— Не знаю, что уж вам и сказать.
— А вы ничего не говорите и идите по своим делам.
— А почему вы приехали в наш дом?
— Ваш дом выбрал вычислительный центр. В компьютерной памяти хранятся все дома нашей страны. Требовался небольшой дом в небольшом тихом городке. Обитатели дома спокойны и нелюбопытны… Вычислительный центр серьезно ошибся. Он не учел вас! Но если об этом станет известно руководству страны, поднимется страшная паника.
— Гарольд, я вам ни чуточки не верю. Для меня, к сожалению, важно одно — вы извращенец, потому что спите с проклятым яйцом, тогда как молодежь вынуждена страдать.
— При чем тут молодежь? Что вы знаете о молодежи? Вы слишком юны, чтобы разбираться в проблемах молодежи.
— Я слишком юна? Да посмотрите на меня, наконец! Вы видите синяки под глазами? Знаете ли вы, сколько бессонных ночей я провела за последний месяц из-за того, что вы поселились в нашем доме?
— Из-за меня?
— Вот именно! А теперь вы мне морочите голову идиотскими пожирателями морковки из космического пространства. Я не хочу ничего знать! Я ненавижу вас, Гарольд, а еще больше ненавижу вашего любовника — яйцо!
Яйцо буквально завертелось вокруг своей оси.
Цинтия не смогла сдержаться. Она схватила половую щетку и замахнулась, чтобы размозжить яйцо.
Я подставил себя под удар и спас яйцо от гибели.
Не успей я этого сделать, брызги глака разлетелись бы по окрестностям.
Мы сражались. Мы боролись и постепенно так увлеклись борьбой, что остановились лишь в тот момент, когда Цинтия стояла ко мне спиной, прижавшись всем телом, а я оплел ее руками. В гневе она откинула голову, и мое лицо погрузилось в пышные заросли ее черных кудрей, пахнувших нежным шампунем. Она была упругой надувной подушкой: если нажмешь, тело поддавалось, но лишь отпустил — восстанавливало форму.
Цинтия прекратила сопротивление и снова зарыдала.
Я повернул ее лицом к себе и попытался утешить.
Что мне оставалось делать? Выгнать ее, чтобы она рыдала на лестнице?
Неожиданно мы рухнули на кровать. Цинтия старалась раздавить яйцо пяткой, я перехватил пятку, а затем умудрился положить глака на пол, где он принялся скакать как сумасшедший.
И тогда наступила пора любви.
— Гарольд, — произнесла Цинтия в полдень за несколько минут до того, как ее мама должна была вернуться из супермаркета. — Мне плевать на то, кто ты есть на самом деле. Мне нужно только одно — занимать в твоем сердце первое место, а последнее пусть занимает эта марсианская курица.
— Клянусь, Цинтия, что все так и будет, — ответил я. — И пускай цыпленок будет нашей тайной. Никому ни слова!
— Не смей произносить слово «наша»! Если ты еще хоть раз заикнешься об этой утке в моем присутствии, я собственноручно раздавлю эту сволочь!
— Я не сказал «наше яйцо». Я сказал «наша тайна». Я имел в виду тайну, а не яйцо.
— Бог с тобой, мой дорогой. Усыпи меня своими ласками.
К счастью, уже через час у меня заболело горло. Это был дар небес, которым я заразился от Цинтии. Предпочтительнее было бы схватить ветрянку или свинку, но на крайний случай сойдет и ангина. Мне нужна была передышка, и вирус, таившийся в горлышке Цинтии, для этого вполне пригодился, ибо наградил меня жаром, ознобом и страшной слабостью.
Я оказался между нескольких огней: Мирна источала жар, Цинтия — враждебность к яичку, само яйцо требовало, чтобы я его высиживал. Я же был всего-навсего слабым человеческим существом.
Я сделал все, чтобы не выздороветь, но болезнь не смогла долго прикрывать меня. Сестры возбуждались от моей беспомощности. Ночи были ужасны. Сначала прибегала Мирна и, удовлетворившись, засыпала. Я прикрывал ее одеялом. Цинтия предпочитала сражаться со мной на другой стороне кровати. Она жарко шептала мне на ухо, затем, обессиленная, засыпала, как раз когда просыпалась ее сестра. Сестры Фонкль насиловали меня по очереди. Я был опустошен.
Во мне не оставалось тепла для глака. Я был настолько заморожен и равнодушен к чужой беде, что если бы «Титанику» пришлось со мной столкнуться, он бы затонул в мгновение ока.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Глак находился в постоянной депрессии и разбрасывал по полу тряпки, в которые я его закутывал.
— Гарольд, — сказала как-то серым утром миссис Фонкль, — что-то происходит.
— Что? — спросил я слабым голосом, пытаясь сдержать кашель.
— Мать взрослых дочерей обычно бывает наблюдательной. Мои же дочки не совсем обыкновенные. И мне кажется, что вы, Гарольд, им нравитесь.
— Ваши дочки остроумны и умны, как пуговицы, — ответил я и сунул в рот старинный градусник, чтобы избавиться от необходимости продолжать беседу.
— Моя интуиция подсказывает, — продолжала квартирная хозяйка, — что они вам тоже небезразличны. Но когда я говорю «они», я не имею в виду только Мирну или только Цинтию. Вы меня понимаете? Кстати, почему ваше одеяло так трясется?
— Не обращайте внимания, — ответил я, прижимая яйцо ладонью.
— Жизнь состоит из решений, — продолжала миссис Фонкль. — Она состоит из игр и развлечений, но наступает время решать.
Я ожидал этого неизбежного разговора и готовился к нему. Не вынимая изо рта пробку в виде градусника, я вытащил из-под подушки тюбик со взбитыми сливками и в мгновение ока покрыл свое лицо белой пеной. При этом я взвыл, как филин.
Этого добрая миссис Фонкль не выдержала. Она медленно ушла на дно комнаты, не успев подать сигнала SOS.
Оттащив хозяйку в ее спальню и положив ее на кровать с влажным полотенцем на лбу, я вернулся к себе. Градусник валялся на полу и показывал нормальную температуру. Я закурил и огоньком сигареты подогрел ртутный шарик до тех пор, пока температура не зашкалила за все мыслимые пределы. Затем я положил градусник на тумбочку у кровати, а сам мирно улегся в постель и закрыл глаза.
Я ждал продолжения.
Сам же находился в коме. Это замечательное слово, и мой ответ враждебному миру. Кома!
Загадочная улыбка блуждала по лицу Джоконды, а моя рука ласкала теплое яйцо.
Естественно, хозяйка тут же вызвала врача.
— И когда это происходило, — услышал я голоса снизу, — его одеяло подпрыгивало?
— Как будто под ним находился мячик!
Они вошли ко мне. Я оставался в «коме» все время, пока доктор втыкал в меня иголки, делал анализ крови, уколы, а затем измерял кровяное давление.
Через некоторое время миссис Фонкль поднялась ко мне снова. Она была в прескверном настроении. Она потянула на себя одеяло, но я вцепился в него и не отдавал.
Тогда она заявила, что я жулик, симулянт, притвора и дезертир.
— Доктор Циппер сказал, что вы совершенно здоровы. У вас нет даже плоскостопия.
Никогда бы не подумал, что этот доктор Циппер так быстро меня разоблачит.
— Мистер Норт, попрошу вас признаться, к чему весь этот маскарад!
— Дорогая, — ответил я. — Дорогая, дорогая и еще раз дорогая!
Я быстро приподнялся и чмокнул ее в гортань.
— Надеюсь, ты приняла таблетку? — продолжал я. — Или предохранилась каким-то другим способом.
Я глядел на нее влюбленными глазами, а ее глаза готовы были выскочить из орбит от изумления.
— Но вы же никогда до меня и пальцем…
— Я-то никогда, но мы с тобой это делали вместе.
— Этого не было!
— Ах ты, моя бедолага, — пропел я. — Когда мы с тобой сделаем это снова? Ну признайся!
— У меня взрослые дочери!
— Они не шутили, когда утверждали, что мамочке в койке нет равных.
— Ты грязная свинья! — ответила она.
Как я себя в тот момент ненавидел! Если бы меня в наказание положили на гвозди, я бы принял эту кару с удовлетворением. Но может быть, в глубине души я ей польстил? Может быть, ей приятно было думать, что ради нее молодой человек сошел с ума? Пусть же лучше она считает, что я — сухая крошка, забытая на столе, мелкая кочка на светлом пути.
Ужин мне принесла Мирна.
— Гарольд, — заявила она, ставя поднос на тумбочку. — Я все обдумала. В твоем ослабленном состоянии тебе не под силу заниматься яйцом. Психологически ты не готов к материнской роли. Надо думать о том, чтобы брать. Нельзя все время только отдавать. Отдавать всего себя. Дорогой, мы все за тебя переживаем. Даже мама сегодня сама не своя. Она положила папе три порции тушеной печенки. Ты обязан выздороветь! Разреши, я заберу у тебя яйцо. Я буду согревать его, пока ты выздоравливаешь. Разреши мне уносить его к себе в спальню. Ну хотя бы ночами! Гарольд, умоляю, скажи «да»!
