— Вы гимназистка?
— Да. Шестого класса.
— А как вас зовут?
— Роза. А вас?
— Олег.
За разговором не думалось о волнах, о ветре, о возможности пойти ко дну. И время словно побежало быстрее. Незаметно наступил рассвет. Пропали звезды, побледнела луна, и на востоке разгорелось алое пламя утренней зари. Ветер усилился, и стало холоднее, чем было ночью.
— Вы боитесь качки?
— Я ничего не боюсь! — гордо сказал Олег.
И, чтобы подчеркнуть свое мужество, небрежно засвистел песенку Вертинского.
— Эй, вы там! Дайте по шее свистуну! — вдруг заорал Никифор.
По суеверным приметам рыбаков, свистеть в шаланде нельзя — обязательно накличешь беду. Оскорбленный Олег сконфуженно умолк.
— Сколько еще предрассудков, — тихо сказала Розочка, наклонившись к самому уху гимназиста.
Олег благодарными глазами взглянул на девочку и, соглашаясь, кивнул головой.
Где-то за горизонтом, из глубины моря, поднималось еще невидимое солнце. Стало светло, и Олег разглядел утомленное бессонной ночью лицо Розочки. Глаза ее, несмотря на усталость, были веселые и показались гимназисту похожими на фиалки.
Злой, холодный ветер нес шаланду, хлопая тугим серым парусом. Зеленые волны, закипая белой пеной гребешков, шли за кормой. Чайки, летавшие на близком расстоянии от лодки, ныряли, припадая к воде.
Усиливался ветер, меняя благоприятное для путешественников направление. Никифор уже вел шаланду под углом к волне. Норд-ост свирепел, и старый рыбак изливал грозные потоки ругани на своих помощников.
— Будет шторм! — сказал кто-то из пассажиров неуверенным и тревожным голосом.
— Гадальщики! Свистуны! — заскрежетал зубами Никифор. — Насвистели, дьяволы, черти полосатые!
Зеленая волна, пахнущая солью и водорослями, ударила в левый борт, накренив шаланду.
Олег упал и схватился руками за скамейку. Ему показалось, что лодка перевертывается.
Случилось то, чего опасались пассажиры, доверившие жизнь утлой шаланде. Нежданно-негаданно переменился ветер, и море разбушевалось. Одесский берег уже был виден, но пробиться к нему не было никакой возможности. С каждой минутой водная стихия становилась грознее и опаснее. Волны швыряли шаланду, как ореховую скорлупу.
— Откачивай! — яростно закричал Никифор. — Откачивай!
Длинноволосый музыкант, задыхаясь от одышки, вычерпывал воду жестяным ведром. Ему помогали молодые армяне. В Розочкиных руках появился черпак.
— Дайте мне, — икая, попросил Олег, но лишь наклонился, как вдруг почувствовал тошноту и кинулся к борту.
— Передай, Розочка, ему лимон, — сказала Розина мать.
— Вам очень плохо? — девочка с участием заглядывала в позеленевшее лицо Олега.
— Н-ничего, сейчас пройдет!
Укачало на шаланде всех, кроме Никифора и Розочки. Хрупкая на вид девочка неожиданно оказалась крепкой и очень выносливой. Она не проявляла никаких признаков страха. Изнемогая от усталости, Розочка помогала вычерпывать воду.
— Сбивай парус! — вдруг заорал Никифор.
Рыбаки спустили парус и взялись за весла. Шаланда сразу замедлила ход.
Никифор скрежетал зубами и выкрикивал немыслимые морские ругательства. Суровые лица контрабандистов стали сосредоточенными и хмурыми.
На второй шаланде тоже сбили парус. Всех пассажиров и гребцов в ней укачало, и они лежали на дне лодки. Только один рулевой, рыбак с огненно-рыжей бородой, боролся со штормом, упорно ставя утлое суденышко вразрез волнам. Шаланду все же швыряло как щепку.
Весь день неистовствовал шторм. Одесский берег, хорошо видимый с шаланды утром, стал постепенно исчезать. Волны гнали лодку в Румынию, в сторону багрового заката, где догорали огромные пышные облака. Потом над морем спустилась темнота и пронесся холодный ливень. Никифор уже не ругался, он молчаливо сидел за рулем, не ожидая себе смены.
Ночью шторм стал стихать.
Очнувшись от мучительного забытья, Олег увидел над головой две звезды и луну, затянутую мутной кисеей облаков. Луна исчезла почти сразу же, но справа вдруг вспыхнул ослепительный прожектор. Глазом циклопа он прошелся по морю и потух.
Шаланду стремительно несло к берегу.
Никифор снова стал ругаться и скрежетать зубами.
— Эй, черт! Вставай! Ставь парус!
Берег вырастал крутой темной стеной. Слышен был рев наката.
«Нас сейчас разобьет», — подумал Олег и в ужасе закрыл ладонями лицо.
Судьба писем
Шаланду швырнуло на берег огромной волной. Толчок бросил Розочку на Олега, и вдвоем они упали возле скрипача. Пена прибоя кипела вокруг лодки, яростно свистел ветер, и шум наката заглушал крики и ругань Никифора. Рыбаки выскочили на берег, торопливо разматывая цепь. Пассажиры, подобрав багаж, прыгали с борта прямо в воду. Олег, примостив вымокший чемодан с письмами на плечо, выскочил первый и угодил под волну. Холодная волна, ударив гимназиста в спину, вытолкнула его на берег.
Розочка чуть не погибла при высадке. Девочку с головой накрыла кипящая морская пена. Спас ее Олег. И тут все подивились: девочка, отлично державшаяся во время шторма, когда миновала опасность, потеряла сознание. Ее долго приводили в чувство.
О спутниках, ехавших во второй шаланде, пассажиры вспомнили, очутившись на берегу в полной безопасности.
— Если не ушли в Румынию, значит — сыграли в ящик, — угрюмо сказал Никифор.
Рыбаки остались на берегу. Пассажиры гуськом потянулись в город. До него было верст пятнадцать, как определяли одесситы, не меньше.
— Будем держаться вместе, — тихо сказала Олегу Розочкина мама. — Я не знаю здесь остальных.
Должно быть, с подобным предложением она обращалась уже к скрипачу. Музыкант отделился от мужчин и задержался, разговаривая с Розочкой. Компания незаметно разделилась на две группы. Первая, в которой были армяне, ушла вперед, вторая — с женщинами — несколько поотстала и плелась сзади.
Шли медленно, поднимаясь узкой тропинкой в гору, потом спускались в овраг, переходили мелкую речку, прыгая по скользким камням, и наконец, миновав колючий кустарник, выбрались на хорошую дорогу.
— Если бы вы меня не подхватили, я бы утонула, — сказала Розочка Олегу. — Я долго жила на море, а не умею плавать. У меня плохое сердце, врачи мне запретили купаться.
— А меня выучили за полчаса. Мальчишки бросили в пруд и заставили переплыть на другой берег. Я чуть не потонул, а все же научился…
— Вам на какую улицу нужно? — спросила Розочка.
— На Большефонтанную.
— Это недалеко от нас. Вы долго в Одессе пробудете?
— Не знаю.
Розочкина мать, Фира Давыдовна, шагавшая впереди, разговаривала со скрипачом о музыке. Она увлеклась и говорила очень громко. Вероятно, ее голос и привлек внимание красноармейского патруля. Яркий лучик фонарика сверкнул в руке военного, преградившего дорогу путникам.
— Стой! Ни с места! Кто идет?
— Свои, товарищи! — спокойно ответила Фира Давыдовна и подошла к патрульным.
— Документы! — коротко приказал человек в кожаной тужурке, подозрительно оглядывая футляр скрипача.
— Документов нет. Проводите к начальнику!
— Я и буду сам начальник.
— Вы? Очень хорошо. Я приехала из Крыма на лодке. Моя фамилия Рубинчик.
— Рубинчик ты или Бубенчик, я не знаю. Есть оружие?
— Нет.
— Обыскать!
— Да вы что, с ума сошли! — закричала Фира Давыдовна. — Не смейте дотрагиваться до моей дочери. Я жена командарма Подобеда.
Электрический фонарик осветил пылающее гневом лицо Фиры Давыдовны.
— Ну, айда за мной!
Четырех путников повели под конвоем мимо виноградника, в сторону от дороги.
«Чемодан! — с ужасом подумал Олег. — Надо его выбросить!»
Но осуществить это намерение ему не удалось: красноармейцы шагали рядом и зорко следили за арестованными.
Синий табачный дым густой пеленой плавал в маленькой сторожке. Тускло светила без стекла керосиновая лампа. Караульный начальник, опираясь спиной о стену, раскачивался на табуретке.
Фира Давыдовна заметила телефонный аппарат, висевший на стене, и оживилась:
— Соедините меня с губвоенкомом.
Голос ее прозвучал повелительно, и караульный начальник взялся за ручку телефона. Он крутил долго, с ожесточением, но никто на звонок не отзывался.
— Ну, добре, — согласился он, — может, вы Рубинчик, а это что за люди?
— Это — моя дочь, а это попутчики.
— Вы знаете их?
— Мы вместе садились в Тендре на одну лодку к контрабандистам, — уклончиво ответила Фира Давыдовна.
— Документы!
— Меня знает вся Одесса! — гордо выпятил грудь скрипач. — Я Ксендзовский. Вторая скрипка оперного театра.
