понимала, отчего именно, и чуть не расплакалась.
— Я пришла извиниться.
Томми кивнул, и его лунообразное лицо просветлело.
— Значит, Джон-Джон рассказал тебе все?
— Да.
— И ты ничего не имеешь против меня?
Джоани села на кровать и улыбнулась.
— Я пыталась, Томми, но не смогла. Да и как можно? Я знаю, как ты боялся отца. Жаль, что мы не знали об этом в то время. Почему ты не рассказал нам?
— Я не мог, Джоани. Ты должна понять это.
Она заметила выражение неприкрытого унижения на его лице и почувствовала смущение от того, что с ним произошло из-за отца. Она догадывалась, почему он держал все в тайне. Как сказал Джон-Джон, грязь всегда липнет к людям, особенно там, где они живут. Если бы разоблачили отца Томми, все бы навесили на него. Джозеф позаботился бы об этом.
— Когда отец заварил эту кашу, мы с мамой хоть немного вздохнули — он больше не третировал нас. Но именно тогда он установил все связи. Но я делал что мог, Джоани!
Она снова кивнула.
Бедный Малыш был виноват только в одном — в затянувшемся страхе перед отцом, человеком, который сначала изнасиловал его в возрасте семи лет, а затем продолжал заниматься этим, пока сын не превратился в толстого замкнутого юношу с целым букетом заболеваний.
Томми и мать подвергались жестокому избиению по малейшим пустякам, раздражавшим Джозефа. Надломленная духовно и ослабленная физически, жена стала находить утешение в наркотических средствах, чтобы не видеть того, что происходит у нее на глазах. Она знала, что он проделывал с сыном, и для нее это было невыносимо. Но самое худшее ожидало ее впереди.
Томми развивался не так, как все подростки. В определенном смысле он так и остался ребенком, сохранив естественную тягу к детям. Его отец безжалостно эксплуатировал это обстоятельство, используя интерес сына к детским играм, чтобы заманивать ничего не подозревающие жертвы. Но когда возмущенные родители вызывали полицию, вина ложилась на сына. Ведь он выглядел и вел себя как ненормальный, будучи неуклюжим подростком, играющим в куклы. А когда полиция беседовала с его матерью, глаза которой давно сделались стеклянными из-за пристрастия к валиуму пополам с джином, она лгала под диктовку мужа. «Да, он такой, ее бедный мальчик. Хотя и не замышляет никакого вреда…»
Фактически сделать Томми ничего не мог. Не то что монстр, за которого она вышла замуж, — здоровый нормальный мужчина, угрожающий избить ее до полусмерти, если она не будет защищать его. И она поступала так, как он велел: выхода не было.
С тех пор они сменили шесть адресов и пять фамилий. Только недавно они вздохнули спокойно. Пиппи и Кьерон завалили их деньгами, нуждаясь в зарубежных связях, налаженных Джозефом, а Ли Роу просто замяла дело о своей дочери.
В довершение всего Малыша Томми звали совсем по-другому. Его настоящее имя — Дэррен Уикс. Теперь он числится под своим собственным именем здесь, в клинике, в хорошей клинике, за которую платит Джон-Джон. Медсестры заботливо ухаживают за ним, а почему бы и нет? Дэррен Уикс нравится всем, он умеет одаривать улыбкой и добрым словом.
— Думаю, Джон-Джон выведет моего отца на чистую воду? — сказал он.
Джоани кивнула, не давая ему ответа. Вместо этого она произнесла:
— Как здесь хорошо! Такой красивый сад…
Она заметила, как настороженное выражение лица Томми изменилось. Нет никакой необходимости вдаваться в объяснения, он отходчивый человек. Джоани извинилась, и этого достаточно. Он так сильно любит ее, потому что она — единственная взрослая, которая была с ним в приятельских отношениях. В то же время она давала ему нечто большее, и оба понимали это.
Сам он не оправдал ее доверия, но все потому, что ему не приходило в голову, что его отец посмеет обидеть члена семьи Бруер.
Как он ошибался!
— Жаль, что я не рассказал тебе обо всем с самого начала, Джоани!
— Мне тоже жаль, но давай забудем об этом, хорошо? В конце концов ты нам помог.
Он кивнул и вытер глаза.
Вошедшая медсестра была поражена тем, что у толстяка Дэррена, как она называла его, посетительница.
— Чашечку чая?
Томми кивнул, и она взглянула на Джоани. Узнав ее по газетам, она нежно спросила:
— Хотите печенья?
Джоани кивнула.
— Спасибо, не откажусь.
Затем она протянула Малышу руку, и после некоторого колебания он схватил и притянул ее к своей груди. Он расплакался, и Джоани утешала его как могла.
Его обожженное лицо, эти шрамы… ей было стыдно, ей хотелось убежать, но она не сделала этого. Она провела с ним вместе целый день. Малыш выступил ради них против родного отца, и за это она будет ему всегда благодарна.
Парадная дверь была открыта, и они быстро вошли в дом.
На Джон-Джоне было длинное кожаное пальто. Он расстегнул пуговицы, пока они осматривали коридор. В коридор выходили несколько дверей, одна из них оказалась открытой. Внутри находились две маленькие девочки, лет девяти, и мальчик немного постарше. У них были ввалившиеся глаза, они даже не улыбнулись в ответ Джон-Джону, а лишь потупили взор. Повсюду валялись игрушки, но дети не играли с ними. Они неподвижно сидели на ветхой софе в полном молчании.
Джон-Джон почувствовал, как к горлу подступает комок.
Если таким способом можно извлекать большие прибыли, то они ему не нужны. Пол наверняка знал обо всем. Джон-Джону было известно, что его босс тщательно анализировал денежные потоки, и ему стало больно при одной мысли об этом. Он считал Пола положительным человеком.
Одна из девочек стала сосать большой палец. Она явно хотела спать. Дети выглядели таким усталыми.
Ди Бакстер подошел к одной из закрытых дверей. Джон-Джон последовал за ним. В комнате была женщина двадцати с небольшим лет, раздевающая маленькую девочку. На женщине был лишь пояс и грязный белый бюстгальтер. Она повернулась удивленная, а затем улыбнулась обоим.
Взглянув повнимательнее на ее худое тело, Джон-Джон догадался, что она — всего лишь подросток. Жизнь, которую она вела, здорово состарила ее лицо.
Ди Бакстер ободряюще улыбнулся.
— Джозеф? — кратко спросил он.
— Джозеф? — как эхо, повторила женщина.
Ди Бакстер дружески кивнул, чрезвычайно смущенный тем, как она была одета. Все вокруг представляло убогое зрелище: квартира пропахла несвежим бельем и протухшей пищей.
Женщина указала на другую дверь, ведущую в соседнюю комнату, и они направились к ней. Она прижала к себе маленькую девочку, и Джон-Джон понял, что они родственницы, — слишком сильным было сходство.
За дверью скрывалась ванная. Человек, известный под именем Джозеф Томпсон, лежал в грязной мыльной воде с девочкой-подростком. Когда дверь открылась, он повернулся. Выражение удивления на его лице с лихвой оправдывало долгие поиски, проводимые Джон-Джоном.
— Убери ее отсюда, — приказал он.
Ди Бакстер вытащил девочку из воды. Обернув ее несвежим полотенцем, он вывел ее. Джон-Джон захлопнул ногой дверь.
Распахнув полы пальто, он вынул кусок свинцовой трубы, который вручил ему румынский полицейский, когда они ехали в Рахову.
Он похлопал трубой по ладони и почти нежно произнес:
— Держу пари: ты уже не рассчитывал встретиться со мной?
Джозеф попытался встать, но тяжелая труба, обрушившаяся на его ноги, отбила у него это желание. Он покрылся потом от страха, понимая, что ему не суждено выйти из этой ванны живым. Все, что он мог сделать, — скрючиться в теплой воде и ждать неизбежного.
