Первый день в базе данных рылся эфэсбэшник Саша, он сцеживал информацию параллельно с вишневым киселем, который очень любил, но никак не мог добраться до той персоналии, что требовалась.
Время от времени компьютер выкидывал варианты девушек, до ужаса напоминающих нашу, но то фигура не совпадала, то лицо несколько не соответствовало данному, а то и просто: биография предложенной компьютером дамы вовсе не подходила под то, что требовалось, и оказывалось, что «пропавшая без вести» жива и здорова, живет по адресу такому-то «с серьезным, умным мужем», как говорится у кого-то из классиков.
Босс сам пробивал предложенные варианты, но на второй день явился в «контору», выбил себе пропуск и сел за компьютер, за день до того затерзанный эфэсбэшником Сашей. Два дня он рылся в данных со всей возможной свирепостью и упорством, какие только были отпущены на его долю богом. С большей свирепостью Родион Потапыч мог рыться только в собственной шевелюре, по которой давно плакала машинка парикмахера.
В то же самое время я, как загнанная землеройка, носилась по московским киностудиям, отлавливала каких-то странных, усталых людей и буквально заставляла их просматривать нарезку кадров из фильма, отражающих манеру съемки и игры актеров, но отнюдь не содержащую в себе описанные выше ужасы.
Только один толстый небритый мужчина, который, как оказалось позже, был знаменитым оператором, прищурился на кадры, где героиня идет по пристани с высоким парнем, по сюжету являвшимся ее любовником, обвиненным в ереси, и сказал:
– А… знаю.
– Что? – встрепенулась я, уже потерявшая надежду вытрясти из этих кинематографических мужей что-либо более существенное, нежели профессиональные характеристики манеры съемки, освещения и выбора антуража, которые все равно мне ничего не говорили и к разгадке не приближали. – Что вы знаете?
– А вот этого парня, который с этой девчонкой идет, – отозвался он.
– И кто он?
– А он у нас в свое время работал… в массовке. И на эпизодических ролях два раза. Я его потому и запомнил, что у меня память на лица хорошая. А еще он тут пьянствовал со звуковым оформлением… в смысле, с ребятами оттуда… ну и… У нас его тут все знают… юмориста. Жванецкий недобитый. Меньше бы пил, – может, и вправду бы в люди вышел.
– А где он сейчас, вы не знаете?
Знаменитость пожала пухлыми плечами:
– Откуда мне знать? Уволили его. За дебош и профессиональное несоответствие. Может, спился и пропал, может, устроился где… на другой работе. Он вообще заводной парень был, артистичный.
Я перевела взгляд на экран, где в режиме стоп-кадра рядом с девушкой застыл высокий чернявый парень с ироничным смуглым лицом и ехидной улыбкой.
– Как его зовут? – быстро спросила я.
– А зовут его… – оператор поскреб лысину и пробормотал:
– Господи, да как же его зовут… м-м-м… Леночка, – повернулся он к вошедшей в комнату девушке с какими-то коробками, – как звали этого… веселого такого паренька, который, помнится, в позапрошлом году сорвал съемки какого-то ток-шоу, когда вломился в студию пьяный и стал утверждать, что он… принадлежит к старой русской аристократии и вообще… э-э-э…
– А! – Леночка бухнула на стол коробки и улыбнулась. – Помню этого… аристократа. Тем более – русского. Миша Розенталь его звали.
– Ну да! – сказал знаменитый кинооператор. – Конечно. Миша Розенталь.
– А… благодарю. А где он живет, вы не знаете?
Знаменитость окинула меня пристальным взглядом и произнесла:
– Я вижу, и вы туда же.
– Что, простите? – недоуменно спросила я.
– Да просто этот Мишка слыл завзятым ловеласом. Все девчонки наши за ним стаями бегали, хотя он вроде и на комплименты не особо щедрый, да и сам – не то чтобы уж голливудский красавец. Обаятельный, конечно… но… – Он повернулся лицом к окну, а ко мне спиной и сказал: – Не знаю я, где он живет. Он со старой квартиры съехал. Где живет, не знаю.
– Спасибо, – и, попрощавшись, я вышла из комнаты.
* * *
– Это уже кое-что.
Сказав это, Родион откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул. Потом нервно закурил и проговорил:
– А вот у меня – глухо. У меня уже перед глазами плывут эти физиономии… все эти… эх! – Родион Потапыч выразительно потряс в воздухе рукой, а потом притянул к себе клавиатуру компьютера и добавил:
– Ну а что касается Розенталя твоего, так это пробьем прямо отсюда, не надо и дружков из ФСБ просить посодействовать. Залезу в базу данных МВД. Как его зовут-то, этого деятеля кинематографии?
– Михаил.
– Михаил… Михаил. До свиданья, наш ласковый Миша, до свиданья, до новых встреч… – невероятно фальшиво и гнусаво пропел себе под нос Родион, по мере того как его пальцы порхали по клавиатуре. – Не мое это, конечно, дело, в компьютере рыться… но… ага, да тут этих Розенталей как собак нерезаных… А Михаилов тут… э-э-э… кажется, вот он и есть, голубчик. Розенталь Михаил Моисеевич, сорок шестого года рождения, кинооператор…
– Какого – сорок шестого? – перебила его я. – Да тому Мише, который нам нужен, от силы тридцатник стукнул.
– Вижу, – сказал босс, – да… вот он, наверно. Розенталь Михаил Валентинович, семьдесят первого года рождения, выпускник МГУ имени Ломоносова, факультет журналистики… точно, он. Вот и фото прилагается.
Я перегнулась через плечо босса и увидела уже знакомые – по тому «фильму» – острые характерные черты Миши Розенталя.
– Между прочим, он два месяца назад сменил прописку, – сказал Родион. – Возможно, это не случайно.
– Новый адрес есть?
– Да, разумеется, это же текущие данные, – отозвался босс. – Так… вот и адрес. Запоминай.
– А вы чем будете тем временем заниматься, Родион Потапыч? – проговорила я с еле уловимой ноткой иронии и встала с дивана.
– А я буду заниматься тем, что продолжу поиски этой злополучной девушки на пленке, – угрюмо ответил Родион. – Не понимаю, как бы мы ее искали, не будь компьютеров…
– Так бы и искали, как искал пропавших без вести мистер Шерлок Холмс, – ответила я.
Глава 4
Уже смеркалось, когда я наконец отыскала квартиру гражданина Розенталя.
Весельчак, пьянчужка, всеобщий любимец и актер в фильме с омерзительными убийствами жил в типовой пятиэтажке на окраине столицы. Место жительства тем более странное и неудобное, что прежде Михаил Валентинович проживал в непосредственной близости от Кутузовского проспекта. В прекрасной трехкомнатной квартире.
А нынешняя жилплощадь гражданина Розенталя представляла собой две комнаты, совмещенный санузел и зверски секвестированную (если пользоваться омерзительным термином современных финансистов) кухню.
Я поднялась по заплеванной лестнице, первые два пролета которой были начисто скрыты облаками густого пара, поднимающегося из подвала. Из последнего валило так горячо, интенсивно и зловонно, словно там поселился Змей Горыныч.
По всей видимости, прорвало теплотрассу вкупе с канализацией.
Дверь квартиры номер восемнадцать, в которой имел несчастье проживать разыскиваемый мной М. В. Розенталь, представляла собой нечто среднее между полотном художника-авангардиста, обкурившегося «дури», и входом в больничную палату, на которой криво нацарапан номер и – под ним – диагноз содержащихся за дверью больных. Дверь квартиры Михаила Валентиновича поражала буйством красок (как будто она служила палитрой) и отсутствием каких бы то ни было элементарных удобств.
Под удобствами (в подъезде, подобном этому) следует разуметь дверную ручку, а также – желательно – косяки.
Вот последних-то как раз и не было, и из неплотно притворенной двери сочились обрывки различных шумов: дикие нечленораздельные вопли, пронзительный женский визг, истерический, со всхлипываниями и подвыванием, смех – и все это под замечательный аккомпанемент мерзко грохочущей музыки.
Я подняла глаза в поисках какого-либо звонка, но тут же осознала собственную наивность: на месте, где в нормальных квартирах приличествует быть звонку, торчали два заголенных проводка, по всей видимости – под напряжением.
– Богемные люди, – неодобрительно сказала я и толкнула дверь.
Как я и ожидала, та подалась: не заперто.
Я шагнула в прихожую и тут же едва не навернулась через щуплое тельце мирно спящей девицы. На ней была грязноватая серая футболка, явно не по росту, и одна желтая тапка. Футболка задралась, и из-под нее виднелись черные трусики.
От толчка моей ноги девица вздрогнула, затрепыхалась всем телом, а потом, медленно повернув голову, подняла на меня совершенно бессмысленные глаза и выговорила хрипловатым ломким голосом:
– А-а-а… Курбатый, ты, что ли? А зачем бороду отпустил?
Сказав это, девица уронила голову на исходную позицию и снова задремала.
Я невольно прошлась ладонью по подбородку, как бы проверяя, не выросла ли у меня в самом деле бородка. Не обнаружив никакой растительности, чего, впрочем, и следовало ожидать, не правда ли? Я перешагнула через галлюцинирующее чудо в грязной футболке и одной тапке и как раз в этот момент я увидела перед собой небритого молодого джентльмена в звездно-полосатом цилиндре (то есть попросту символизировавшем американский флаг), в довольно приличном пиджаке, надетом, правда, на голое тело, и при галстуке, нацепленном непосредственно на шею. Это было самой презентабельной частью прикида молодого человека. Поскольку весь остальной его наряд состоял из порванных в нескольких местах семейных трусов, смахивающих уже не столько на традиционное мужское нижнее белье, сколько на набедренную повязку дикаря – веревочку (в данном случае – резиночка) с болтающимися на ней лоскутами цветастой дешевой материи.
