припадая губами и закрывая глаза, вдыхая полной грудью уже въевшийся на подкорку сознания ее родной и любимый запах.
– Ну да, – говорит тихонько снежинка, но вырываться даже не пытается. – В этом что-то есть, – робкая улыбка касается ее губ.
– Определенно.
Вечер получается максимально тихим, уютным и в какой-то степени семейным.
Мы вместе готовим, суетясь поочередно у плиты. Обсуждаем, кто что будет готовить завтра, и так же неторопливо ужинаем. Правда, на этот раз не у камина, а как положено, на кухне. На улице снова началась пурга, и судя по тому, что Эриксон так мне и не перезвонил, откопать перешеек им так и не удалось до сих пор.
Оно и к лучшему. Значит, завтра нам никто не будет мешать.
Несмотря на то, что весь день мы провели в пределах сотни метров, он получился насыщенным. Я прилично подвымотался, да и Ева последние минут тридцать активно хлопает ресничками и украдкой зевает, так что после ужина и мытья посуды мы сразу же расходимся по своим спальням.
До жути не хочется ее отпускать. Хочется забрать к себе. Как сегодняшней ночью, лечь, уснуть в обнимку и точно так же проснуться. Старею, наверное? Давно я именно не спал с женщиной в одной постели. А тут тянет, что аж мочи нет. Но, не буду торопить события, тем более, пока не отключился окончательно, надо решить еще один насущный вопрос, который весь вечер не дает покоя.
Вернее, два вопроса.
И один из них сам о себе напомнил.
Зайдя в свою спальню и взяв телефон в руки, снова вижу пропущенные вызовы от Вероники. Недолго думая, перезваниваю. Ходить кругами не привык и решения оттягивать тоже. Как бы поспешно и резко это ни прозвучало, но нашей с Никой истории пришел конец. Если я планирую строить жизнь с Евой, которая, правда, ни сном не духом пока об этом, то не имею права врать Веронике и держать ее как “запасной аэродром”. Да и как ни крути, даже если снежинка пошлет меня с моими грандиозными “планами” на х… все четыре стороны, я не уверен, не превращусь вообще в импотента, потому что на других смотреть нет никакого желания, а уж о чем-то большем… я же говорил, что влип по самые яйца?
Гудки были недолгими. Щелчок, и:
– Дамир, до тебя невозможно дозвониться! – щебечет недовольно в трубку женщина. – Я тут уже извелась вся!
– Вероника...
– Ты ведь в Церматте, да? – не дает и слова вставить любовница. – Что у вас там случилось? Тут о какой-то лавине говорили? И надолго ты там застрял? Надеюсь, ты помнишь про рождественский ужин с инвесторами? И вообще-то завтра, Абашев, н...
– Давай по существу! – теперь перебиваю я, потирая переносицу и присаживаясь на край кровати. Устал. И как же меня дико раздражает ее голос. Впервые ловлю себя на этом ощущении: как по нервам режет ее тон с претензией.
– Что “по существу”?
– Что ты хотела, Ника?
– А почему так грубо, Абашев? – тут же взъелась та, а в вопросе проскочили нотки подступающей истерики.
– Вероника, я устал. У меня нет ни времени, ни желания выслушивать все, что ты собралась на меня вывалить. Ты говоришь, что нужно тебе, я говорю, что нужно мне. На этом расходимся.
– Что? В каком это смысле “расходимся”, Дамир?
– В таком.
– Я позвонила сказать, что вообще-то завтра Новый год! – начинает она, но слышу в трубке недовольное сопение. Разобиделась, но, к сожалению, для нее, деньги Ника любит во сто крат больше, чем свою гордость. – Я хочу встретить его с тобой. Пришли адрес, где ты, и я вылетаю.
– Стой. Куда вылетаю? Вероника, не дури, нечего тебе здесь делать.
– Что значит нечего, Дамир?! Я соскучилась! Я не поехала с девчонками в отпуск, целые сутки пыталась до тебя дозвониться, но ты либо занят, либо недоступен, либо еще непонятно что. Дамир, что происходит? Скинь мне адрес, я уже в аэропорту, утром буду в Женеве. Я хочу…
– Ника, то, что ты там хочешь, меня мало заботит, слышишь меня? – начинаю не на шутку закипать. – Здесь тебе делать нечего.
– Серьезно? То есть тебе вообще плевать, с кем я буду встречать праздник?
– Ты свободна и вольна делать все, что тебе заблагорассудится.
Определенно, пора ставить в этой херне, под названием «содержание ненужного хлама», точку.
– Подожди. Как это? – искреннее удивление проскочило в голосе подруги.
– Ника, давай не будем сейчас рассказывать друг другу сказки о том, как скучали и как хотим встретиться. Это не так. Мне комфортно здесь. Меня все устраивает в сложившейся ситуации. Вполне очевидно, что ты тоже там не слишком слезами умывалась в одиночестве, – грубо, но зато правда. Сюсюкаться я, похоже, умею только со снежинкой, тут же любой каприз, любая лишняя интонация и “кривое” слово цепляют за живое, заставляя по-настоящему взбеситься. Раздражение. Вот все, что я испытываю в ходе этого разговора.
– То есть я тебе не нужна на праздник? – голос Ники взлетел высоко, до примитивного истошного визга.
– И на праздник тоже.
Секундная заминка, и удивленное:
– То есть как? Абашев, я не пойму, что ты хочешь этим сказать?
– А ты хорошо мозгами пораскинь, Вероника, – чуть смягчаю тон и подхожу к окну, опираясь на раму. Ветер завывает, и сейчас бы мне туда, на мороз, чуть остудить пыл. – Давай не будем скатываться до банальной истерики, мы с тобой оба понимали, что рано или поздно этот разговор настанет, – продолжаю, вздыхая и поигрывая желваками.
Ненавижу. Все эти сопли, слезы, истерики, обиды, я, млять, херову тучу лет жил без всех этих лишних волнений, а тут чувствую, моему сердцу хорошая предстоит проверка на выдержку.
– Т...то есть ты меня бросаешь? – и столько искреннего удивления в голосе!
– Всего лишь ставлю точку во всем этом безобразии! – пытаюсь погасить возмущение, которое, буквально всеми фибрами чувствую, как нарастает в трубке. – Ника, – понижаю голос, чтобы, не да бог, снежинка не услышала, – давай закончим это все без ругани и выяснения отношений, ты прекрасно знаешь, что я их не…
– Не любишь! – слышу рык в трубке. – Ты вообще ни черта не любишь, Абашев! И никого не любишь! Я все три года подстраивалась под тебя,
