К Астрономии:
В небесны, Урания, кругиВозвыси посреде лучейЕлисаветины заслуги,Чтоб тамо в вечну славу ейСияла новая планета.
К Метеорологии:
Наука легких метеоров,Премены неба предвещайИ бурный шум воздушных споровЧрез верны знаки предъявляй,Чтоб земледелец выбрал время,Когда земли поверить семяИ дать когда покой браздам;И чтобы, не боясь погоды,С богатством дальны шли народыК Елисаветиным брегам.
Ломоносов не только прославляет науки и проистекающую от них пользу. Поэтическая мысль становится у него средством научного познания мира. В «Утреннем размышлении о божием величестве» он описал огненную природу Солнца, как «горящий вечно Океан», где «вихри пламенны крутятся, Борющись множество веков». Поэтический восторг перед бесконечностью Вселенной сочетается у него с убежденностью в ее познаваемости.
Поэзия Ломоносова, невзирая на стесняющую ее условность, пронизана вдохновенным практицизмом. В стихах и прозе он вдалбливал в неподатливые умы елизаветинских вельмож и самой императрицы мысли о необходимости опираться на науку, развивать производительные силы страны. В «Слове о пользе Химии» (1751) он призывал приложить все усилия к разведке ископаемых: «Рачения и трудов для сыскания металлов требует пространная и изобильная Россия. Мне кажется, я слышу, что она к сынам своим вещает: Простирайте надежду и руки ваши в мое недро и не мыслите, что искание ваше будет тщетно». А еще раньше, в «Оде на день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны 1747 года», разумея Елизавету и прямо обращаясь к ней:
И се Минерва ударяетВ верьхи Рифейски копнем;Сребро и злато истекаетВо всем наследии твоем.Плутон в расселинах мятется,Что россам в руки предаетсяДрагой его металл из гор,Которой там натура скрыла…
Ломоносов превращает в своего рода волшебную феерию даже прорытие канала между неприметной речушкой Славеной и Невой. Славена
…влагу рассекая,Пустилась тщательно к Неве;Волна, во бреги ударяя,Клубится пеною в траве.Во храм, сияющий металлом,Пред трон, украшенный кристаллом,Поспешно простирает ход;Венцем зеленым увязеннойИ в висс, вещает, облеченнойВладычице российских вод.
(«Ода, в которой ее величеству благодарение от сочинителя приносится за оказанную ему высочайшую милость в Сарском Селе августа 27 дня 1750 года»)
В той же оде Ломоносов говорит о радости научного познания:
Пройдите землю, и пучину,И степи, и глубокий лес,И нутр Рифейский, и вершину,И саму высоту небес.Везде исследуйте всечасно,Что есть велико и прекрасно,Чего еще не видел свет…
Ломоносов был связан одической условностью. Его оды – искусственные конструкции, использующие «готовые» традиционные формы и формулы. Образный строй порождает не непосредственное видение мира или импульсивное вдохновение, а строго рассчитанное «изобретение» метафор и риторическое возбуждение страстей. Особенность и заслуга Ломоносова в том, что он умел вкладывать в свои одические построения не только риторический, но и подлинный пафос, живое переживание действительности и свое отношение к ней. Он не только имитировал внезапно пленивший его «восторг», но и проникался сознанием значительности воспеваемых им побед, величием наук и вожделенного мира.
5
В период становления новой русской поэзии перед Ломоносовым с большой остротой вставали важнейшие проблемы русского языка и стиля. Прежде всего возникал вопрос об отношении нового литературного языка к старому книжному, основой которого служил язык церковнославянский. Ломоносов решал эту задачу применительно к различным родам литературы или жанрам. Он предложил теорию «трех штилей», изложив ее в «Предисловии о пользе книг церьковных в российском языке», открывавшем первый том собрания его сочинений, изданный в 1757 году Московским университетом.
Учение о «трех штилях» не было изобретением Ломоносова. Оно восходило к античным источникам и было хорошо известно риторикам XVII века. Ломоносов разработал это учение применительно к историческим условиям русского литературного языка. Он требовал «рассудительного употребления» средств языка в различных жанрах, сообразно с наиболее приемлемым для них «штилем». Он выделил «высокий штиль» – насыщенный книжными речениями, однако всем грамотным «вразумительными и не весьма обветшалыми». «Средний штиль» – состоящий из «речений больше в российском языке употребительных» и допускавший «некоторые речения славенские» и отчасти простонародные. «Низкий штиль», со средним смешиваясь, от общеупотребительных церковнославянских слов и вовсе удаляется. «Высокий штиль» приличествует употреблять при сочинении героических поэм, торжественных од и «прозаичных речей о важных материях». «Средний» пригоден для стихотворных дружеских посланий, элегий, эклог, сатиры, театральных сочинений, «к живому представлению действия». «Низкий» допустим в комедиях, баснях, эпиграммах, в песне и дружеских письмах в прозе.
Отдавая должное выразительности старого книжного языка, Ломоносов ограничивал применение «славенщизны», предостерегая от чрезмерного ее употребления, чтобы «слог не казался надутым». Сохраняя действенные элементы книжного языка, Ломоносов открывал дорогу просторечию не только в «низком» и «среднем» стилях, но допуская его и в «высоком». Он обращал внимание на стилистическую окраску слова и его восприятие. «Низкое» по своему значению слово принадлежало к «высокому штилю», коль скоро оно относилось к церковнославянизмам и не утратило отблеска своего происхождения. А его простонародный синоним отходил к «низкому штилю». Уменье пользоваться различными стилистическими оттенками при почти одном и том же значении слова («глас» и «голос», «хлад» и «холод» и т. д.) придавало гибкость и выразительное разнообразие литературной речи и поэзии.
Теоретические основания своего метафорического стиля Ломоносов разработал в «Риторике», которую начал составлять еще в 1743 году. До известной степени она была и его «Поэтикой». Шестую главу первой части «Риторики» он назвал «О возбуждении, утолении и изображении страстей», где утверждал: «Хотя доводы и довольны бывают к удостоверению о справедливости предлагаемый материи, однако сочинитель слова должен сверьх того слушателем учинить страстными к оной» (§ 94). Иными словами – не только убеждать, но и воодушевлять, увлекать за собой, создавать душевный подъем. Главное внимание при составлении «витиеватых речей» Ломоносов уделяет метафоре. Метафора, по его определению, представляет собой перенос речения «от собственного знаменования, т. е. основного значения слова к другому «ради некоторого обоих подобия» (§ 182), иными словами – сближения переносных значении. Условием для этого он называет «силу совоображения», которая, «будучи соединена с рассуждением, называется остроумием» и представляет собой «душевное дарование с одною вещию, в уме представленною, купно воображать другие, как-нибудь с ней сопряженные» (§ 23). Это «сопряжение» идей производит «быстрый разум», который поражает воображение новизной и неожиданностью возникающих представлений, позволяет постичь и охватить многообразие вещей и явлений (вспомним «быстрых разумом Невтонов» в оде 1747 года). Оно происходит «некоторым странным, необыкновенным или и чрезестественным образом и тем составляет нечто важное или приятное» (§ 129), – т. е. порождает эстетический эффект. Эти положения были важнейшими принципами эстетики барокко.
Барокко – главенствующий стиль эпохи, пришедшей на смену Ренессанса. Оно возникло в сложных и противоречивых условиях общеевропейского кризиса феодализма, первых буржуазных революций, наступления контрреформации, религиозных войн и национально-освободительных движений.[26] В эпоху барокко, как и Ренессанса, возникали и сталкивались различные противоборствующие шейные и стилевые течения, отражавшие особенности исторического процесса. По сравнению с Ренессансом проявление барокко в отдельных странах отличалось большим разнообразием и «пестротой», так как оно вступало в более тесное взаимодействие с национальными особенностями и предшествовавшими художественными традициями, перерабатывало их, создавая национальные варианты нового стиля.
Барокко развивалось неравномерно и несинхронно, захватывая и те страны, где проявления Ренессанса были выражены слабо или только намечались и где оно продолжало своими средствами его гуманистические начала, как бы принимая на себя историческую функцию Ренессанса. В формах барокко находило выражение и раннее Просвещение, в частности в славянских странах, где его хронологические рамки доходили до второй половины XVIII века.[27]
