Это уподобление стало настолько привычно, что в реляции о Полтавской победе, напечатанной в «Ведомостях» (1709, № 11), сообщается: «… вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла».
Отправляясь от сложившейся традиции, Ломоносов в «Оде на прибытие императрицы Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года…», подразумевая разгоревшуюся было новую войну со Швецией, говорит:
Там, видя выше ГоризонтаВходяща готфска ФаэтонтаПротив течения небесИ вкруг себя горящий лес,Тюмень в брегах своих мутитсяИ воды скрыть под землю тщится…
А в оде 1759 года (на победы над королем прусским) пользуется изысканным метафорическим уподоблением:
Там Мемель в виде ФаэтонтаСтремглав летя, нимф прослезил,В янтарного заливах ПонтаМечтанье в правду претворил.
Мемель, взятый русскими войсками 5 июля 1757 года, олицетворяет всю Пруссию и ее надменного короля, обращаясь к которому Ломоносов восклицает:
Парящей слыша шум Орлицы,Где пышный дух твой, Фридерик?Прогнанный за свои границы,Еще ли мнишь, что ты велик?
В том же году Ломоносов, проектируя памятные медали, предложил изобразить на них падение Фаэтона, пораженного молнией Минервы (Елизаветы Петровны) на фоне Франкфурта-на-Одере.[37]
Традиционный мифологический реквизит, обновляемый Ломоносовым, выступал на новом историческом фоне в знакомой, еще эстетически действенной художественной функции.
6
Важнейшие мотивы и образный строй поэзии Ломоносова отличались постоянством и стилевой устойчивостью. Оды Ломоносова входят в художественный стиль времени. Вспомним статую Анны Иоанновны, исполненную Карло Растрелли, который придал ее облику черты неумолимой и грозной самодержицы с чугунной поступью и несокрушимой властностью. А рядом с изукрашенной бронзовой глыбой помещен, словно оторвавшийся от нее кусочек металла, маленький изящный «арапчонок» – монументально обобщенный и жизненно конкретный образ, правдивый и условный, с налетом восточной экзотики. В оде на взятие Хотина Ломоносова «российская Орлица» почти лишена индивидуальных черт и воспаряет на недосягаемую высоту:
Одеян в славу Аннин ликНад звездны вечность взносит круги;И правда, взяв перо злато,В нетленной книге пишет то,Велики коль ее заслуги.
Слышится шум титанической битвы:
Не медь ли в чреве Этны ржетИ, с серою кипя, клокочет?Нет, это коварный враг:В горах огнем наполнив рвы,Металл и пламень в дол бросает.
«Уподобления» Ломоносова одновременно живописны и отвлеченны, конкретны и изысканно условны:
Крепит Отечества любовьСынов российских дух и руку;Желает всяк пролить всю кровь,От грозного бодрится звуку.Как сильный лев стада волков,Что кажут острых яд зубов,Очей горящих гонит страхом,От реву лес и брег дрожит,И хвост песок и пыль мутит,Разит извившись сильным махом.
Конкретная, даже натуралистическая деталь является частью витиеватого «замысла», сопрягающего отдаленные представления, создавая живописный и эмоциональный фон восприятия. Отдельные красочные детали одического видения поэта теряют свою предметность, но они укрепляют метафорический строй оды, притягивают его к земле. В оду вкраплены подробности из военной реляции, сообщавшей, что русские войска заняли турецкие укрепления в седьмом часу вечера и что отступавшие турки сожгли свой лагерь:
Скрывает луч свой в волны день,Оставив бой ночным пожарам…Из лыв густых выходит волкНа бледный труп в турецкий полк.
Над полем битвы, как в барочном театре, открывается «окно» с аллегоризированными «героями»:
Небесная отверзлась дверь;Над войском облак вдруг развился;Блеснул горящим вдруг лицем;Умытым кровию мечемГоня врагов, Герой открылся.
Это сам Петр. Кругом него «перуны блещут», «дубравы и поля трепещут». С ним ведет беседу «Смиритель стран Казанских» – Иоанн Грозный:
Герою молвил тут Герой:«Нетщетно я с тобой трудился,Нетщетен подвиг мой и твой…
Видение закрывается мглой. Звучит гимн русской победе:
Шумит с ручьями бор и дол;Победа, росская победа!Но враг, что от меча ушол,Боится собственного следа.
И заключительный мотив – победа должна обеспечить мирное преуспеяние Отечества:
Козацких поль заднестрской татьРазбит, прогнан, как прах развеян,Не смеет больше уж топтать,С пшеницой где покой насеян.
Структурные особенности од Ломоносова определились уже в его первой оде. Найденные им композиционные приемы и мотивы находят применение в последующих одах. Так, в оде 1742 года на прибытие Елизаветы Петровны из Москвы в Петербург снова раскрывается небесная «дверь» – и Петр уже с Екатериной взирает, «исполнен веселья», на свою дщерь, что «мир подаст пределам света».
Тема войны и мира становится сквозным мотивом многих од Ломоносова, постоянно подчеркивавшего миролюбивый характер России. Он часто говорит об успехах русского оружия, победах и доблести воинов. Но он благословляет только одну войну – защиту Отечества, войну саму по себе он отвергает и считает недостойной, В поэме «Петр Великий», прославляя Петра и его войско, он в то же время восклицает:
О смертные, на что вы смертию спешите?Что прежде времени вы друг друга губите?Или ко гробу нет кроме войны путей?Он прославляет благостный и плодоносный мир:Царей и царств земных отрада,Возлюбленная тишина,Блаженство сел, градов ограда,Коль ты полезна и красна!
(«Ода на день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны 1747 года»)
Или его обращение к войне:
Мечи твои и копья вредныЯ в плуги и в серьпы скую;Пребудут все поля безбедны,Отвергнув люту власть твою.На месте брани и раздораЦветы свои рассыплет Флора.
(«Ода на прибытие ее величества великия государыни Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года по коронации»)
Ломоносов вкладывает в свои оды народное понимание и отношение к войне и миру, он выражает надежду, что «огнь и меч» навсегда удалятся из его страны:
Весна да рассмеется нежно,И земледелец безмятежноСторичный плод да соберет.
(«Ода на день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны 1748 года»)
Риторическая позиция позволяла Ломоносову идеализировать любого монарха, от Петра Великого до младенца Иоанна Антоновича, наделяя его всеми мыслимыми совершенствами и добродетелями. Прославляемая им «Дщерь Петра» становится условной фигурой просвещенной монархини – мудрой покровительницы наук и искусств. Поэт возносит ее на Парнас, где «воды протекают ясны И прохлаждают Муз собор» (ода 1746 года на день восшествия на престол Елизаветы Петровны):
Там холмы и древа взываютИ громким гласом возвышаютДо самых звезд Елисавет.
Он озаряет ее неземным сиянием, пользуясь всеми средствами барочной глорификации (возвеличивания). Даже новый дворец, только еще перестраивающийся Растрелли, превращается в сверкающее созвездие (ода 1750 года):
Как если зданием прекраснымУмножить должно звезд число,Созвездием являться яснымДостойно Сарское Село.Чудовища, что легковернымРаченьем древность и безмернымПодняв на твердь вместила там,Укройтесь за пределы света;Се зиждет здесь ЕлисаветаКрасу приличну небесам.Барочная преувеличенность не знает границ.Натура, выше стань законов,
Роди, что выше сил твоих, – обращается поэт ко всей природе в оде 1741 года на день рождения Иоанна III. Его охватывает риторический «ужас» перед величием воспеваемой им самодержицы:
Священный ужас мысль объемлет!Отверз Олимп всесильный дверь,Вся тварь со многим страхом внемлет,Великих зря монархов дщерь…
(«Ода на прибытие императрицы Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года по коронации)
Одическая условность позволяет пользоваться весьма архаическими представлениями. К оде 1748 года на день восшествия на престол Елизаветы Петровны Ломоносов дает такое примечание: «Во время рождения ее императорского величества планеты Марс и Меркурий стояли в одном знаке с Солнцем». Это могло прийтись по душе суеверной Елизавете, но главное было в самой стилистике оды, где уместны были «знаки зодиака», небесные чудовища и вся астрологическая бутафория барочного театра. В оде 1750 года Ломоносов возносит на одический Олимп трон Елизаветы, и античные божества и музы толпятся у его подножия, а сама Елизавета уподобляется и мудрой Минерве и прекрасной охотнице Диане,
