Через мгновение после того, как всех троих террористов из «Аль-Каеды» вынесли из комнаты, кто-то подошел к Феррису. Он тоже был одет в черное, как ниндзя, но, похоже, это был врач. Аккуратно обрезав путы на пальцах Ферриса, он принялся осматривать сломанные пальцы.
— Мизинец вы потеряли, — сказал он. — А вот безымянный палец мы попробуем спасти.
Он говорил по-английски, но с арабским акцентом, понял Феррис. Сначала он думал, что попадет из одного ада в другой — из лап «Аль-Каеды» в сирийскую тюрьму. Врач протер кисть руки Ферриса салфеткой со спиртом и воткнул иглу, делая подкожный укол. Через пару секунд Феррис почувствовал, что голова у него плывет, а потом потерял сознание.
Глава 35
Триполи
Феррис очнулся на больничной кровати с металлическим ограждением, как у колыбели, застеленной белоснежными накрахмаленными простынями. Он не знал, в тюрьме он или в госпитале. Посмотрев на правую руку, он увидел, что на один палец наложена шина, а мизинца у него нет. Очевидно, его ампутировали. Он попытался пошевелиться, но оказалось, что поверх его груди натянут кожаный ремень. Повернув голову, он увидел на больничном столике у кровати вазу с огромным букетом цветов. Вдохнув их аромат, он наконец решил, что вряд ли это тюрьма, если здесь стоят цветы.
Минут через десять пришла медсестра. Стоя у входа, она с кем-то говорила по-арабски. Повернув голову, Феррис увидел, что в коридоре стоит темнокожий охранник. Где бы я ни был, подумал он, я все еще среди арабов. Когда медсестра увидела, что он проснулся, она отстегнула кожаный ремень и помогла ему сесть. Спросила, удобно ли ему. Да, ответил Феррис, Она проверила шину на сломанном пальце и повязку на обрубке ампутированного пальца и сказала, что он быстро поправляется.
— Вас кое-кто хочет увидеть, если вы, конечно, достаточно хорошо себя чувствуете для этого, — сказала она.
Она помогла Феррису встать. Оказывается, он мог ходить по комнате сам. Потом медсестра дала ему одежду. Посмотрев на нее, он понял, что это его собственная одежда, из шкафа в спальне его квартиры в Аммане. Интересно, но непонятно, что это значит.
— Где я? — спросил Феррис.
— Вы в Триполи, сэр, — сказала медсестра. — В Ливане.
Может, мне это снится, подумал Роджер. Медсестра сказала ему, что придет через пять минут, пусть он пока оденется. Тогда они пойдут к человеку, который ждет его. Вернувшись, она повела Ферриса по длинному коридору и остановилась у массивной дубовой двери.
— Йа, паша, — сказала она, постучав в дверь.
Голос изнутри ответил по-арабски, и она открыла дверь.
Хани Салам сидел в одном из двух больших кресел у противоположной стены комнаты. Он курил сигару, и на его лице было выражение полного удовлетворения. В самом деле, подумал Феррис, уставившись на Хани, я никогда еще не видел более уверенного в себе человека. Конечно. Игра закончена. Перед ним сидел настоящий арабский Просперо, повелевающий морями, ветрами и небом, приводящий в движение персонажей пьесы, создающий чудовищ и фантастические чудеса. Его незримые руки направляли каждое действие спектакля, о котором другие тоже думали, что управляют им. Превращающий черное в белое и белое в черное.
— Мой дорогой Роджер, — сказал он, вставая и обнимая Ферриса. — Ты очень хорошо выглядишь, если учесть, через что тебе пришлось пройти. Хочешь сигару? Ты просто должен закурить сигару. Ты герой. Ты спас больше жизней, чем можешь даже себе представить. Возможно, даже больше, чем кто-либо из нас всех может представить.
Феррис посмотрел на Хани. Несмотря на весь свой гнев, он не смог не улыбнуться. Идеально подстриженные усы. Волосы тоже подстрижены и подкрашены, недавно. Сияют, как у кинозвезды. Новый спортивный костюм из синего кашемира с тонкими желтыми лампасами, сверкающие новые ботинки.
— Да, я выкурю сигару, — ответил Феррис.
Хани дал ему длинную и толстую сигару «Ромео и Джульетта». Такой размер сигары еще называют «Черчилль». Когда Феррис поднес ее ко рту, Хани зажег длинную спичку. Феррис сделал несколько затяжек, и конец сигары засветился красным угольком.
Попыхивая сигарой, Феррис положил ноги на обитый тканью стул, стоявший между креслами.
— Вы задолжали мне палец, — сказал он.
— Да, точно. И еще многое другое. Но мы сполна расплатимся с тобой, уверяю. Я отношусь тебе почти как к сыну. И всегда так относился. И это доставляло мне самую большую боль — необходимость обманывать тебя. Но, как любите говорить вы, американцы, это была ложь во спасение. Только этим я мог утешить себя. И все это не вернет твой палец, и мне очень жаль. Я полагал, что мои люди подоспеют вовремя. Не думал, что допрос начнется так быстро. Не по отношению к «перебежчику». Но как только мы услышали твой крик, мы сразу пошли на штурм.
— Вы все это сделали, — со смесью удивления и гнева в голосе сказал Феррис. — Это была ваша игра. И Хофман тут абсолютно ни при чем.
— Да. Это была моя игра, — ответил иорданец, выпуская клуб дыма. — Знаешь ли, это мой мир. Я понимаю его. А вы, американцы, лишь гости в нем. Вы пытаетесь что-то понять, но это почти что невозможно. Вы только делаете ошибки. И ты тоже самоуверен, как ни печально мне это говорить. Ты не знаешь, чего ты не знаешь. Когда я понял это в том пустяковом деле, в Берлине, я решил, что возьму все в свои руки.
Феррис кивнул. Все сказанное было правдой, он не мог отрицать этого.
— И кем я был? — спросил он. — Вашей пешкой?
— Вовсе нет, мой дорогой. Ты был моим агентом. Моим агентом в ЦРУ. Я положил на тебя глаз сразу же, как ты приехал к нам. И я не мог завербовать тебя. Ты бы никогда не согласился на это. Так что ты был моим виртуальным агентом.
Феррис расхохотался:
— Так мы с Хофманом думали про Садики. Мы думали, что сможем поймать Сулеймана, используя Садики как «виртуального агента». Я сказал это в точности так же.
— Но это совершенно нелепо, как думаешь? Иордания принадлежит мне. Я контролирую в ней все и всех. Я сам использовал Садики несколько лет. Неужели Эд Хофман думал, что сможет играть в свои игры у меня во дворе так, чтобы я об этом не узнал?
— Как вы уже сказали, мы, американцы, считаем, что знаем больше, чем есть на самом деле.
— Благо у вас все еще остаются друзья. Хотя я не очень понимаю, почему они до сих пор вам помогают. Разве что по причине того, что вы очень богаты. Да, я обнаружил, что люди Эда Хофмана следят за Садики и его братом в соответствии с каким-то дурацким новым планом. И я решил, что все зашло слишком далеко. И у меня была идеальная приманка: ты, Роджер. Человек, которого я могу подсунуть под нос «Аль-Каеде». Человек, который может сыграть перебежчика из ЦРУ. Мусульманин в ЦРУ, и превосходные доказательства, это подтверждающие.
— Почему вы решили представить меня мусульманином? Если предположить, что это правда и вы не передали им через Садики кучу подделок.
— Я знал это, поскольку провел собственное расследование. Вы, американцы, думаете, что только вы способны на тщательную разработку операций, но вы сильно ошибаетесь. У меня были подозрения, и я их проверил. Провел серьезную проверку в самом деле. Мои люди просмотрели данные переписей населения в США и судовые декларации кораблей, причаливавших в Эллис-Айленд. Послал аналитиков в Боснию, и они посетили твоих родственников, о которых ты в жизни не слышал. Даже послал одного поговорить с твоей матерью, на случай, если она что-то знает. А потом послал целую команду сюда, в Триполи, чтобы просмотреть старые документы времен Оттоманской империи. Нам были нужны документы, и мы понимали, что люди Сулеймана тоже станут проверять все это. Они тоже не дураки, друг мой. Так что все должно было быть по правде. Так и случилось. При рождении твоего деда звали Мухаммад Фариз. Живя в Америке, он хранил это в строжайшем секрете. Но, дорогой, все секреты имеют начало на этой земле. И мы называем их такия.
— Я позаимствовал у вас это слово, — сказал Феррис. — И думал, что понимаю его смысл.
— Но, дорогой, такия — это не трюк, который можно просто вынуть из сундука. Для мусульманина это означает вопрос выживания. Твой дед понимал, что такое такия. И такия — причина того, что сегодня ты здесь. Мы хорошо понимаем это, живя в пустыне. Имеет значение только выживание. И мы не станем жертвовать своим сокровищем ради чего-то другого.
Феррис подумал обо всех усилиях, которые предпринимали он и Хофман, чтобы организовать свой маневр. Встречи в Абу-Даби, Бейруте и Анкаре, фотографии, записи. Они много работали, и плоды этой работы достались Хани. Феррис разозлился на Хани, но продолжал улыбаться, понимая, насколько ловко Хани их обманул.
— И когда мы создали легенду для Садики, это только облегчило вам работу, так?
— Очень даже. Мы просто проехались у вас на спине. Когда вы решили ввести Садики в игру, я сделал то же самое. Я сказал ему, чтобы он позвонил одному из этих агентов в «Аль-Каеде». О да, у него такой был. И сказал, что один сотрудник ЦРУ, несчастный человек, хочет выдать им тайны. Они не поверили, но заинтересовались. После первой встречи с тобой он прислал им разведданные, настоящие. Естественно, от меня. Большинство их были бесполезными. Старые номера мобильных телефонов, давно закончившиеся операции. Но я выдал им чудесную историю насчет операции в Берлине и всех ваших игр с Амари. И они стали думать, что ты — настоящий предатель, выдающий им информацию. Каждый раз, когда ты назначал встречу с Садики, я готовил для них новую информацию. Тем временем ты, мой дорогой, разыгрывал свое собственное маленькое шоу, подкрепляя мою игру. Так здорово было получить фотографии Садики в Абу-Даби, Бейруте и Стамбуле, не говоря уже о Лондоне и Париже. Настоящая удача.
