Разумеется, прямых доказательств нет, а косвенных слишком мало. Тем не менее понятно, что и та, и другая цель легко достигалась средствами тайной дипломатии. Агентам Морозова ничто не мешало в Запорожской Сечи подтолкнуть казачество поддержать «проект» Хмельницкого, а затем, в Варшаве, сообщить по секрету о противоестественном, но реальном альянсе короля с казаками. А дальше поляки уже сами позаботились о том, чтобы тот не состоялся. Определенно, Морозов был крайне заинтересован в лишении Хмельницкого королевской подмоги, вынуждая повстанцев обратиться за содействием к близкой им по вере Москве. Он ожидал курьера с вестью о желании казаков сражаться с поляками плечом к плечу с Россией и в преддверии приезда гонца завершал последние приготовления к грядущей войне. А еще старался подстраховать себя на случай, если курьер не приедет вовремя. Что имеется в виду? Народное восстание, конечно. Поэтому боярин 16 января женил царя на Марии Ильиничне Милославской, а 26 января обвенчался и сам на младшей сестре царской невесты – Анне Ильиничне. В чем смысл? Расправиться со свояком монарха восставшей черни труднее, чем с простым первым министром!
Мало того, в те же дни Морозов положил конец закрытости царского духовного кружка. Религиозное сообщество Борис Иванович решил превратить в политическое, для чего требовалось увеличить число участников. Об опоре на уже сложившиеся и влиятельные духовные корпорации – соловецкую или троице-сергиевскую – речь не велась. Морозов хотел объединить группу Ванифатьева с чем-то аморфным, рыхлым, не способным поглотить или подмять ее под себя. Скорее всего, после консультаций с Ванифатьевым и Никоном он предпочел пригласить в столицу попа Ивана Неронова, такого же пламенного борца за перевоспитание русского народа, как и книжники из Троице-Сергиевой лавры. Правда, с тем отличием, что собирался не пропагандировать благочестивые нормы среди соотечественников, а силой принуждать их следовать им. Свой узкий кружок сторонников Неронов создал в Нижнем Новгороде в 1634–1636 годах. Там и опробовал метод насильственного очищения человеческой нравственности от вредных привычек. Таковыми считались многогласие (разбивка текста молитвы или песнопения на отрывки для одновременного произнесения двумя и более лицами), чтение часов на утренней службе, а не в обед, практика прокуратства (притворство нищим или юродивым), бобыльство пономарей, брань, рукоприкладство и хождение в церкви, пьянство, употребление в пищу «удавленины» (удушенных птиц и зверей), языческие забавы с медведями и скоморохами, кулачные бои, колядование, азартные игры. Увы, большинство нижегородцев агитацию Неронова проигнорировало, почему молодые ревнители благочестия пытались кулаком доказывать собственную правоту. Оппоненты в долгу не оставались и тоже били нероновцев. В общем, за десять лет подвижничества Неронов, хоть и завербовал в свои ряды многих поклонников благочестия, широкой популярности все же не снискал, чем и привлек к себе Морозова.
Похоже, чтобы угодить ему, царскую свадьбу первый министр велел отпраздновать необычно: «Не быти в оно брачное время смеху никаковому, ниже кощунам, ни бесовским играниям, ни песнем студним, ни сопелному, ни трубному козлогласованию. И совершися той законный брак… в тишине и в страсе Божии, и в пениих и песнех духовных». Биограф Неронова приписал отказ от привычной формы веселья в пользу аскетизма молениям и запретам Стефана Ванифатьева. Однако подобная ломка традиций без санкции первого лица государства, коим в ту пору являлся не юный Алексей Михайлович, а Борис Иванович Морозов, произойти никак не могла. Духовник, несомненно, ратовал за трезвое торжество и в прямом, и в переносном смысле, однако политическая целесообразность всегда выше идеологической. Вкусам Неронова потрафили нарочно, дабы нижегородский гость без лишних вопросов поверил в искреннюю приверженность друзей царя его версии «боголюбчества».
Параллельно полки, стрелецкие, драгунские, рейтарские, отправлялись в основном на татарские границы, а не польские. О том, что с татарского рубежа легко повернуть на запад, к восставшим украинским казакам, и, совершив фланговый маневр через освобожденные от поляков территории Украины, ударить в тыл прикрывающему Смоленск врагу, мало кто задумывался. К тому же и официальная пропаганда подтверждала, что война будет с Крымом в союзе с Польшей. Никак иначе…
Так зачем боярин Морозов затеял весь сыр-бор с вызовом Неронова и двумя бракосочетаниями? Потому, что чувствовал, как «плещеевщина» день за днем поднимает градус народной ненависти к правительственной команде и особенно к первому министру. Прекратить выколачивание из подданных денег произволом считал нецелесообразным и несвоевременным, а обнародовать истинные планы до появления в Москве гонца Хмельницкого было рано. Вот и занялся Морозов возведением двух «запасных аэродромов». Породнение с царем повышало шансы Бориса Ивановича выжить в дни народного бунта. А троице Ванифатьев – Неронов – Никон, известным ревнителям нравственной чистоты и справедливости, в критический час надлежало сыграть роль посредника между негодующими москвичами и царской челядью.
Кстати, 8 мая с благословения Морозова вышла «Книга о вере единой, истинной, православной». Катехизис русского православия, в духе, близком мировоззрению нероновцев, но на основе поучений игумена Киево-Михайловского монастыря Нафанаила. В нем проклинались католики и униаты, а греки, на Флорентийском соборе, вернее «съезде», в 1439 году капитулировавшие перед Римом, оправдывались как обманутые и принужденные к этому папистами. Говоря современным языком, «Книга о вере» есть не что иное, как платформа новой организации, созданной путем слияния двух религиозных кружков – царского и нижегородского. Ее базовый принцип таков: греческое православие – идеал; а вот какое греческое – ранневизантийское, заимствованное Древней Русью у Константинополя, или поздневизантийское, закрепившееся к XVI веку на Балканах, в Палестине, а с 1640-х годов и в Малороссии, – умалчивалось, чтобы каждый из участников группы мог интерпретировать главный тезис по-своему. Слабый политический вес Неронова в сравнении с легендарными Соловками или Троицей породил данный компромисс, практически нереальный с вышеназванными монастырскими братствами. Учитывая, что Алексей Михайлович предписал издать «Книгу о вере» 1 марта 1648 года, судьбоносные консультации двух православных лидеров – Ванифатьева и Неронова – длились не более полутора месяца (конец января – февраль).
К концу мая формирование резервной «партии власти» завершилось. На типографском складе ждала своего часа тысяча двести экземпляров истинного вероучения. Пять ярких членов ее, авторитетных у разных слоев населения, настроились в любой момент наладить диалог, с кем потребуется. Конечно, ими состав партии и ограничивался, зато они располагали сотнями сочувствующих. Никону, Ванифатьеву, молодому Ртищеву доверяли многие из москвичей. За Нероновым стояли «радикалы» доброй половины Поволжья, от Романова-Борисоглебска (ныне Тутаев) до Нижнего Новгорода и от Вологды до Мурома и Темникова. Наконец, не будем забывать о юном царе, помазаннике Божьем, высшем судье для всех подданных.
Впрочем, Морозов до последнего надеялся на то, что все обойдется и он избавится от неистового Неронова на другой день по прочтении «листа» Хмельницкого. Ведь пацифист Неронов наверняка осудит войну, даже наперекор мнению большинства общества, мечтавшего о реванше. Тем самым поп сам разорвет партнерские отношения и отправится либо домой, на Волгу, либо куда подальше… А пока в первой половине мая москвичи, озлобленные на московское начальство всех уровней, с ненавистью наблюдали за тем, как оно пировало на череде сановных свадеб. Стольники Михаил Иванович Морозов, Федор Львович Плещеев, Иван Андреевич Голицын, Иван Богданович Милославский в преддверии похода венчались со своими избранницами и закатывали торжества, гремевшие на всю округу. Одно перечисление фамилий, принадлежавших клану первого министра, не могло не раздражать обычного жителя столицы, уставшего за девять месяцев бояться «вышибал» из Земского приказа. А вид или молва о щедрых застольях на боярских дворах одиозных особ неминуемо еще больше накаляли общественную атмосферу, намекая на то, куда тратятся «плещеевские» денежки…
По-видимому, эти свадьбы и переполнили чашу народного терпения. Счет пошел на дни. 17 мая Алексей Михайлович отлучился из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, 1 июня возвратился обратно. За две недели политического затишья москвичи основательно подготовились к важной встрече с царем…
Глава 5. В вихре восстания
Днем 1 июня 1648 года царский кортеж въехал в Москву. Отведав у ворот Земляного города традиционные хлеб и соль, Алексей Михайлович направился в Кремль. По пути он с удивлением отметил, как в разных местах через стрелецкие кордоны пытались прорваться и подбежать к нему некие люди. Приблизиться к экипажу, однако, не посчастливилось никому из пятнадцати или шестнадцати смельчаков. Всех перехватила стража. Так что об их намерениях государь так и не узнал, даже от жены, которую толпа чуть не зажала возле Кремля. Стрельцы выстояли и затем оттеснили разношерстную публику назад, к обочинам, получив в ответ град камней, ранивших кое-кого из придворных царицы. Во дворце Морозов от разъяснений уклонился, ограничившись обещанием повесить пойманных наглецов. Боярин еще не понял, что произошло в Москве за время отсутствия царской семьи.
