Михаил Николаевич отложил в сторону листок с пометками, которые делал для себя.
— Ну и что ты скажешь, коллега?
— Ничего не скажу, Михаил Николаевич, — потупился Саша. — Тут столько всего страшного, что у меня мурашки по спине забегали. Не пойму только, почему Картинский все эти преступления объединил? Бандиты-то вроде разные.
— Верно, Саша, участники ограблений разные. Но вот коренастый в маске фигурирует во всех случаях. Все без масок, а он один лицо закрывает.
— Видно, очень заметный, может, косой или со шрамом…
— Верно. Может быть, и косой, а может быть, рябой.
— В том деле, что я подшивал, по первой краже, когда пролетку украли, — оживился Саша, — женщина говорит, что преступник был рябой. Хотите, перечитаю это место?
— Не надо, я помню. Может, он надевает маску еще и потому, что у него в городе много знакомых, боится, что его узнают. Ведь он сам к зубному технику не пошел. Так?
— Интересно, Михаил Николаевич, спрашивали у зубного техника, нет ли среди его знакомых рябого?
— Опять правильно. Запиши этот вопрос на отдельном листке, мы завтра у Бориса выясним. Что ты насчет ограбления на Русиновской скажешь?
— Не соображу, Михаил Николаевич, о чем вы?
— Как же не сообразишь? О лошадях. Прочти показания человека, у которого увели ходок с рынка.
— «Кобылы редкой мухортой масти, забайкальской породы, низкого роста, очень резвые. Купил их в прошлом году в Агинском национальном округе четырехлетками, подбирал одинаковых, по виду их сразу и не отличишь…»
— Так. Теперь читай в справке показание потерпевшего, на которого напали кошевочники.
— «Я шел по Русиновской домой. Услышал сзади скрип кошевки, оглянулся и под самым фонарем увидел пару лошадей, запряженных в сани-кошеву. Бандитов не рассмотрел, зато лошадей хорошо запомнил: обе низкорослые, видно, забайкальские, я в лошадях разбираюсь. Гнедые с рыжими подпалинами, их называют мухортыми. Хотел убежать, да поскользнулся, и бандиты набросили на меня аркан…»
— Похоже, Саша, что это дело рябого. Давай думать, где искать нам лошадей. Особенно приметных кобылок.
Долго обсуждал Фомин со своим практикантом возможные варианты розыска. Собрались по домам за полночь.
— Тебя проводить? — спросил Фомин Сашу. — Ты где живешь?
— На Карла Маркса, почти напротив кинотеатра. Я не боюсь, Михаил Николаевич.
— Еще бы боялся, — проворчал Фомин, открывая сейф. Спрятал документы, немного постоял у открытого железного шкафа, видно раздумывая, а потом из его глубин достал револьвер. — Иди сюда, — подозвал он Дорохова. — Умеешь обращаться с этой штукой?
— В институте на военном деле мы изучали винтовку системы Мосина.
— Это какая же такая винтовка?
— Образца 1893 года, так называемая трехлинейка.
— Надо же! Сколько потаскал я эту трехлинейку и не знал, что она Мосина.
— Изучали мы и наган. И пистолет системы Токарева.
Саша взял револьвер. Ловко открыл защелку барабана, вынул все семь патронов, проверил на всякий случай, не осталось ли еще в каморах заряда, взвел курок, а потом, придерживая его за спицу, плавно, без щелчка опустил на место.
— Вижу, револьвер знаешь. Носи пока мой. Получишь казенный — вернешь. Завтра, если удастся, заглянем в наш тир. Посмотрю, как у тебя со стрельбой. Ну, пошли по домам.
Уже на улице Фомин предупредил:
— Смотри, осторожно с револьвером-то, а то вы, молодежь, оружие за игрушку принимаете.
Саша и раньше возвращался с тренировок поздно, поэтому дома не обратили внимания на ночной приход.
ПО ПРИМЕТАМ
Утром на следующий день Фомина на месте не оказалось и кабинет был закрыт. Саша заглянул в комнату, где работал Чекулаев со своим старшим, и застал Женьку одного.
— Что-то моего Фомина нет на месте, — сообщил Саша.
— И Чиркова тоже. Чем бы заняться?
Дорохов начал было рассказывать свои впечатления, но в кабинет вошел Огарков.
— Ты, оказывается, Дорохов, уже в люди выбился. Начальство тебе письма шлет, — сказал он, передавая Саше ключ от сейфа и записку.
Фомин писал, что вместе с другими уехал на операцию, а он, Саша, должен собрать всех практикантов и с ними изучить справку и «лошадиное дело». Да хорошенько запомнить приметы грабителей.
Все пятеро бывших студентов, собравшись в комнате Фомина, внимательно, словно после долгой разлуки, рассматривали друг друга. Дорохов чинно уселся за стол и развернул справку.
— Да подожди ты, Сашка, — не выдержал Анатолий Боровик. — Скажи лучше, как твой Фомин?
И, не дав ответить, начал сам возбужденно рассказывать. Он жестикулировал, то повышал голос, то переходил на шепот, строил грозную физиономию, подкрепляя свой рассказ боксерскими выпадами, и Саша был вынужден самым настоящим образом сблокировать пару его ударов. Было видно, что Толя заново переживает свое «боевое крещение».
— Мне, ребята, повезло сразу. Знаете, какой мой старшой? Вчера утром познакомились, сижу жду, когда он мне хоть какую-нибудь работенку подкинет, а тут звонок. Мой с кем-то поговорил и заспешил, убрал все со стола и говорит: «Одевайся, пойдем тут недалеко, кое-что проверим». Пришли на базар, он подбадривать меня начал. — Боровик засмеялся. — Это меня-то! Говорит: «Не бойся, ничего страшного». Ну, я только пожал плечами. Тоже мне, нашел труса! Завел меня в китайскую пельменную. Ну, ту, что в деревянном бараке на краю базара. Вошли, сели за столик. Кихтенко осмотрелся и потихоньку мне показывает: «Видишь? Вон там в углу двое сидят? Тот, что к нам ближе, в полушубке, — бежавший». Я сначала не понял, спрашиваю, что значит «бежавший»? Кихтенко объяснил: «Месяца три назад дали ему пять лет за кражу, направили в колонию, а он сбежал. Брать его нужно, но тихо. Здесь, в пельменной, неудобно: если шум поднимет, порядочным людям аппетит испортим. Давай так. Я сейчас выйду, а ты за ними наблюдай, а когда они поднимутся, иди следом. Этот тип наверняка не задержится, подумает, что я за подмогой пошел, он меня уже заметил… А я на улице у выхода буду ждать». Только старшой вышел, эти двое поднялись и направились к двери, я, конечно, за ними. Они на ходу пошептались, и тот, который «бежавший», пропустил дружка вперед, а сам приотстал. Мне показалось, что он вернуться захотел, и я его немножко подтолкнул. «Что, говорю, в дверях-то встал, проход загородил». Тот, ни слова не говоря, попытался меня по физиономии съездить, а я его руку отбил левой и не удержался, ответил правой в челюсть. Ну, он на улицу и вывалился, а там уже старшой со вторым разговаривает. Этот «беглый» прямо им под ноги угодил. В пельменной ни тамбура, ни порожка нет, дверь открыл — и на улице. Я еще и слова не успел сказать, как он вскочил и правой рукой из-за голенища нож тянет, длинный такой, кухонный. Тогда я его на крюк поймал — и тут уж нокаут полный. Когда старшой револьвер достал, я и не заметил. Велит: «Забери у него нож и этого обыщи». Пошарил у второго в карманах, ничего нет, а мне Кихтенко подсказывает, чтобы за поясом посмотрел. Я пощупал, чувствую, что-то есть, и короткую железку вытащил, с обеих сторон заточена, у них она фомкой называется. Притащили мы обоих в управление, оставили у дежурного. Кихтенко говорит: «Пойдем к себе». Зашли в кабинет, и он давай с меня стружку снимать. Говорит, уголовный розыск — это не ринг, нельзя здесь кулаками размахивать. Спрашиваю: «А как надо?» — «Нужно было сразу обыскать и нож отобрать без драки. Мы не имеем права в каждом случае пускать в ход оружие, а кулаки тем более. Никогда не забывай, что перед тобой человек, а почему он стал преступником, тут ведь разобраться и понять надо».
