Макарыч посмотрел внимательно на Олега и тихо спросил:
— Вы с какого этажа, молодой человек?
— Он с шестого, — ответил Яшка за гимназиста. — Рядом с нами.
— Тогда вы его доведите до самой квартиры, а я вас покину. Мне людей нужно на ночное дежурство определить.
Макарыч, стараясь не смотреть на Феню, ушел, а Иван Семенович, с большим усилием произнося каждое слово, говорил:
— Кто в Октябре Зимний брал? Иван Клюкин.. И с Юденичем воевал. Шкуры не жалел… Для тебя, Яшка, не жалел. Слышишь? Чтобы ты другую жизнь увидел… А ты все озорничаешь. Матку не слушаешь, сорванец… Вот Врангеля кончим, будем жить, как цари. Снова пироги есть начнем. А Капустиных к ногтю! Антисоветская гнида! Это он Митьку подучил лук своровать…
— Он, он! — захлебываясь, подтвердил Яшка. — Митька спер. Я ему зубы начищу!
— Стрелять сукиных сынов! И чего только Ленин церемонится! Без них воздух чище. Кто не работает, тот не ест. А Капустин в три горла жрет. Нашел теплое место. Гнать его, паразита, надо…
Иван Семенович закашлялся. В груди у него хрипело и клокотало. Жена, отвернувшись, незаметно смахнула слезы. Яшка, преисполненный сострадания, смотрел на отца раскрыв рот.
— Капустин спит и во сне видит, как бы на меня в гробу полюбоваться. Не дождется… Шалишь!
— Ваня! — умоляюще сказала жена. — Не надо. Вредно тебе.
— Что ты меня хоронишь? Вредно! Иван Клюкин еще Врангеля кончать будет… Обязательно!
Олег уже был не рад, что неожиданно угодил в помощники. Если инвалид будет сидеть на каждой площадке и вспоминать украденный лук, пройдет целый час, пока они доберутся до шестого этажа. Старуха может заснуть. Тогда ее не добудишься.
Гимназист высказал свои опасения Фене. Женщина тоскливыми глазами посмотрела на него.
— Господи, как же я с ним одна управлюсь! Вы уж не уходите, молодой человек. Да и стучаться вам не к чему, старушку зря беспокоить. У нас переспите. Места хватит.
Феня вытерла слезы. Олегу стало жаль ее.
— Хорошо, — согласился он. — Я не уйду!
Чем выше поднимался по лестнице Иван Семенович, тем дольше он отдыхал на ступеньках, больше кашлял и меньше говорил. И когда инвалид наконец добрался до своей квартиры, он, обессилев окончательно, плашмя упал на кровать.
— Ну, слава богу! Долезли! — сказала обрадованная Феня и взбила подушку, для мягкости, чтобы лежать мужу было приятнее и спокойнее. — Теперь ты у меня и на шаг за дверь не выйдешь. Лежи и спи.
— Душно мне, — простонал Иван Семенович. — Воздуху не хватает.
— Все окна настежь отворены… Не привередничай, Ваня!
Квартира у Клюкиных была большая и неплохо обставленная. Иван Семенович занял ее по декрету, когда бывший владелец сбежал к Юденичу.
Феня уложила Олега на балконе. Там лежал полосатый соломенный матрац, а накрыться она дала солдатскую шинель мужа, старую и сильно потертую.
Гимназист с наслаждением вытянул усталые ноги и уснул.
Среди ночи его едва растолкала Феня:
— Молодой человек! Из комиссариата пришли. У Капустиных обыск делают, понятых нужно. Никто идти не хочет. Врагов наживать кому приятно? Макарыч вас велел позвать…
Плохо соображая, зачем его зовут и куда, невыспавшийся Олег пошел за Феней в соседнюю квартиру. Здесь на кухне сидел человек в кожаной тужурке и разговаривал с Макарычем. Возле плиты стоял лысый невысокий мужчина в нижней сорочке и шлепанцах на босу ногу. Митькина мать сидела на подоконнике с убитым видом. Она чувствовала свою обреченность.
— Вот, товарищ Грошев, привела понятого, — сказала Феня человеку в кожаной тужурке и представила Олега.
— Ну, что же. Теперь ведите, гражданин Капустин, показывайте свою квартиру. Открывайте дверь!
— Я буду жаловаться в совдеп! — закричал Капустин. — Не имеете права!
— Не ори! — строго оборвал Грошев. — Доставай ключ! Или сейчас же выломаем дверь. Товарищи, раздобудьте топор.
Капустин сдался. Жена подала ему кофейник. Он вытащил припрятанную связку ключей и дрожащими пальцами вставил один из них в замочную скважину.
— Это все Клюкины гадят! От ихней зависти терплю несчастья.
Капустин открыл дверь, и Грошев вошел в комнату. Сзади шагали понятые.
— В следующей кто живет?
— Никто! — глаза Капустина воровато забегали по сторонам.
Грошев подергал закрытую дверь.
— Открыть!
По щекам Капустина катились слезы. Он загремел ключами и открыл дверь в просторную комнату, где почти не было никакой мебели.
— Ого! — весело воскликнул Грошев.
Олег увидел: в переднем углу на подстилке спокойно спала свинья, удивительно розовая и чистая. Услышав шум, она вскочила, приветливо хрюкнула и подняла морду на вошедших.
— Имею полное право! — закричал Капустин. — Мое дело, не хочу водиться с кроликами. Выращиваю поросенка, и никого это не касается.
— А чем кормите? Вы работник детской столовой.
— Свой паек ей отдаю. Не имеете права! Нет доказательств!
— Сегодня в восемь утра свинью сдать в столовую. По акту. Сейчас его составим. Подписку от вас возьмем.
Грошев достал из портфеля бумагу. А Феня погладила свинью и воскликнула с восхищением:
— До чего же она розовенькая и аккуратная. Прямо картинка! Ничего не скажешь, воспитал… Не иначе, как мыл ее каждый день. У меня Яшка в сто раз грязней…
Капустину дали подписать акт. Рука его дрожала, крупные слезы капали на бумагу.
— Не могу! — визгливо закричал он и отбросил перо. — Полгода растил. Как за ребенком ухаживал. Не могу!
— Тогда придется вашего «ребенка» оставить под сохранную записку соседей, а вам пойти со мной.
Капустин торопливо подписался под актом. Свинья ласково терлась о ноги его жены и дергала ее за юбку.
— Ненаглядная ты моя! — зарыдала женщина. — Любимица!
— Ну, все, товарищи, — объявил Грошев. — Можете идти…
Олег вернулся на балкон Клюкиных. Никто его больше не тревожил, и он проснулся очень поздно. Феня возилась на кухне, жарила картошку на стеариновой свечке. Иван Семенович лежал на кровати, вытянув желтые высохшие руки поверх одеяла. Увидев Олега, он ласково улыбнулся ему.
— Спасибо тебе, парень! Намучился вчера со мной. Я раньше шесть пудов весил… Сейчас, конечно, не то, но все же тяжелый. — Он помолчал немного. — А Капустина взяли к ногтю. Свинью откормил на четыре с лишним пуда! Детишки с голоду, как мухи, мрут, а он, вишь, ветчины захотел. Такому контре пузо дороже. Если б Юденич победил, этот спекулянт нас, коммунистов, сам вешать стал бы. Это без всяких сомнениев.
Иван Семенович опустил веки. Олег сидел на табуретке возле него и думал, как бы уйти. Но только он приподнялся, инвалид открыл глаза.
— Вчера в «Красной газете» стишок был напечатан очень хороший. Люблю я стишки. Вот Демьян Бедный или Василий Князев пишут правильно. Покличь Яшку, он, кажись, дома…
Яшка, услышав свое имя, появился на пороге комнаты.
— Что надо, папаня?
— Где газета вчерашняя? Я тебе спрятать велел. Прочитай «Сын коммунара» вслух. Только звонко читай… Чтоб до сердца дошло.
— Да я тебе десять раз читал! Надоело!
— Я тебе дам «надоело»! Раз отец требует, читай! — раздался из кухни гневный голос Фени.
Яшка поначалу надулся, но газету разыскал и стихотворение Василия Князева прочитал с воодушевлением:
Привет и ласку ото всех встречая,Сын коммунара спросит мать свою:«Не понимаю. Объясни, родная,Я мал и слаб, за что мне честь такаяВ родном краю?»И мать ответит маленькому сыну:«К тебе горят любовию сердцаЗа крестный подвиг твоего отца,Погибшего в тяжелую годину.Стонала Русь под вражеским ударом,Грозила смерть свободному труду…Отец твой был солдатом-коммунаромВ великом восемнадцатом году!»
Иван Семенович лежал неподвижно с закрытыми глазами. Яшка перестал читать. Феня, неслышно вошедшая в комнату, молча подняла палец и приложила к губам. Олег тихо поднялся и на цыпочках вышел из комнаты.
На кухне Феня предложила:
— Я вам картошки жареной сейчас дам. Покушайте.
— Нет-нет! — торопливо отказался Олег. — Спасибо. До свидания!
Феня осторожно закрыла за ним дверь.
Письмо херсонского полицмейстера
Оставшись один, Николай Николаевич с грустью посмотрел на две пустые тарелки и направился в соседнюю комнату. Здесь вдоль стен стояли впритык друг к другу дубовые шкафы. Потемкин вынул из кармана брюк связку ключей и открыл стеклянную дверцу самого крайнего. На широких, слегка покатых полках лежали разноцветные фигурные пряники различных размеров. Каждый из них был укреплен с трех сторон воткнутыми в древесину стальными булавками. И возле каждого белела наклеенная этикетка с объяснительной надписью.
