— Иди сюда, блудный сын!
На лестничном марше чернел могучий детина.
— Бодибилдинг, — шарахнулся старик обратно к двери, ведущей на улицу. Голова покрылась испариной. Подвязанные на затылке очки ослабли, соскочили на грудь, душа умчалась в пятки.
— Стоять!.. Не обижу!..
Когда они поменялись местами к источнику света, Олег успокоился. Свирепая физиономия улыбалась ему до ушей.
— Куда ты прёшься, овчина?
Это был майор Вислоухов — диссидент милицейского цеха города. Недавно его повысили в должности, а ныне, он пришил на китель новые погоны. Ох, как не хотел этого видеть генерал — «хозяин милиции», но городничий настоял на проявлении справедливости: бескорыстие участкового и оперативный сыск собаки тронул душу мэра. Новоявленного майора назначали начальником кинологической службы. За неимением кормов и питомцев эта штатная единица оказалась свободной, — все служебные собаки передохли от голода ещё во времена первой шоковой терапии, той самой радикальной экономической реформы Гайдара, направленной на оздоровление экономики государства, на вывод её из кризиса. В здании мэрии для нового сотрудника освободили кабинет, дали ему компьютер, и уже больше месяца Вислоухов глядел «порнуху» да гоготал, гоняясь по виртуальным мирам за виртуальными бандитами.
— Куда ты прёшься? — переспросил он у гостя.
— К господину Валиханову на приём, гражданин начальник.
Смешно до слёз, но проницательный майор Вислоухов не увидел ничего дурного в лице многократно судимого человека. Мало ли чудаков в разбитых очках бадиками на ощупь ищут правду по коридорам? Он проводил его до двери приёмной, и даже в спину ткнул, — иди, — мол… Вот и не доглядела секретарша, как попал бродяга в кабинет вышестоящего руководства. Нижняя челюсть у мэра отвисла до живота, когда он прочитал челобитную, пахнущую махоркой.
— Да где же я тебе жильё найду, мил человек?.. Уже восемь лет, как ничего не строится, всё рушится… Экономика?.. — пожевал он губами воздух, выбирая слова. — Никакая! Общежития переполнены, новорожденных — пруд пруди… Ты поезжай в область, к нашему отцу губернатору. Он поможет…
Старик заволновался, осерчал, начал рассказывать мэру про дом, про матушку, про брата родного: как они его провели — прохвосты, «кинули» на старости лет. Но пожимал плечами администратор, слушая эти речи, и пообещал найти секретарше замену после того, как назойливый посетитель вышел вон…
Промышленные альпинисты опустились на землю, курили, перебирали верёвки. Рядом на асфальте лежал их инструмент и инвентарь. Мастер ушёл в бытовку. Воспитывать рабочих внизу не имело смысла. Это могло закончится дракой.
— Воровское железо! — восхитился Олег Иванович.
Ему захотелось поговорить с молодёжью о безучастно прожитой им жизни. Старик поднял стальной карабин, клацнул его затвором и обратился в надежде на диалог к тому горластому мальчугану, который ругался с мастером час назад:
— Правильно я говорю, парень?
— Не твой! — рассердился рабочий.
Он выдернул из рук у деда карабин и прицепил его на страховочную систему к подмышечной лямке, заметив, что «…каждая железка сегодня стоит немало денег»
— Посмотреть я его хотел… — оправдался Олег и попросил сигарету.
— Да катись ты отсюда, к чёртовой матери, старый тошнот
Запах бродяги всё ещё никак не выветривался из приёмной администрации, его образ мешал работать. Утомлённый мэр закурил, распахнул окошко, и зашевелилась на столе забытая «малява». Сварливый старик был ещё на площади, теребил документы, что-то искал в карманах. Хорошо было видно, как он вздрогнул. Часть его бумаг неожиданно выскользнула из рук и веером рассыпалась по асфальту. Налетевший ветер подбросил верхние из них в небо, и человек бросился за ними вслед, как покалеченный зверь, желающий настичь, обманувшую его, жертву… Споткнулся… Упал… Тяжело вздыхая, поднялся обратно на ноги, хватаясь за ушибленное колено. Выпрямившись, суетливо рассовал по карманам обратно своё барахло и задумался… И снова в поиске растерянно задрожали руки… Вот он что-то спросил у прохожего, ссутулился, повернувшись спиною под ветер, чиркнул спичкой. Червяк сострадания шевельнул ожиревшее сердце админа.
— Вислоухов! — позвонил он менту на вахту. — Образину верни и накажи Мирзоеву пусть устроит на первое время подсобником, перемешивать раствор… Купите ему курить, и борща горячего дайте…
Шняга восьмая1
Монолог из туалета
Глава, в которой раскрываются секреты льготного налогообложения, а также рассказывается о жизни наёмных работников, брошенных на произвол судьбы профсоюзами.
Лукавил градоначальник, когда говорил Олегу, что никакое строительство не ведётся восемь лет. Предприниматель Мирзоев строил богатым людям коттеджи, ремонтировал им квартиры, офисы, гаражи. Чтобы не выплачивать налоги на прибыль кооператива, по договорённости с городскими властями мирзоевские работники отмывали пожелтевшие витражи административных зданий («от всего сердца», «ни за грош»), омолаживали декоративные штукатурки старых школ и иных очагов культуры, задыхавшихся в условиях рыночной экономики. Во время летних каникул была заделана раствором глубокая трещина на фасаде музыкального училища, проведён его косметический ремонт, а ныне ожидал завершения строительства стадион для дошкольников. Предприниматель публично поклялся достроить его к Новому году на «собственные копейки». Таким образом, отчуждённые у налоговой инспекции деньги оставались внутри предприятия, где Мирзоев, его жена и дочка были уставными членами, а остальные — приёмными рабочими, лохами без личного мнения о сроках выдачи им денежного пособия. Неудачников по двору, которыми верховодил с малых лет, Мирзоев привлекал к работе на объектах родного края.
— Я вас одеваю, я вас обуваю, я вас кормлю… — рычал он на бывших товарищей, подбоченившись для красного словца. — Я вам предоставляю жилье…
И правда, законченные пропойцы нашли приют в одном из общежитий города. Это было потрясающее жилище. Выщербленная слякотью каменная кладка, немытые мутные окна, гасившие солнце, местами пробитая насквозь шиферная кровля полувекового покроя украшали фасады здания со всех сторон. В подвале, покачиваясь, плавали полиэтиленовые бутылки от пива, выглядывая носами наружу, как подыхающая рыба. Одно нахождение рядом с разбитой дверью, ведущей к этому «водоёму», оставляло на одежде у любопытного человека стойкий запах помойки. Такого ротозея принимали за бомжа в общественном транспорте, требуя выйти вон или заплатить за проезд. Паутина, словно дымовая завеса, покачивалась под потолками во всех уголках этого, забытого санитарами, мира. Стены на лестничном марше пестрели автографами жильцов. Среди них было немало поэтов и художников, неприличные картинки громоздились одна на другую, и непосвящённому посетителю казалось, что проживающие здесь люди — участники конкурса на лучшую эмблему и девиз своего общежития. В самом деле, у входа в подъезд ржавела табличка, что это: «Дом образцового быта», что в нём проживал великий польский правозащитник Иван Гадзинский во время возвращения из Гулага в Европу. В народе же этот дом называли: «Дом хи-хи».
В полуторке, где Олегу Ивановичу Корнееву предстояло жить в ближайшее время, помимо гостиной, были ванная, кухня и клозет, не имеющий двери. Жильцы сушили трусы в прихожей. Раскалённая электрическая плитка давала для этого дополнительное тепло. Перекатываясь под потолком, оно покидало квартиру, вытягиваясь в холодный подъезд между входною дверью и её косяком, но в процессе циркуляции воздуха сырое бельё выветривалось и каменело.
Обитателей было шестеро. Почивали в гостиной. Кровати стояли так тесно, что было невозможно выйти из комнаты вон, не потревожив соседа. Матрацы на них имели стойкий ржавый орнамент панцирной сетки. Швы на них разошлись и наружу торчала старая вата — клочьями, как шевелюра у нестриженного еврея, дожившего до седин. Старые простыни использовались в качестве носовых платков во время гриппа. Скомканные и липкие они поблёскивали под лучами одинокой лампочки, похожей на гениталии, отработавшие по назначению в прошлом. Из — под дальней кровати торчала наружу разорванная подушка. Холодный воздух, проникающий в помещение с балкона, теребил её отрепье, раздувая по комнате перья. Словно в курятнике, они витали в квартире повсюду, мешая дышать. Это был рай для бомжей. Здесь пропивали случайные заработки, болели и выздоравливали, когда ресурсы к продолжению запоя иссякали…
Как-то один из жильцов достал отраву для тараканов, и несчастные насекомые стали жертвой террористического акта. Покинув стволы электропроводки, усатое племя носилось в панике по стенам до полного изнеможения. Липкие твари осыпались за воротник. Ночью их ежеминутно сбрасывали с лица отдыхающие бродяги и ругали благодетеля нецензурной бранью, стараясь уснуть. Два с половиной мешка сушёных насекомых и доныне стоят в прихожей. Некому их вынести на помойку — недосуг…
