Легко догадаться, чем грозило приглашение кого-либо из перечисленных лиц или их единомышленников в партнеры Ванифатьева. Изучение царем малороссийской модели православия пришлось бы прекратить во избежание идейных склок в присутствии высочайшей особы. К тому же еще неизвестно, чью точку зрения на первом году знакомства с проблемой поддержал бы Алексей Михайлович – отца Стефана или троице-сергиевского братства. На этом фоне Никон, по духу тоже «радонежец», обладал одним преимуществом – беспартийностью. За неимением какой-либо протекции как во дворце, так и за кремлевскими стенами игумену Кожеозерского монастыря для вхождения в ближний круг царя не стоило настаивать на принципах, царскому кругу неугодных. И Никон нисколько не настаивал. Сообразив, что критика юго-западных славян не приветствуется, больше данную проблему не будоражил, а личную принципиальность проявлял в других областях.
Иван Шушерин в «житии» обмолвился о примечательном факте – приезде Никона «по вся пятки… к… великому государю вверх к заутрени», когда «многих обидимых вдов и сирот прошением своим от насильствующих им избавляше». Вот какую роль при царе придумал себе наш герой! Народного адвоката!! Уполномоченного по правам человека, говоря по-современному. В этом статусе он и закрепился в царском кружке. А Морозов оценил и покладистость, и изобретательность выдвиженца Львовых, почему и поощрил назначением в архимандриты Новоспасского монастыря. Благо и в религиозном кружке ему нашлось дело – мягко оппонировать Ванифатьеву. Не спорить, а задавать интересные, подчас неудобные вопросы, чтобы беседы духовника с молодежью (государем и Федором Ртищевым, возможно, с Анной Вельяминовой) не превращались в монолог одного актера. Кстати, благодаря Шушерину мы знаем о периодичности богословских занятий в царском тереме с его участием – раз в неделю по пятницам. А еще и причину любви и привязанности Алексея Михайловича к Никону.
До 1648 года Морозов запрещал допускать к рассуждениям с монархом о благочестии иных книжников и старцев (вероятно, за исключением Боголепа Львова, если он приезжал в Москву). Оттого лучшие церковные умы России, как то Наседка, Азарьин или Шелонин, не имели с кружком никаких отношений. Даже родного дядю Ртищева – Симеона Потемкина, известного книжника и знатока трех языков (латинского, греческого, польского), проживавшего в Смоленске, – не перевели в русскую столицу к родному племяннику. Фактически Алексей Михайлович изо дня в день общался с одним ученым человеком – Ванифатьевым. При всем уважении к наставнику царь не мог не чувствовать себя в определенной изоляции, которую регулярно нарушали только пятничные визиты игумена, затем архимандрита Никона. Гость оживлял беседу, привносил в нее свежие нотки, новые темы. За два года юноша и полюбил, и научился дорожить этими посещениями, надолго запомнив того, кто умел помогать всем страждущим – и нищим вдовам, и бедным сиротам, и одинокому «великому государю».
И все-таки Ванифатьев обладал уникальным талантом проповедника. Ведь протопоп сумел распропагандировать в пользу греческой и малороссийской формы православия помимо царя, Ртищева, Вельяминовой и самого Никона, за сорок лет жизни повидавшего многое и многих, отыскавшего собственный идеал церкви не сразу, и не в школах и коллежах, а в монастырях и скитах. Тем не менее к 1648 году Никон стал убежденным сторонником постепенной украинизации и эллинизации русской церкви, что имело далеко идущие последствия.
Глава 4. Накануне соляного бунта
Восстание, вошедшее в анналы истории под звучным наименованием Соляной бунт, в действительности вспыхнуло не из-за соли. Как упоминалось выше, одиозный налог Морозов упразднил за полгода до мятежа, и то, что событие окрестили в честь него, не более чем курьез. Настоящая причина народного возмущения коренилась в ином, и нетрудно догадаться, в чем именно. Да, в том самом разбойном способе выколачивания из населения «выкупных» денег. В Москве «эффективный метод» достиг наибольшего размаха. В казну поступала львиная доля данного «налога». В ней же и степень ненависти к начинанию поднялась на самую опасную высоту. Разумеется, общественная неприязнь обратилась на главу ведомства, выбиванием монет занимавшегося, – на Л. С. Плещеева. Покончить с «плещеевщиной» желала едва ли не вся Москва, и потому на первый взгляд удивительно, что умница Морозов опоздал с закрытием прибыльного «проекта».
Что ж, и вправду опоздал, переоценил выносливость москвичей или просмотрел нужный момент, увлеченный другими делами… внешнеполитическими. Обстановка там, куда намеревались вторгаться, в Польше, весной 1648 года накалялась день ото дня. Взаимные противоречия между католиками западных областей и православными восточных, королем и сеймом, ляхами и казаками нарастали стремительно. Король Владислав IV собирался реорганизовать систему власти, усилив собственную за счет полномочий сейма. Для того и наладил тайный союз с запорожскими казаками, недовольными произволом польской шляхты в отношении православного населения республики. После жестокого подавления казацких восстаний 1635–1638 годов, фактического введения на мятежных землях оккупационного режима мирное сосуществование католической Польши и православной Украины под варшавским скипетром становилось невозможным, а разрыв между ними – вопросом времени. Спасти Речь Посполитую от раскола реально мог лишь политический союз польского короля с малороссийской старшиной. Цена единства отныне включала две позиции – политическую автономию Украины и расширение прерогатив монарха. План действий Владислава IV выглядел незамысловато: по команде короля старшина поднимает народное восстание, сметающее все на своем пути, после чего государь предлагает сейму выбрать из двух зол наименьшее, а именно предотвратить гражданскую войну предоставлением казакам ограниченного суверенитета в составе польского королевства. Гарантом реформы будет лично Владислав IV, для чего палата депутатов соответствующим образом изменит статус монарха.
Попытка договориться о конкретных сроках выступления казачества с неформальным лидером старшины – Иваном Барабашем – успехом не увенчалась. Он уклонился от этой чести. Зато бросить вызов польской элите не побоялся кум Барабаша, сотник Чигиринского полка Богдан-Зиновий Михайлович Хмельницкий. К сожалению, связаться с Владиславом IV у него не получилось. Однако отважный офицер умудрился выкрасть у родственника королевский патент, позволявший казакам совершить набег на Крым. С этой бумагой Хмельницкий, тут же объявленный вне закона, пустился в бега, сумел добраться до Запорожской Сечи, где убедил сечевиков в том, что хорошо знаком с польским монархом, который готов помочь украинцам восстановить утраченные в 1638 году позиции, если те помогут государю обрести полновластие. Запорожцы охотно откликнулись на призыв простого сотника восстать против поляков вместе с королем и, естественно, провозгласили его своим предводителем. Ведь Хмельницкий среди всех был единственным, кого Владислав IV благодаря Барабашу знал в лицо и с кем без особой опаски согласился бы иметь и контакт, и дело. Запорожцы восстали в январе 1648 года, «за 3 недели до Масленицы». Поляки немедленно окружили Запорожскую Сечь, однако на штурм не осмелились. Смутил «королевский лист», слух о котором быстро разнесся по всей Украине. Пока глава карателей гетман Потоцкий колебался более месяца, Хмельницкий пополнил новобранцами маленькую казацкую армию и провел успешные переговоры с крымским ханом, который обеспечил повстанцев конницей – татарами Тугай-бея.
Владислав IV. Неизвестный художник
В конце апреля – первые дни мая у Желтых Вод оба войска сошлись во встречном сражении. В итоге гетман Потоцкий потерпел страшное поражение. Остатки коронной армии казаки с татарами разгромили через десять дней при Корсуни, расчистив себе путь на Киев. Владислав IV, прослышав в середине апреля о восстании Хмельницкого, срочно выехал из Вильно в Варшаву, чтобы исполнить свою часть давно разработанного плана. По дороге вдруг заболел, слег и 10 мая умер в замке Меречь. Смерть короля в одночасье поставила Хмельницкого в сложное положение. Без монарха добиться от упрямой шляхты автономии казачество практически не имело шансов. Поневоле следовало искать нового сильного союзника, каковыми могли быть либо татары с османами, либо русские. Ясно, что в тандеме с казаками России освободить Смоленск труда не составляло. Посему вопрос о том, не стояла ли Москва и за мятежем Хмельницкого зимой, и за кончиной короля весной 1648 года, вовсе не праздный.
Разумеется, прямых доказательств нет, а косвенных слишком мало. Тем не менее понятно, что и та, и другая цель легко достигалась средствами тайной дипломатии. Агентам Морозова ничто не мешало в Запорожской Сечи подтолкнуть казачество поддержать «проект» Хмельницкого, а затем, в Варшаве, сообщить по секрету о противоестественном, но реальном альянсе короля с казаками. А дальше поляки уже сами позаботились о том, чтобы тот не состоялся. Определенно, Морозов был крайне заинтересован в лишении Хмельницкого королевской подмоги, вынуждая повстанцев обратиться за содействием к близкой им по вере Москве. Он ожидал курьера с вестью о желании казаков сражаться с поляками плечом к плечу с Россией и в преддверии приезда гонца завершал последние приготовления к грядущей войне. А еще старался подстраховать себя на случай, если курьер не приедет вовремя. Что имеется в виду? Народное восстание, конечно. Поэтому боярин 16 января женил царя на Марии Ильиничне Милославской, а 26 января обвенчался и сам на младшей сестре царской невесты – Анне Ильиничне. В чем смысл? Расправиться со свояком монарха восставшей черни труднее, чем с простым первым министром!
