но очень самостоятельным и ответственным – никаких наркотиков, никаких одиночных поездок на автобусе в Сиэтл, чтобы послушать музыку.
Эвергрин-колледж привел ее в Олимпию, где она встретила поддержку художественного сообщества. После окончания обучения Макклюр делала иллюстрации для отдела экологии вуза («Я нарисовала много уток»), а в остальное время держалась «вне нормальной экономики» – работала по бартеру с друзьями, делилась инструментами и пространством и не слишком много внимания уделяла деньгам. K Records, инди-лейбл, позволял ей использовать свой компьютер и хранить неструктурированный файл (своего рода базу данных произведений искусства). «Если я просто буду зарабатывать немного денег каждый день, – думала она, – со мной все будет в порядке». Разменяв последнюю сотню долларов, она сделала что-то вроде инвестиции в рис и бобы и отправилась продавать буррито на музыкальном фестивале через дорогу.
Макклюр стала показывать свои работы в местных магазинах и продавать их на ежегодном фестивале искусств Олимпии. Только тогда, по ее признанию, она начала считать себя художником, а не иллюстратором. Последний, объяснила она, создает работы, чтобы служить чьим-то конкретным потребностям. Но в искусстве «есть еще один резон, который никогда не проявляется полностью до тех пор, пока не станет очевидным по каким-то мистическим причинам» – «из-за чужой истории, которую вы не знали». Ты делишься своими творениями, а потом «твоя работа становится частью диалога, в котором создатель, художник, не участвует».
Вырезание из бумаги – это медленный, скрупулезный труд. Макклюр может делать всего около тридцати-сорока изображений в год, и продажи их как уникальных объектов в конечном итоге не хватает для адекватной жизни. В какой-то момент она написала на стене: «Меньше работы, больше денег». Однажды ей предложили устроить выставку в кофейне, и, поскольку на дворе стоял декабрь, она сделала для них календарь, эта идея импонировала ей связью с временами года. В то же время местный кодер и инди-музыкант по имени Пэт Касталдо как раз делал сайт, чтобы его друзья могли продавать все те странные маленькие вещи, которые они делали своими руками. Это было в 1999 году, за шесть лет до Etsy, и никто раньше ничего подобного не придумывал. Касталдо назвал платформу Buyolympia, и первое, что он взял на продажу, – это календарь Макклюр, в количестве трехсот экземпляров.
Она посчитала всю эту идею нелепой. «Неужели люди станут покупать вещи, которые не могут потрогать?» Оказалось, что станут. Календарь был распродан, и с каждым годом Макклюр увеличивала тираж, пока к 2007 году не напечатала 15 тысяч экземпляров. Она также начала делать детские книги (первая была о сборе яблок для пирога – хорошая метафора для занятий искусством и для того, чтобы зарабатывать им на жизнь). Жизнь Макклюр довольно быстро изменилась. Она купила маленький домик, отправила сына в частную среднюю школу, потому что общественная «была похожа на тюрьму», а теперь, как она выразилась, ест козий сыр, а не плавленый.
Но Макклюр все еще ставит во главу угла другие вещи, а не зарабатывание денег. Ее идеальный день состоит из долгой одиночной прогулки, нескольких часов работы, еще одного променада, но с мужем, и еще пары часов труда. Она настаивает на печати календаря на высококачественной бумаге в профсоюзном магазине в Олимпии – а не, скажем, в Китае. «Мне все нравится, – сказала она мне. – Мне не нужно ехать на “Доброе утро, Америка”». Ее муж, которого она очень поддерживает, плотник и мебельщик, он выполняет много бесплатной работы в общине (а также построил дом, где сейчас живет семья), а Макклюр продает свои календари в местных магазинах, что приносит доход городу. Она также продолжает обменивать свое творчество на фрукты, овощи, кленовый сироп и делает пожертвования в местный банк продуктов питания. «У меня есть все, что мне нужно», – говорит она.
* * *
Многие люди переезжают в Нью-Йорк, чтобы попробовать себя в искусстве. Атия Джонс, та самая художница, работающая в смешанной технике, мигрировала по той же причине. Джонс выросла в полубедняцком районе Бруклина, но мать отправила ее в школу в более «белой» части района, среднего класса, где Джонс занималась керамикой и фотографией. «Моя мать не могла дать нам весь мир, – объяснила она, – но она также ни разу не сказала, что нам не светит его заполучить». Джонс поступила в Высшую школу индустрии моды, общественную школу с углубленным изучением отдельных предметов, а затем в Перчейз-колледж (SUNY Purchase), кампус с хорошей фокусировкой на искусстве. Она говорит, что пожелала получить высшее образование в области изобразительного искусства, которое ей действительно нравится, вместо того чтобы изучать новые медиа, что было бы более практичным. «Мне было бы проще справляться со своей горой долгов, – сказала она, – если бы я просто следовала своей настоящей мечте, а не играла с мыслью: “Ну, я сделаю карьеру, занимаясь чем-то другим”». К окончанию учебы у Джонс были непогашенные займы на 31 тысячу долларов; она платила по 300 долларов в месяц в течение шести лет, и сумма превратилась в 38 тысяч долларов.
Большую часть третьего десятка Джонс провела в хипстерской части Бруклина, работая в ресторане – и на самом деле любила эту работу, – она наслаждалась жизнью, но добилась относительно небольшого прогресса в искусстве. Приближаясь к тридцатилетию, она решила взяться за ум. Резиденции в Рочестере и Гранд-Рапидс (за которые она должна была платить) предоставили ей первую возможность заниматься творчеством полный рабочий день и в тишине. «Нью-Йорк такой шумный», – сказала Джонс, а потом добавила, что еще и дорогой и отвлекающий. Третья резидентура помогла ей попасть туда, где ей понравилось: в Питтсбург, город, о котором она слышала много хорошего, но в котором никого не знала. Она говорила, что переезд туда означал «бросить все и всех, кого я знала». Джонс идентифицировала себя с Бруклином, была с ним связана (в том числе и через муралы в своем районе), но пришло время для следующей главы.
Это было трудно; началось все с «шестимесячной депрессии», рассказывает она. Арендная плата Джонс снизилась вдвое (а места стало в разы больше), но ее доходы упали почти на столько же (она нашла работу в гостинице сети Ace Hotel), и, конечно же, выплаты по кредиту не сдвинулись с мертвой точки. Тем не менее, по ее словам, она пришла «попытаться найти свое племя», и через год ей это удалось. «Мои знакомые в Питтсбурге? Все творческие люди, – сказала она. – Мы все – авторы». И поскольку местная сцена невелика, «все тянут друг друга вверх по лестнице. В Нью-Йорке такого не было». В таких городах, как Детройт, Буффало и Рочестер, все время происходит что-то творческое, говорит Джонс, «но я думаю, что в Питтсбурге это делается очень-очень интересно».
В Питтсбурге были и другие вещи, с которыми она не сталкивалась в Нью-Йорке, – например, отсутствие молодого черного среднего класса или бессознательной спеси особого, невежественного вида, из серии «Боже, какой ты умный». Искусство Джонс фокусируется
