двадцати километрах от города, и к тому же значимом для него лично. Речь о Карпи, родине его отца.
В Карпи Феррари положил глаз на некоторые уже не используемые заводы. При условии проведения небольшой работы по восстановлению, он мог бы перенести туда производство станков, а в здании на улице Тренто Триесте в Модене можно было – как и раньше, но все реже – продолжать обслуживать старых клиентов Скудерии, и в любом случае оно оставалось бы своего рода центром исследований автомобильных проектов, которые он никогда не забрасывал. Однако местные власти сухо отреагировали отказом.
Вынужденный исключить вариант с Карпи, Феррари продолжил поиски, на этот раз – к югу от города. Почти на том же расстоянии он нашел подходящий участок в Формиджине, небольшом городе, растянувшемся вдоль шоссе на Абетоне. Однако и здесь он столкнулся с противодействием местных властей. В этот раз шлагбаум опустил мэр городка, не позволивший состояться покупке.
Третья попытка оказалась удачной. Выбранное им место находилась в следующем за Формиджине городе по дороге к Апеннинам, там, где равнина начинала переходить в холмы. Это был городок Маранелло. В соседнем с Маранелло городке Фьорано у Феррари уже была собственная земля, с большим фермерским домом, которую он приобрел несколько лет назад, на часть средств, полученных от «Альфа-Ромео».
Мэр Маранелло оказался более дальновидным, чем его коллега из соседнего города, и содействовал покупке «Владения Кавани», бывшего в собственности супругов по фамилии Коломбини и примыкавшего к тому участку, которым уже владел Феррари. Площадь двух участков, объединенных в один, составила более 300 тысяч квадратных метров. В конце ноября 1942 года Феррари запросил разрешение на строительство – и прошение тут же было одобрено. Целью использования он указал производство сельскохозяйственных машин и переехал туда в сентябре 1943 года.
Когда он перевозил свой бизнес в Маранелло, «Авто-Авиа-Производство» была процветающей компанией со 160 сотрудниками, большинство из которых занимались производством копий немецких станков. Расположенная прямо в месте, где начинался город, после переезда из Модены фабрика занимала значительно большую площадь, чем в штаб-квартире на улице Тренто Триесте, и это притом что она за последние годы и в городе существенно расширилась. Слева от шоссе Феррари построил здание, длинное и узкое, с желтыми стенами – как в Модене – и покрыл его красной черепицей. Участок образовывал своего рода треугольник с двумя сторонами, полностью занятыми зданиями, и третьей, идущей вдоль шоссе на Абетоне – отсюда можно было попасть в большой внутренний двор, занимавший треть всего участка.
Феррари не переехал жить в Маранелло. И когда экономия на топливе заставила его отказаться от автомобиля, ему не составляло труда ездить на велосипеде. В большинстве случаев его сопровождал Пеппино Верделли – по должности он был водителем, но на практике стал официальным сопровождающим Энцо. Когда подрос Дино, он тоже иногда сопровождал Энцо, но Верделли никогда не оставлял его. Чтобы не попасть под возможные атаки союзнических разведывательных самолетов, они чаще всего ехали не по прямой дороге, ведущей с равнины к Апеннинам, а по полевым дорожкам, идущим вдоль канав.
Поскольку их предприятие имело статус вспомогательного для военной промышленности, сразу после 8 сентября[48] завод в Маранелло перешел под контроль немецкой армии. Чиновник, ответственный за инвентаризацию, был впечатлен качеством станков, производимых «Авто-Авиа-Производством». «Господин Феррари, – сказал он с некоторой иронией, – я знаю, что у вас отличные немецкие станки, и поэтому все, что вы производите, мы реквизируем».
Похоже, в Германию эти станки так и не доехали. Подпольному миру Сопротивления, – возможно, той его части, что известна меньше других, но бывшей не менее действенной, – удавалось останавливать составы, на которых везли станки: их грузили в Формиджине, поскольку железная дорога до Маранелло не доходила. Даже те грузы, которые добрались до Модены, не достигли Бреннеро[49] и Германии.
И все же переезд к подножию Апеннин не спас завод: под бомбардировки он попадал дважды. Первый раз – 4 ноября 1944 года. Второй – в феврале 1945-го. В обоих случаях жертв не было, но здания были сильно повреждены.
8 сентября 1943 года в Италии изменилось все, и Эмилия не стала исключением. Враг теперь вошел в дом. Но был еще и невидимый, отчаянный и взвинченный враг. Враг, который в Эмилии (земле, имеющей мало равных по накалу страстей) был озлоблен больше, чем в других местах, – то есть партизаны: борясь за выживание, они часто не делали различий между теми, кто поддерживал режим – или, что еще хуже, Республику Сало[50], – и теми, кто, говоря по-простому, принимал ситуацию такой, какая она была, и, живя своей жизнью, занимался своими делами.
Феррари никогда не был фашистом. Он всегда был исключительно реалистом. Партийным билетом он обзавелся только тогда, когда это стало обязательным для поездок за границу, и не получил никаких особых льгот от режима. Его дружеские отношения с представителями Фашистской партии, имевшими небольшой вес и в основном на местном уровне, совершенно точно не способствовали ни его взлету в 1930-х годах, ни даже тому благосостоянию, которое его компания смогла заработать для семьи Феррари и трехсот других семей – столько сотрудников работало в Маранелло – во время войны. И если бы он имел более значимые связи или влияние или действовал и думал, руководствуясь не своеобразным упрямым индивидуализмом, а чем-то иным, то история с «Альфа-Ромео» могла бы закончиться совсем по-другому.
Когда в стране царил фашизм и итальянцы верили в место под солнцем, Феррари также вел собственную борьбу, но она никогда не была политической, она была личной, и боролся он против того, что считал необоснованным притеснением. Например, он помогал другу Энцо Леви, адвокату иудейского вероисповедания, который однажды посоветовал ему дать команде свое имя, а не латинское название Модены. Как и многие другие ремесленники и промышленники, он знал, что не может изменить политическую ситуацию, которая в Италии долгое время пользовалась поддержкой населения (не стоит забывать, что, как впоследствии отмечал сам Феррари, 25 июля[51] фашизм был «осужден» самим фашизмом, а не кем-то еще), и примирился с этим, сосредоточившись на своей работе. Но он никогда ни к кому не присоединялся – ни до, ни после 8 сентября.
Даже после перемирия, когда его завод был оккупирован немецкой армией, он позволял некоторым своим рабочим тайком по ночам в одном из ангаров Маранелло изготавливать «ежи», которые партизаны использовали для остановки колонн нацистской бронетехники. Феррари был в курсе и разрешал это делать. И он хорошо знал, что в случае
