— Ой, спасибо. Да… я предложу Бет.
— Принесите мне стаканчик, — ворчит Хани. — Новый год, а я буду сидеть дома и в девять залягу спать.
— Ничего, скоро привыкнешь, так что не волнуйся, — бодро произносит Мо, и у Хани вытягивается лицо.
— Я вернусь ближе к вечеру. Пока, мам, — улыбается ей Динни, на ходу касается щеки Мо и выходит из комнаты.
— Что ты с ним сделала, признавайся? — спрашивает меня Хани, она улыбается, но глаза не смеются.
— Ты о чем?
— Да он же подскочил, как кролик, когда ты вошла, — делится она наблюдением, но тут ее внимание опять привлекает Хайди, и я возвращаю ей ребенка.
Возвращается Кейт, несет поднос с горячим свежим чаем, разлитым по кружкам. На елке в углу мигают огоньки: сначала медленно, потом быстро и снова медленно. Мо расспрашивает меня о доме, Мередит и Бет, об Эдди.
— Натан рассказывал, что ваш Эдди играл с Гарри, когда был здесь, — говорит она.
— Да, они подружились. Эдди чудесный мальчик. Он со всеми ладит и никого не судит.
— Что ж, ведь и Бет всегда была такой хорошей девочкой. Так что ничего удивительного, — кивает Мо.
Она дует на чай, верхняя губа у нее вся в морщинках, как у дедушки Флага. Это открытие меня поражает — признак того, как много времени прошло с тех пор. Вот уже и к Мо подкралась старость.
— Да. Она… прекрасная мать, — подтверждаю я.
— Господи! Я чувствую себя развалиной, когда вижу, что ты стала совсем взрослой, Эрика. И Бет тоже… у нее уже собственный ребенок, подумать только! — вздыхает Мо.
— А у вас теперь есть внучка, — улыбаюсь я.
— Да. Честно сказать, это застало нас врасплох, но, как ни крути, теперь я бабушка. — И она лукаво глядит в сторону Хани.
— Ой, да брось, мам, сколько можно. Мы уже раз сто говорили на эту тему, — раздраженно бросает Хани.
Мо машет рукой в знак примирения, потом устало трет глаза.
— Господи, да что толку-то? — бормочет она, но затем улыбается.
Мы замолкаем, слышно, как Хайди лепечет во сне.
— Мо, я хотела кое о чем у вас спросить… можно? — заговариваю я.
— Валяй, почему нет? — спокойно говорит она, но смотрит настороженно, а пальцы рук вцепляются в колени, будто ищут опору.
— Не могли бы вы еще раз мне рассказать, почему дедушку Флага звали… Флагом? Я помню, кто-то мне про это говорил, когда мы были маленькими, но я не помню…
Мо явно расслабляется, разжимает руки:
— Ах, это! Ну что ж, это я знаю. У него было конечно же и настоящее имя, Питер. Но дело в том, во всяком случае, так мне рассказывали, что он был подкидышем. Представляешь? Дед и бабушка Микки в один прекрасный день нашли его прямо в лесу, на красивой поляне, где росли болотные флаги, знаешь, такие большие желтые цветы? Вот как-то так все это было. Его подкинула какая-то молоденькая девушка, может, служанка, которая явно оказалась в беде. — Хани при этих словах бросает вызывающий взгляд исподлобья. — Ну, а они его подобрали, вырастили как собственного сына и назвали Питером. Но куда чаще его приемная мама, бабушка Микки, называла его «своим малышом из флагов» или как-то так, вот кличка и приклеилась.
— Я вспомнила. На поляне с болотными флагами… — произношу я, и в самом деле вспоминаю эту историю. Ее мне, разумеется, рассказывали в детстве — всё, кроме этой детали. Трепеща от нетерпения, от того, что напала на след, я чувствую, что что-то не сходится. — А вы знаете, когда это случилось? В каком году?
— Боже, нет конечно! Извини. В самом начале прошлого века, примерно тогда, но точнее сказать не могу. Бедный малютка! Можешь ты себе представить, чтобы ребенка бросили вот так? Не зная, найдет его кто-нибудь, или он так и будет лежать беспомощный и страдать, пока не умрет. Просто жуть какая-то. — Мо шумно отхлебывает чай. — Понять-то можно, ведь в те времена с ребенком никто бы в ее сторону не посмотрел. Ни на работу не взяли бы, ни замуж… — Она возмущенно качает головой. — Мерзкие уроды!
— А вы знаете, где они его нашли? В смысле, в какой части страны?
— Да здесь же, здесь, конечно. В Бэрроу Стортоне. Это был здешний ребеночек, откуда же еще ему взяться?
Я молча перевариваю эти сведения и уже открываю рот, чтобы рассказать им, о чем я думаю, но не могу. Внезапная догадка кажется мне слишком значительной, невероятной, головокружительной, и каким-то образом она перекликается с чем-то, что я услышала вчера в кафе от Динни.
— А почему ты спрашиваешь? — интересуется Мо.
— А… да просто интересно. Я, когда приехала сюда, взялась за изучение… истории Кэлкоттов… и все такое. Стала рыться в памяти, стараюсь восстановить те события, которые помню, и пытаюсь заполнить пробелы, — поясняю я.
Мо кивает.
— Так всегда и бывает. Мы не чешемся, пока люди, которые могут ответить на наши вопросы, не умрут, и только потом соображаем, что у нас было о чем их расспросить, — говорит она с некоторой грустью.
— Ох, сомневаюсь, что Мередит стала бы отвечать на мои вопросы, — саркастически улыбаюсь я. — Никогда не была ее любимицей.
— Знаешь, если вас интересует история вашего дома, вам бы нужно поговорить со старым Джорджем Хетэуэем из Корнер-Коттедж, — вступает в разговор Кейт, который сидит, упершись острыми локтями в костлявые коленки.
— О! А кто такой Джордж Хетэуэй?
— Симпатичный такой старикан. Почти всю жизнь держал гараж на шоссе по дороге в Дивайзес. Сейчас-то он, конечно, на покое. А вот мать его была служанкой в большом доме еще тогда, в те давние времена.
— А в какое примерно время? — загораюсь я.
— Ух! — Кейт машет красной узловатой кистью, будто швыряет что-то себе за спину. — Давным-давно. Тогда, знаете, работать начинали очень рано. По-моему, она нанялась в служанки, когда была совсем еще девчушкой. До Первой мировой, это уж точно.
Я делаю глубокий вдох, от волнения у меня зудят ладони.
— Знаете, как его найти, Корнер-Коттедж? — продолжает Кейт. — Если выходить из поселка, в сторону Пьюси, помните, так еще дорога резко сворачивает влево? И там маленький домик под крышей из тростника, за зелеными воротами.
— Да, да, знаю его. Спасибо вам, — благодарно улыбаюсь я.
Вскоре я откланиваюсь, тем более что Хани задремала на диване, а Мо, забрав у нее девочку, укладывает ее в коляску.
— Заходи к нам еще, обязательно! И Бет приводи, я буду рада повидаться с вами обеими, — приглашает Мо, и я киваю, уже выходя на улицу, где мороз больно кусает меня за нос.
Я направляюсь прямиком в Корнер-Коттедж, стоящий в отдалении на окраине Бэрроу Стортона. Стены, когда-то белоснежные, посерели и покрылись грязными разводами. Штукатурка местами растрескалась, тростник совсем потемнел и просел. Ворота заперты, но я протискиваюсь внутрь и иду по сплошь заросшей сорняками дорожке. Изо всех сил стучу в дверь три раза, замерзший дверной молоток обжигает пальцы.
— Вы ко мне, красавица? — Невысокого роста бодрый старик улыбается мне, приоткрыв дверь на цепочке.
— Здравствуйте. Э-э… извините за беспокойство, вы Джордж Хетэуэй? — Я поспешно собираюсь с мыслями.
— Я, я, красавица. Чем могу быть полезен?
— Меня зовут Эрика Кэлкотт, и я хотела бы…
— Кэлкотт, вы сказали? Из поместья? — перебивает Джордж.
— Да, совершенно верно. Я просто…
— Секундочку! — Дверь захлопывается у меня перед носом, а через мгновение распахивается, уже без цепочки. — В жизни не подумал бы, что кто-то из Кэлкоттов навестит меня, войдет в эту дверь. Вот так штука! Входите, входите, не стойте на пороге!
— Спасибо. — Я захожу внутрь. Внутри чисто, прибрано, тепло. Приятный сюрприз, учитывая то, как выглядит домик снаружи.
— Проходите. Я только поставлю чайник, и вы расскажете, что же вас ко мне привело. — Джордж устремляется впереди меня по узкому коридору. — Вы пьете кофе?
Кухня тесная, захламленная — банки из-под печенья, половники и кухонные лопатки, ржавеющее решето, луковая шелуха. Вещи красноречивее слов говорят об отсутствии в доме женщины. На столе лежит деталь от мотора, черная и промасленная. Набор гаечных ключей на холодильнике. Джордж двигается проворно и расторопно, и это заставляет забыть о его возрасте. Аккуратно причесанные белые вьющиеся волосы обрамляют узкое лицо, удивительные бледно-зеленые глаза, такого же цвета, как огонь, когда горит собранный на берегу плавник — так окрашивает пламя морская соль.
— А я ведь только вчера вернулся, повезло вам, что застали меня дома. Ездил на Рождество к дочери в Йовил, навещал. Рад я был с ней повидаться, и с внуками, конечно, тоже, а все-таки как ни хорошо в гостях, а дома лучше. Верно я говорю, Джим? — Он обращается к маленькой, толстой жесткошерстной дворняжке, которая выбирается из своей корзинки, ковыляет к нам и обнюхивает мне ноги. От собаки исходит острый душок, но я, тем не менее, чешу ее за ухом. Под ногтями остается вонючая грязь. — Ну вот. Садитесь, красавица.
