— Я знаю…
— Дети её ухожены, женаты… Живут уже сами по себе — беды не чают…
— Вы приезжали в девяносто восьмом.
Настороженная женщина рядом с ними обомлела. Самый ответственный момент беседы настал….
— Продали хату?
— Да, брат…
— А где моя доля?
Тишина воцарилась в квартире. Где-то за стенкою у соседей шла по радио агитация, кто-то из кандидатов проводил кампанию — рисовал светлое будущее своим избирателям.
— Вот, брат, в областное собрание мэра нашего выбирать будем, — господина Валиханова, молодой он да ранний — сорок лет ему ныне…
— Где моя доля?.. — угрожающе повторил гость.
— Нету, братишка, прости, — голос у Василия дрогнул.
— Где моя доля? — бешено заревел Олег. — Где моя полуторка? Где сберкнижка? На что и где я буду жить?
— А ты поезжай к сестре, она устроена… Приютит, стало быть, — оправдывался брат.
— Я всю жизнь по лагерям и по тюрьмам, — посуда на столе подпрыгнула и зазвенела. — Я горбачу, не разгибаясь!.. А ты?.. Сука!.. Могила, говоришь, исправит меня — злодея?
Пьяный Олег осерчал. Удары на брата сыпались один за другим, дрожала кухня. Перепуганная сноха кричала в телефонную трубку — звала на помощь милицию, соседей… Тарантул на ощупь беспорядочно искал на столе что-нибудь тяжёлое, чтобы добить брата.
— Гнида! — хрипел он ему в лицо. — Умри, собака!..
Резкий отчаянный детский голос, словно глоток ледяной воды, отрезвил дебошира и остановил эту драку.
— Не убивай дедушку! За что?
Рука с ножом поднялась и замерла над головой у поверженной жертвы. Завершающий удар не состоялся. Помутневшими от гнева глазами Тарантул увидел испуганного ребёнка, осторожно заглядывающего в кухонную дверь.
— Не убивай дедушку, — молила она.
В суровом мире, откуда он вернулся, драки бывали не часто, но если они случались, то зрители жаждали крови: кричали и хлопали в ладоши, советовали, как лучше уничтожить и размазать по казарме человека, и сломать ему жизнь навеки, на сроки… И ломали…
— Я люблю дедушку.
Нож выпал у него из рук. Ослепший, было, от ненависти человек растерялся и прозрел. Сработал ли вековой защитный рефлекс продолжения рода — из глубины веков, когда торжествующие враги при виде ещё не окрепшей жизни оттаивали в гневе своём и прекращали истязания и битвы… и дарили жизнь?.. Или господь бог проснулся, наконец, от детского крика и восстановил равновесие добра и зла в этом мире не судом, а профилактической мерой?.. Но так или иначе, но любовь одолела ненависть. Зло вылетело в открытую форточку в ночь и мир возвратился в квартиру…
— Кризис был, брат, — заплакал Василий, — не в прок нам пошла продажа, ты прости нас — пропали деньги… В одночасье… Вчера вот они были, а нынче нет… Тысячи людей разорились и по свету пошли. Вас кормили и одевали, а нас?.. Кто накормит и кто оденет?.. Пиздобол из телевизора?.. Или наш президент?..
Девочка обнимала его за ноги. Она настороженно глядела на гостя, словно могла при первой опасности взять в охапку дорогую ношу и убежать: спасти, унести в безопасное место дедушку, где его не найдёт никто и никто не обидит. Василий дрожал, вытирая одной рукой со своего разбитого лица кровь, другой он гладил внучку по голове и успокаивал:
— Он больше не будет драться.
— Он же хотел тебя убить?..
— Это мой брат…
— Неправда…
— Ты прости меня, брат, за слова на суде… Молод я был и глуп, верил ещё я в светлое будущее и в судей… А сейчас, вот, не верю!.. У разбитого корыта дважды оставили меня вожди…
Воздуха не хватало. Дрожали колени. Хрипы при каждом выдохе рвали лёгкие. Клокотало в груди.
— А знаешь, как тяжело найти работу, брат?.. Чтобы не глумились над тобою и не гнали прочь?.. Чтобы хорошо платили и в срок?.. А отдавать по счетам долги: за газ, телефон, за услуги? Обивать пороги столоначальников и дарить подарки тому, кого не любишь? Кому до фени твоя душевная боль и мизерная пенсия…
Тарантул поднял с пола поломанные очки, правое стекло треснуло, дужка сломалась. Старческие силы не долги. Он выдавил из бутылки остатки водки себе в стакан, выпил его залпом, влез в овчину и вышел вон.
Счастья не было. Покойная жена не могла родить, резус крови у них был разный — боялись плохого исхода, матушка умерла, а сестра и брат жили правильно. Хмельное тепло иссякло, и того не понимая сам, ближе к ночи он давил на звонок колонии.
— Тебе чего? — обомлели дежурные.
— Жить негде, — крякнул посетитель. — Пустите переночевать…
— Не положено…
— Что случилось? — спросили соседи.
— Тарантул вернулся… Пьяный…
Офицеры рассмеялись.
— В будку к Лорду пойдешь? — сострил караульный.
— Смеёшься, начальник?
— Тогда ступай на шлагбаум до сторожа. На выездные ворота, на базу… Может быть и приживёшься…
Видано ли, чтобы вчерашний арестант в неволю просился? Удивлённый сторож в ночлеге не отказал и не вызвал милицию. Вот и уснул бродяга в его теплушке в поломанном старом кресле, свернувшись калачиком, как во чреве у матери…
А по зоне слух прошёл о великой неправде. Били окна, ломали решётки, швыряли на плац кирпичи и носились по крышам, ломая шифер:
— Пустите братишку домой! Права человеку!..
Шняга седьмая
Сердце админа
А что же я вспомню? — Усмешку
На гадком чиновьем лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце
А. Галич
Утром старший мастер обнаружил в бытовке постороннего человека, спящего в кресле.
— Выметайся отсюда!
Пнул его ногой и накинулся на дежурного:
— Кто пустил?
Сторож решил оправдаться:
— Живой он всё же — замёрзнет, зима на носу…
Но «беса гнал» начальник: истекал слюной, сморкался и ревел в предутренний город:
— Пьяный не замёрзнет!.. Здесь не ночлежка для бомжей, а зона строгого режима!
На ходу, спотыкаясь, застёгивал Олег Иванович крючки тяжёлой овчины. Полушубок был тесен, давил на плечи, тёр кожу воротником, саднило шею. Морозная свежесть развеяла сны.
— Чтобы духу твоего здесь не было!
Ещё долго стоял в ушах у Олега этот окрик, проводившего его вон человека. Ноги привели в центр города. Около полусотни героев труда равнодушно взирали с Доски почёта на вчерашнего арестанта, ничего не стяжавшего в жизни на общественном поприще. Столоначальники, доноры, металлурги, самые лучшие из лучших выцветали в резкоконтинентальном климате Отчизны. Льготы у них отобрали, но по праздникам, обычно в мае, собирали этих вчерашних героев отобедать в центральной столовой города, где тешили их самолюбие торжественными речами, подогревающими гордость. Из года в год седые конферансье патетически повторяли одни и те же восторженные рассказы о трудовой и воинской доблести каждого подопечного. Специально приглашённые артисты кланялись в пояс и просили прощения за то, что нет такой благодарности, которой можно было бы оплатить им гражданский подвиг. Замечу, что отпущенные на это бюджетные деньги делились в тайне, не доходя до виновников торжества в полном объёме. Старый, каким-то чудом, сохранившийся пригласительный билет на бал ветеранов ещё висел на информационном щите перед входом в здание администрации города, дрожал на ветру, напоминая ротозеям о некогда успешно прошедшем благотворительном мероприятии.
— Худой бюджет, а холодильники наши полны, — любил пошутить городничий, поглаживая живот в интимной обстановке, после проведения подобного обеда.
На здании мэрии двое рабочих крепили герб города. Промышленные альпинисты покачивались на верёвках под свежим флагом России, сверлили стену, вживляли в неё болты, примеряли изделие. Ими дирижировал мастер. Складывая ладоши рупором, орал хрипловатым басом:
— Олухи вы небесные!.. Лодыри… Правее, правее. Вот так, вашу мать, — поучал их прилюдно, отрабатывая оклад. Его «козлили» взаимно с высот администрации города.
— Мокрая курица!.. Дармоед! Захребетник!
Один из рабочих в сердцах запустил в горе-начальника кусок отслоившейся штукатурки. Мастер отпрыгнул в сторону и буркнул, обращаясь к прохожим:
— Я закрою тебе наряды, мокрая курица! Запоёшь в конце месяца… Иж ты, убить меня хотел…
Удивлённый Олег Иванович глазел на невиданное доселе ремесло, слушал «деловую» перебранку специалистов. Думая, как ему прожить на воле дальше и дольше, где работать и спать после работы, решился штурмовать оплот городничего. Не верил, однако, что примет участие в его судьбе охмуренный делами админ, но, проскочив через ограждённую висунами территорию, ворвался в вестибюль.
— Чтобы не корить себя за бездеятельность, — неуверенность в завтрашнем дне тиранила душу.
Мог ли он знать, что ремонтные мероприятия проводились строителями в приёмные гражданские дни — по средам, что верёвка безопасности отпугивала людей? Паломникам давали от ворот поворот, а утомлённый мэр получал передышку среди недели от повседневных забот. Зычный голос стреножил беднягу.
