«Деляйт шоу!» — приказывал Бруно со своим неизменным немецким обаянием, и мы подчинялись, как последние психи, сбежавшие из лечебницы.
Мы бросались из одной крайности в другую. Джон и Пол были самыми сумасшедшими. У первого лучше всего получалось имитировать Джина Винсента: хвататься за микрофон, словно он хотел запустить им в зрителей, волочить его за собой и подскакивать, как дебил. Второй вопил на манер Литтл Ричарда, отплясывая вокруг сцены. День за днем эти представления приобретали все более четкую форму.
Стью вел себя, как незначительный персонаж, и преуспел, эксплуатируя образ обожаемого им Джеймса Дина, оставаясь абсолютно невозмутимым в своих черных очках. Что касается меня, то было не слишком важно, чем я занимался за своими барабанами, но я вставал каждый раз, как начинал отбивать на тамтаме танец в индийском духе. Джордж пытался нас поддержать и был совершенно уморителен в своей максимальной концентрации на собственной игре.
Немецкие рокеры нас обожали, и никто, а меньше всех Бруно, не отдавал себе отчета, что нам хотелось плюнуть им в рожу. Но в конце концов эта игра обернулась против нас. БИТЛЗ вовсю учились создавать атмосферу. Мы попались в ловушку «Деляйт шоу!». Сначала это было протестом против плохого обращения с нами Бруно: отвратительных условий жизни и мизерной платы, составлявшей 15 фунтов в неделю каждому.
У нас был номер, который начинался с медленной романтической мелодии. Зрители мелкими шажками пробирались к танцевальной площадке, обнявшись и нежничая. Вдруг, неожиданно, без всякого предупреждения мы начинали играть неистовый рок'н'ролл в бешеном темпе. Сначала у немцев выходил облом. Это был еще один вид протеста, но потом они начали нас просить исполнять песни с меняющимся ритмом. Опять эффект бумеранга!
Каждый вечер мы разыгрывали полусумасшедших идиотиков по 7 часов кряду. «Ви деляйт шоу?» Вы никогда не видели ничего подобного! Иногда Пол даже не притрагивался к гитаре, но из-за шума этого не замечали. Джон катался по земле, размахивал микрофоном в воздухе, корчился, принимая позы горбуна Квазимодо. Или, для разнообразия, вскакивал к Полу на спину, и они вдвоем нападали на Джорджа и Стью, стараясь загнать их за кулисы. Иногда они бегали по сцене, залезая один другому на плечи. Та малость музыки, которая все же звучала, исполнялась Джорджем и Стью, да и то это был один ритм. В другой раз Джон превращался в звезду балета и прыгал со сцены на зрителей. И его прыжок заканчивался грандиозным шпагатом.
Часто Джон и Пол покидали сцену, чтобы броситься, как дикие быки, на танцующую толпу, или принимались отплясывать фарандолу с посетителями, которые только того и ждали. Все это немцы получали за свои деньги. Они были не из тех, кто охотно оставался сидеть, чтобы послушать музыку БИТЛЗ, — в те времена таких было немного, они явно предпочитали наш гротескный юмор и кремовые пирожные нашему музыкальному таланту. Они стали называть нас «beknakked» БИТЛЗ, — жаргонное выражение, означавшее сумасшествие или слабоумие, но нам от этого было ни жарко, ни холодно.
Наш репертуар состоял преимущественно из американских песен: Фэтса Домино, Карла Перкинса и из известных вещей Джина Винсента, Элвиса и Литтл Ричарда. Немцы обожали «What'd I Say» — классику Рэя Чарльза, которой могли подпевать. Они повторяли слова и отбивали ритм пивными бутылками на столе.
Многочисленные истории, рассказываемые в течение многих лет о поведении БИТЛЗ на сцене, описывают серьезные потасовки, происходившие между нами. Это не совсем верно. Большинство из них было частью «Деляйт шоу»… То, что казалось дракой, было на самом деле спланировано в «Индре», где мы вечер за вечером все больше совершенствовались в «Деляйт шоу». Пол, может быть, с единственной гитарной струной набрасывался на поющего Джона, предварительно уловив его кивок головой. Джон, поддерживая игру, притворялся рассерженным и давал отпор. Все это должно было казаться очень натуральным зрителям, которые взвинчивались все больше и больше, но мы всегда только прикидывались, и среди так называемых противников никто не бывал пострадавшим. В те времена мы были неразлучны и затевали все приключения вместе наподобие пяти мушкетеров (довольно-таки жалких!).
Вне всякого сомнения, Джон и Пол выкладывались как только могли для «Деляйт шоу». Даже если это было всего лишь разрядкой, реакцией на обман и неудовлетворенность.
По мере того как проходили недели, Леннон становился все более дерзким, отваживаясь даже открыто поносить публику, обзывая ее «грязными бошами», «наци» и «гитлеровцами». Позднее репертуар его шуток расширился вплоть до таких выражений, как «увечные немецкие моторы», что демонстрировало его навязчивые идеи относительно калек. Они выразились позже публично в его прозе, рисунках и заявлениях в прессе. Немцы, над которыми он издевался: «Давайте, поднимайтесь и пляшите, вы, банда обленившихся негодяев!», ничего не понимали и часто аплодировали его оскорблениям.
Он проживал на сцене свои фантазии об увечных, корчась и кривляясь в гротескных позах, понятных всем. Однако не было и речи о единодушии со зрителями. Леннон на них чихать хотел. Но даже один только вид калек причинял ему физическую боль; он не мог находиться в их присутствии. Несколько раз я видел, как он выбегал прочь из гамбургских кафе при появлении какого-нибудь старого вояки, которому оторвало конечность, или который был изуродован. Я видел однажды, как он отреагировал подобным образом, оставив на тарелке только что начатую еду.
Он никогда не объяснял ни этого странного поведения, ни причин, заставлявших его посвящать свой талант художника изображению персонажей с физическими недостатками. Я думаю, они вызывали в его душе глубочайшую печаль.
Народ потек в «Индру» забавляться, когда новость о пяти буйнопомешанных битлах облетела весь город. Через месяц наша интерпретация «Деляйт шоу» превратила нас в главное увеселение города, со всеми нашими дебильностями, низкопробными потасовками и Джоновыми «выпендрами». Кое-кому из зрителей он казался шутом, но вся эта акробатика на сцене была для него просто-напросто средством ухода от действительности. Он разыгрывал из себя идиота, вопя во всю глотку непристойности, и всегда выходил неоспоримым победителем из любой перепалки. Публика даже требовала от него подобного поведения. После очередной словесной атаки на посетителей, которые, в сущности, за это нам и платили, Джон успокаивался, довольный собой, как если бы он только что освободился от нескольких назойливых демонов. Я часто пытался понять его манеру поведения со зрителями и пришел к заключению, что Джон вовсе не испытывал никакой злобы по отношению к немцам как таковым, но он мстил им за свое все возрастающее неудовлетворение от того, что они заставляли его выступать в стиле, который на самом деле был ему чужд.
В «Индре» мы встретили подружку, которая помогала нам в течение долгих месяцев. Это была Мутти, уборщица туалетов. Мы называли ее так, потому что ей было уже добрых пятьдесят, а нам все люди старше двадцати казались развалинами. Ее прозвище произошло от сокращенного «Mutter», что по-немецки значит «мать». Она работала по ночам за кулисами, где у нас были каморки, естественно, рядом с туалетами. После завершения каждого нашего выступления она поджидала нас, совершенно взмокших от пота, чтобы снабдить полотенцами, клинексом и чистыми рубашками, абсолютно необходимыми после очередного «Деляйт шоу».
Почти каждый вечер она была готова, с ниткой и иголкой, зашивать Джоновы брюки, которые трескались во время его рискованных прыжков а-ля Нуриев. Но он всегда настаивал на том, что починит их сам. В одних кальсонах он принимался за починку, которая носила очень временный характер, с добавлением нескольких морских узлов (незачем и говорить, что следующим вечером он занимался тем же самым). Если кто-нибудь приходил за кулисы во время его портновских упражнений, будь то мужчина или женщина, он приглашал их, все в тех же своих единственных кальсонах, говоря, даже не поднимая головы:
— Заходите, будьте как дома!
В то время мы весьма способствовали увеличению потребления спиртного в Гамбурге. Оно расходовалось целыми ящиками, и мы пили прямо на сцене, не прекращая своего шутовства. Немцы были бесконечно предупредительны, понимая, что «Деляйт шоу» вызывает сильную жажду. Некоторые завсегдатаи «Кайзеркеллера» начали изменять ему ради «Индры», куда они приходили посмотреть БИТЛЗ. Это совершенно не смущало Бруно, напротив, он получил то, чего хотел, ведь его желанием было сделать из «Индры» такой же популярный клуб, как и второе его заведение. Если между клубами и было какое-то соперничество, то оно прекратилось через два месяца после нашего дебюта в «Индре», когда Бруно пришел нам объявить, что «Индра» должна быть закрыта.
