— Я не думаю, что я могу кого-то спасти, мама. Посмотри… — Он кивает на окружающий их угрюмый скалистый пейзаж. Взгляд задерживается на дохлой чайке, которую волны пригнали к берегу и раз за разом яростно бросают на камни. — Вот такой он, мой мир. Я дурной человек. По-настоящему дурной. Не такой, каким ты учила меня быть.
Но мама лишь пожимает плечами, будто не понимая, о чем он говорит.
— Я разве учила тебя жаловаться? — она качает головой. — Ну и ну. Ребенком ты был храбрее. Попробуй пойти и поискать, вдруг все-таки найдётся и что-нибудь кроме мертвых птиц? Мир-внутри-сердца всегда больше, чем кажется поначалу. Вернее, вовсе и нет никаких отдельных миров — всюду двери, а не стены, и дотянуться можно до любого сердца… Осмотрись тут, мое сердечко. Вон, лодку видишь?
Лодку он увидел еще в свой первый визит сюда. Она по-прежнему качается на воде возле пирса. В неё успело набраться некоторое количество воды, но она кажется довольно крепкой. И что с ней делать? Попробовать исследовать окрестности? Но он откуда-то твёрдо знает, что за самым последним островом, где море сливается с небом, ничего нет, мир обрывается.
Он так и говорит:
— Но за горизонтом же ничего нет. Край света.
— Это правда. В каком-то смысле, — неохотно признает она. — Но край или не край, а лодка тут не просто так. Тебе нужно пересечь это море. Ты ведь уже сам всё понял, да?
— Не всё. Никто так и не ответил мне, откуда берутся Чужие, и правда ли, как говорит Господин Лис, что мир — одна из чашек на подносе…
— Одна из… чашек? — мама прыскает в ладошку и кажется в этот момент юной-юной, совсем девочкой.
— Это правда? — серьезно спрашивает Гэрэл. — Куда мы попадем, если пересечем Пустоши? Или никуда не доберемся, погибнем в пути?
Мама тоже серьезнеет.
— У Пустошей странные законы. Делай, что подсказывает чутьё. Сам знаешь, сколько путников там полегло — только высушенные солнцем косточки и остались. Но ты особенный, мое сердечко. Ты можешь ходить между мирами. Я ведь отдала тебе все, что у меня было… А Пустоши могут добавить ту каплю силы, что тебе всегда не хватало.
Он замирает. Дыхание перехватывает.
“Все ее рассказы о десятках сказочных стран...”
“Все, что у нее было, она отдала мне: и не только лишь белую кожу, цвет волос и глаз, но и…”
— У тебя был волшебный дар? Если бы не я, ты бы никогда не стала пленницей в этом мире, да? Но зачем, мама, зачем?... Ты могла уйти в любой момент… Но вместо этого… — слова даются ему с трудом, но и молчать об этом невозможно. — ...Ты выбрала остаться здесь, в этом жутком мире, чтобы тебя били, и таскали за волосы, и насиловали, и топтали копытами… Почему?..
Она молчит — и сейчас, с горькой складкой у губ, по сравнению с тем, что было всего минуту назад, выглядит почти старой. Глупо было спрашивать. Он и сам знает ответ: она осталась с ним, потому что ни одной матери не захочется, чтобы ее сын был один.
Его бьет дрожь, он трясет головой, не желая признавать правду.
— Нет, мама, я не такой, как ты. Никакой я не особенный. Я — просто человек. Когда тебя не стало, я очень хотел уйти отсюда, из этого проклятого мира, хоть куда-нибудь… Но никто никуда меня не забрал…
— Ты не был достаточно силен тогда. Но теперь, — тихо говорит она, — ты не просишь о помощи — наоборот, сам хочешь помочь освободиться тому, кто тебе дорог. А это всегда делает тебя сильнее и все меняет…
Глава 29. Пустоши
29. Пустоши
Гэрэл не знал, что ему делать дальше. На Юге не осталось Чужих кроме Рыжей, а значит, не осталось и надежды найти кого-то, кто воскресит мертвеца. Возвращение на родину лишь снова ткнуло его носом в неприглядную истину: чудес нет, а те, что есть, извращены, исковерканы людской злобой, отвратительны. Мир сломан, как и сказал Юкинари. Не во что верить. Он один, навсегда — один.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мог ли он верить себе? У него не было ничего, кроме этих странных снов. Мог ли считать, что правильно все понял лишь потому, что ему так сильно хотелось надеяться хоть на что-то? Гэрэл отдавал себе отчет в том, что с точки зрения здравомыслящего человека он отправляется на смерть и вдобавок забирает с собой дюжину ни в чем не повинных солдат. Может быть, он просто начал сходить с ума?
И все же его мать верила, что надо искать надежду даже там, где кажется, что надеяться не на что. И Юкинари тоже в это верил — а значит...
Он отделил от своего отряда ту часть, которую с самого начала наметил для путешествия в Пустоши. Теперь их осталось совсем немного. Они двинулись дальше на юг.
Никто не заметил, в какой момент степи кочевников сменились чем-то другим, потусторонним и страшным. Наверно, это произошло, когда исчезли все животные. Не то чтобы раньше этих самых животных было очень много, но иногда они проезжали мимо стада сайгаков или табуна лошадей, или замечали кружившего в вышине орла, и время от времени какие-то мелкие зверьки выскакивали из травы и бросались в стороны, спасаясь от лошадиных копыт. А потом их вдруг не стало — только неумолчный стрекот кузнечиков слышался отовсюду. Но в конце концов пропали и кузнечики.
Трава по пояс и звенящая тишина.
И безвременье. В какой-то момент ночь перестала сменять день. Они долго, терпеливо ждали наступления вечера, но ночь так и не пришла. Солнце всё время стояло в одной точке. Тени не укорачивались и не удлинялись.
Не выдержав этого душераздирающего зрелища, несколько человек в один голос заявили о намерении вернуться назад. Ни кочевники, ни гнев императора Токхына, ни даже перспектива быть казнёнными сразу по возвращении не пугали их так, как раскинувшаяся впереди неизвестность.
Самого упрямого из бунтовщиков Гэрэл застрелил из арбалета. Остальным попытался объяснить, что из Пустошей никто никогда не возвращался, а значит, это далеко не так просто, как они думают.
— Мы с вами оказались в месте, где нет ни времени, ни расстояния. Говорю вам: те, кто попытаются вернуться назад, будут кружить по бескрайней равнине до тех пор, пока не умрут от голода и жажды. Предлагаю и дальше двигаться вперёд, и, если богам будет угодно, они рано или поздно выведут нас в новую землю.
Генерал и сам видел, что логика несколько хромает, но убедительности его словам придавала торчащая из груди убитого дезертира арбалетная стрела и присутствие Юкинари, который по своему обыкновению молчал, но весьма выразительно положил ладонь на рукоять меча. Ожившего мертвеца солдаты боялись даже больше, чем вечно стоявшего в зените солнца. Было решено двигаться дальше.
На второй день пути наступило оживление: они встретили замок.
Сначала они заметили, что пейзаж плавно меняется, что из травы то тут, то там лезут крупные растрескавшиеся на солнце валуны. Камней становилось всё больше, в конце концов они превратились в не слишком высокие скалы. Затем из-за горизонта показался бронзового цвета купол, похожий издали на заходящее солнце, а когда они подъехали ближе — увидели и остальные части этого гигантского сооружения.
Стены были сложены из кирпича, в тени они казались тускло-коричневыми, на солнце — песочного цвета. Кирпич был очень старый, местами он успел искрошился в труху. Некоторые стены были почти целиком увиты плющом и клематисом. Следы безжалостного хода времени можно было заметить повсюду — даже великанский, издали казавшийся несокрушимым купол частично обвалился внутрь… Гэрэл не назвал бы это сооружение изящным, но налёт времени и зелень на стенах придавали ему определённую величавость.
Еще на подъездах к замку Гэрэл и его солдаты поняли, что людей они тут не найдут. Если кто-то когда-то и обитал в этом замке, то успел покинуть его ещё давным-давно.
В этом замке было что-то неправильное. Это сооружение ничем не напоминало привычные взгляду Гэрэла дворцовые комплексы Срединных Государств: те состояли из многих десятков невысоких зданий, а тут здание было всего одно, но невероятных размеров, оно высилось над окружающей его каменистой местностью, словно гора. Но дело было не в размерах замка и не в непривычной архитектуре; он пустился в эту экспедицию, будучи готовым обнаружить новые страны и неизвестные ему культуры, и заранее решил не слишком удивляться подобным вещам. Странность была в другом. Исследуя замок, путешественники пытались понять, кто тут раньше жил, чем занимался; пробовали угадать, какие помещения для чего предназначались, — но понять это было решительно невозможно. Создавалось впечатление, что всё это построено просто ради того, чтобы быть: коридоры и лестницы, бесконечные арки, балконы, галереи...
