Ева подала поздний ужин – две тарелки пасты в форме «бантиков» с фасолью и морковью. Я с ней постоянно смеялась, и при этом она была очень наблюдательной и много чего правильно замечала. С ней оказалось очень легко общаться. Мне она сразу понравилась, как только я увидела ее в классе.
Ева стала моим первым настоящим другом в Академии. Наши короткие прогулки после занятий переросли сперва в обеды на улицах Челси, потом во встречи в ее квартире, и в конце концов я стала у нее ночевать.
Мы очень быстро сблизились. Я рассказала ей урезанную версию своей биографии, оставив некоторые вещи до времен, когда в наших отношениях будет еще больше доверия. Она никогда не утверждала, что собирается мне помогать, но делала это постоянно. Когда я у нее оставалась, она всегда что-то готовила, давала мне одежду, позволяла мыться у себя в душе. Даже в обеденный перерыв она платила за часть моего обеда и никогда не выказывала никакого неудовольствия.
– А твой папа помнит войну? – спросила я ее однажды, сидя в пижаме у нее на кухне.
Мы прошли с Калебом курс истории и обсуждали то, как она на нас влияет. На этом курсе я узнала о геноциде, и мне было приятно говорить о том, о чем я имела какое-то представление.
– Немного. Он тогда совсем маленький был. Но его папа был главой одной важной еврейской организации. Папины воспоминания начинаются с послевоенных времен, когда его папа, мой дедушка, занимался помощью людям с психологическими травмами. Так что папа много чего наслушался.
Ева очень любила психологию. Она умела слушать, сочувствовать людям и понимать мотивацию, борьбу и желания.
– Мне кажется, что эта работа – его катарсис. Для того чтобы избавиться от такой глубокой травмы, нужно много сил. Он должен был как-то осмыслить масштаб потери.
Ева все понимала. С ней мне было спокойно, хорошо и весело. Я хотела видеть ее каждый день и мечтала, чтобы мы остались друзьями навсегда.
Иногда к нам присоединялся еще один наш друг из Академии. Его звали Джеймс, и мы вместе ходили на историю. Он был высоченным мулатом, то есть ребенком от смешанного брака черных и белых родителей. У него была кожа цвета карамели, афроприческа и мускулистое тело. Ему нравилось все японское, и на уроки он часто приходил в майках с японскими иероглифами или в старой куртке для занятий кунг-фу.
Мы познакомились с ним на одной лекции, во время которой преподаватель постоянно к месту и не к месту использовал слово «понятненько». Преподаватель так часто говорил это, что я не смогла сдержать улыбку и посмотрела на других студентов, чтобы понять, смешно им или нет. Рядом со мной сидел Джеймс, который буквально согнулся от беззвучного смеха. Я передала ему записку с текстом: «Матт говорит, что ему понятненько». Ниже я написала, сколько раз преподаватель использовал это слово.
Джеймс громко рассмеялся, и преподаватель попросил его пересесть от меня. Во время обеденного перерыва я увидела, что он сидит один за столом. Я набралась храбрости, подошла к нему и засунула пальцы в его картофельное пюре.
– Этот обед отстой, – сказала я. – Пойдем на улицу, я угощу тебя чем-нибудь другим.
Он с недоверием посмотрел на меня, потом на мои пальцы в его пюре и ответил:
– Конечно.
Мы поели сандвичи, сидя на улице и глядя на Гудзон. Потом я жевала чипсы и наблюдала, как Джеймс катается на роликах по пристани около реки. После этого случая мы стали часто обедать вместе и общаться после занятий. Иногда я оставалась на ночь у Евы, иногда у него. Джеймс вместе со своей матерью жил на Манхэттене рядом с Бронксом, в месте под названием Вашингтон-Хайтс.
В его спальне была двухъярусная кровать. Сперва я ложилась на верхнюю кровать, но потом переместилась вниз к нему. Мы полночи болтали. На стенах его спальни был плакат с изображением горы Фудзияма, а за окном рос огромный дуб. Иногда мы просто засыпали, иногда занимались любовью. Наши любовные отношения естественным образом развились из нашей близкой дружбы.
* * *
Я потеряла свою семью, но начала строить новую. Ева, Бобби, Сэм, Фиф, Дэнни, Джош и Джейми – люди, с которыми меня связывала взаимная привязанность и любовь. Они помогали мне пережить сложный период.
Конечно, папа и Лиза были моими ближайшими родственниками, но после смерти мамы мы совсем отдалились друг от друга. Лиза осталась жить у Брика, а папа был в приюте. Мне кажется, нашим отношениям мешало очень много недосказанного. Я полагала, Лиза винит меня за то, что я в трудный момент бросила маму. А мои отношения с отцом раз и навсегда изменились после того, как меня забрали в приют Святой Анны.
Было ощущение, что мои отношения с ним сломались, как сухая ветка, и со временем мы отдалялись друг от друга все больше и больше. Мне казалось, я подвела его тем, что в свое время бросила школу, после чего меня забрали в приют. Я, со своей стороны, была недовольна, что папа даже не известил меня о выселении из квартиры на Юниверсити-авеню. Я воспринимала его поведение как то, что я стала ему безразлична. Я уже не была его любимым ребенком, девочкой, которая делает вид, что она мальчик и послушно играет в машинки. Мне казалось, что я потеряла папу.
Моя жизненная орбита перестала пересекаться с орбитами Лизы и папы, и мы жили совершенно независимо друг от друга. Ко времени окончания моего первого года обучения мне стало казаться, что мы уже совершенно чужие люди.
Мы делали неловкие попытки наладить наши отношения. Встречались на дни рождения и праздники в любимом папином месте, где продавали вкусные десерты. Эти встречи оказывались крайне натянутыми, и атмосфера на них была тяжелой. Я второе лето подряд работала в организации по сбору пожертвований и за все платила.
Все наши встречи проходили одинаково. Мы с папой приходили вовремя, Лиза чуть опаздывала. Мы болтали о мелочах, но не говорили о главном в нашей жизни. После того, как приходила Лиза, мы садились за стол. Столиков на троих в ресторанах нет, так что проблемы начинались уже с рассадки. Нас всегда сажали за стол на четверых, поэтому один пустой стул символизировал мамино отсутствие. Официантка выносила торт с зажженными свечками, и мы – люди, которые уже практически не знали друг друга, – послушно пели песню «С днем рождения тебя!».
Лизины дни рождения были самыми сложными. Я прекрасно видела, как папа волнуется. В ее присутствии он напрягался гораздо больше, чем со мной. Папа становился таким же нервным, как и тогда, много лет назад, когда отправил нас гулять со своей дочерью и нашей старшей сестрой Мередит. Казалось, папу гнетет чувство вины. Он сидел, не зная куда деть руки, натянуто улыбался, и было видно, что ему совершенно не хочется петь.
У меня все внутри переворачивалось от папиного вида, и я надеялась, что Лиза не замечает, как ему неудобно. Сестра не знала, что я сама звонила отцу и просила его связаться с Лизой по поводу ее дня рождения. Папа просил меня купить Лизе поздравительную открытку:
«Я не умею выбирать открытки, Лиз. И денег у меня сейчас совсем нет. Пожалуйста, выбери ей что-нибудь. – И потом добавлял: – Спасибо, что я бы без тебя делал?»
Однако выбрать Лизе открытку от папы было не так-то просто. Все поздравления на день рождения дочери были написаны от лица отцов, которые выполняли свои родительские обязанности. На открытке мог быть изображен рисованный портрет среднестатистического отца со словами: «Поздравления от любящего папы». Или: «Все эти годы я с любовью смотрю на тебя. Я так рад, что ты моя дочь».
Такой текст мог обидеть Лизу, потому что в нашей семье все обстояло немного не так. «Мой дочурке на день рождения. Ты всегда так много для меня значила»… Мне не хотелось ставить Лизу в неловкое положение и обижать в ее собственный день рождения. И я решила искать открытку для Лизы не в секции, где стоят поздравления от пап, а в секции, где собраны открытки, выражающие сочувствие и сострадание, которые можно подарить на годовщину смерти близких. Например: «Я много думаю о тебе». Или: «Сегодня и всегда я буду с тобой рядом». Такие тексты выражали любовь и подспудно передавали трагедию и пережитые сложности. Только открытки из этой секции более-менее отражали реальную ситуацию в нашей семье и роль, которую играл папа в жизни Лизы.
Папа хотел, чтобы я сгладила шероховатости в его отношениях с Лизой и общую натянутость наших встреч. Когда Лиза выходила в туалет, я незамедлительно передавала ему деньги, чтобы он мог при ней расплатиться по счету. Официантка появлялась с чеком, папа брал его со словами: «Я плачу», – и быстро передавал деньги.
