— Большой? — Маша несмело улыбнулась, отстраняя обиду.
— В пятьдесят каратов, — такой вес счел он достойным ее.
— Сережа, английской принцессе подарили розовый алмаз в пятьдесят четыре карата.
— Тогда я найду в пятьдесят пять, — и ему захотелось добавить «только не розовый», ибо этот цвет вызвал в нем вдруг легкое отвращение.
— Сережа, императрице Елизавете Петровне русское купечество преподнесло на золотом блюде бриллиант в пятьдесят шесть каратов.
— А я найду в шестьдесят.
— Сережа, граф Орлов преподнес Екатерине Второй бриллиант в сто девяносто пять каратов.
— А я в двести.
— Сережа, английской королеве подарили бриллиант «Великий Могол» в двести семьдесят девять каратов, который англичане похитили в Индии.
— А я найду в триста!
— Сережа, но я ведь не английская королева.
— Ты лучше! — крикнул Рябинин, видимо на весь лагерь, и выскочил из палатки, чтобы бродить всю ночь по окрестным сопкам и размышлять, объяснился ли он в любви или нет...
Жанна посмотрела на часики и тревожно сдвинула брови... Он удивился — ему бы надо следить за временем. Она подняла взгляд, в котором Рябинин усмотрел нетерпение. Тогда в его мозгу как-то сомкнулись разрозненные факты — неожиданность ее прихода, претензия на родственность, ждущий взгляд... Нет, она пришла не о муже рассказать и не о любви поговорить.
— Жанна, у вас ко мне дело?
Она встрепенулась, прикрыв улыбкой выдавшую ее суету.
— Сергей Георгиевич, мне нужен юридический совет...
— Вероятно, по поводу мужа?
— Нет-нет. Вернее, не мне, а моей подруге.
— Ну, если она человек достойный, — улыбнулся Рябинин, еще не поняв этого внезапного перехода к подруге.
— А недостойному не поможете? — улыбнулась и она какой-то приклеенной улыбкой.
— Помогать хочется людям хорошим. Если она грымза и мещанка...
Улыбка отклеилась, словно Жанна ее сбросила удивленными губами.
— Не понимаю вашего жаргона, Сергей Георгиевич.
— Грымзу-то?
— Нет, мещанку. Вы уже несколько раз употребили это слово.
— А вам оно непонятно?
— Это слово из лексикона девятнадцатого века.
— Мещанство-то живо и в нашем веке.
— Ах да: отдельные квартиры, полированные гарнитуры и личные автомобили.
Жанна заговорщически понизила голос, а улыбка, как ему казалось, отклеенно повисла на незримых ниточках внизу, у подбородка. Теперь Рябинин знал, что пришла она по делу и что он ей нужен. Не за разговорами пришла. И все-таки она срывалась, вступая в ненужную ей перепалку, — так велико было неприятие рябининских взглядов.
— Вы забыли дачи, — подсказал он.
— Тогда, Сергей Георгиевич, все мещане.
— За всех не расписывайтесь.
— Ну, кроме вас.
— И вас, — улыбнулся он.
— Я всю жизнь мечтаю о бежевом автомобиле, сиреневой даче и белой яхте. Мещанка, да?
— Ага, — не моргнул он глазом.
— Потому что хочу жить хорошо?
— Потому что мечтаете о вещах.
— А о них и помечтать нельзя?
— Мечтают о любви, о счастье... А о шмутках.....
— Сергей Георгиевич, да вы протрите... — она споткнулась, но Рябинин знал, что ему надо протереть. — Да вы откройте газету! Планы, совещания, постановления, заседания Совета Министров — и все про вещи для людей. Я и сама работаю над бытовыми холодильниками.
— Дело ведь не в вещах. Мещанин ценит материальное выше духовного.
— Сергей Георгиевич, разве вы не знаете, что материальное первично, а духовное вторично?
Она спросила без иронии, серьезно, словно уличила его в неграмотности. И Рябинин опять начал злиться, узнавая в ней подосланную представительницу вселикого мещанского клана; и сразу поверил ей, что она бесповоротная мещанка, будто до этого еще сомневался, — только они умели приспособить любую философию для кухонных нужд, как привинтить колесо к своей машине или приколотить доску к своей даче.
Рябинин вскочил, чтобы сжечь ненужную злость хоть в каком-то движении. И повернулся к окну, к морозной зиме...
Ясного неба как не бывало. Крупные снежинки опять накрывали город хлопковой редкой сеткой. Они падали лениво, обессиленно. Только у его окна, влекомые наземным потоком воздуха, снежинки взмывали по стене ввысь, и казалось, что снег идет от земли к небу.
— Мещан высматриваете? — кольнул его в спину ехидный голосок.
— Уже высмотрел.
— Может, покажете?
— Идите сюда.
Он не слышал ее шагов, но она была рядом: томно пахнуло французскими духами и каменно скрипнула слишком тугая нитка кораллов.
— Видите девушку в синем пальто?
— Мещанка?
— Ага.
— На спине ярлык?
— Нет, в руке зонтик.
— Потому что красивый, японский?
— Нет, потому что из атмосферы, из космоса опустилась огромная снежинка безупречной чистоты и формы. И села ей на лицо, как собака коснулась влажным носом. А девица — зонтиком ее...
Он оставил окно и сел. Вернулась на свой стул и Жанна, глубоко и сердито вздохнув. Рябинин ответил на ее вздох запоздалым возражением:
— От первичной материи до вторичного духа надо еще подняться...
— А не поднялась, то я хуже?
— Да, хуже. Потому что вы будете жить в мире тряпок и гарнитуров, а не в мире человеческих отношений.
— Ну и пусть!
— Пусть? Вы согласны, чтобы вас ценили наравне с полированным шкафом?
Жанна мимолетно задумалась — выбил он кирпичик из ее плотной кладки.
— Можно любить и вещи, и людей, — заделала она брешь.
— Так не бывает..
— Ах, откуда вы знаете, бывает, не бывает... Ваши любимые высокие понятия распадаются на элементики.
— Какие элементики?
— Счастье возьмите. Оно сделано из творческой работы, интересного образа жизни, материальной свободы... А они в свою очередь состоят из высокого заработка, удобной квартиры, хорошего питания, семейного уюта... Что, не так?
Рябинин не знал, на что распадаются великие понятия, — ему надо было подумать. Поэтому он не ответил, успев лишь заметить, что она сбила его с накатанной логики. Не глупа, с дураком не задумаешься. А Жанна ринулась вперед, поощренная его заминкой.
— Духовное, материальное... Нету между ними рва, Сергей Георгиевич. Вам не приходило в голову, что автомобиль, дача и тот же ковер радуют душу? Получается, что промышленность работает не только на материальные потребности, но и на духовные. Не так?
Теперь она ответа ждала, теперь ему думать было некогда.
— Так. Только при виде ковра подобная душа не радуется, а благоговеет. Мещанство — это вроде религии.
— О, еще не легче. Выходит, я не просто хочу бежевую машину, а молюсь?
— Да, креститесь.
— Какому же богу?
— Угадайте.
Она скорчила милую гримаску, снизойдя до его детской игры. Но Рябинин насупленно ждал, назовет ли она своего бога.
— Не знаю.
— Ну как же! — деланно оживился он. — Если человек любит вещи больше людей, то кто его бог?
— Ах да, вещи.
— Нет, вещи лишь его представители, вроде священников. Ими бог действует на бледное воображение — может поразить автомобилем, ослепить люстрой, ошарашить дубленкой, обалдить дачей, закостенить цветным телевизором...
— Меня он обалдил беленькой шубкой, — радостно подтвердила Жанна, решив, что рябининский бог парень веселый и нужный.
— Да у него этих представителей видимо-невидимо, и они все прибывают.
Рябинин говорил с упоительной злостью, словно этот бог его слышал и передергивался. В кабинет пришла делегатка от верующих и надо успеть, пока она не ушла. Она передаст своим верующим, что о них думает следователь Рябинин. Он знал, что его понесло, — и не мог остановиться.
— Деньги, что ли? — залюбопытствовала Жанна.
— Они тоже его представители.
— Сначала люди молились камням...
— Какие, к черту, камни! Только граненые, только драгоценные.
— Зевс, Юпитер...
— Эти веселые боги промотали бы любые вещи.
— Христос, Магомет...
— Они допустили серьезный просчет — обещали райскую жизнь после смерти.
— А новый бог что обещает?
— Рай завтра, сегодня! Ему поверили. Захотели пребывать в новом боге. И знаете, не прогадали. Так кто это?
— Не томите, Сергей Георгиевич, — уже рассмеялась она.
Засмеялся и он — чуть потише, чем в известной песне о блохе. Жанна смеялась над ним. Он смеялся Над теми, кто пошел за новым богом. Он смеялся вторым, последним. Смеется тот, кто смеется последним. Нет, смеется тот, кто смеется первым, — последний уже хихикает.
— Жанна, да я вам напомню. Квартиру со всеми удобствами... Выше пятого этажа не предлагать... Без лифта не согласен... В десяти минутах ходьбы... Отдыхать только по путевке... Чтобы кормили, поили и развлекали... В автобус бегом, чтобы усесться... Батоны истыкать вилкой — не дай бог вчерашние... Работу поближе, поспокойнее, повыгоднее... Да этот бог отплясывал на вашей свадьбе!
