Рут взглянула на пухлый красный томик, на потускневшие золотые буквы, оттиснутые на обложке. Он лежал поверх толстой неряшливой стопки заметок и страниц черновика, из которой во все стороны торчали разноцветные закладки и прочие материалы в измятом виде. Стопка являлась плодом ее почти десятилетней работы над воспоминаниями. Действительно, À la recherche du temps perdu. Не будучи в состоянии закончить очередной роман, она решила вместо этого написать о годах, которые она провела, ухаживая за матерью, страдавшей синдромом Альцгеймера. Сейчас, глядя на стопку, она ощущала только быстро подкрадывающуюся панику при мысли о собственном утраченном времени, о безнадежной путанице в черновиках, и о работе, которую следовало проделать, чтобы привести все это в порядок. О чем она только думала, тратя драгоценные часы на чью-то чужую историю?
Она взяла в руки дневник и быстро прошелестела по обрезу большим пальцем, пролистнув страницы до самого конца. Она сознательно не вчитывалась в текст; ей хотелось только посмотреть, шли ли записи до самого конца, или текст обрывался на середине. Сколько дневников она начала и бросила сама? Сколько незаконченных книг чахло в папках у нее на жестком диске? Но, к ее удивлению, хотя строки иногда меняли цвет от фиолетового к розовому, а потом к синему и вновь возвращались к фиолетовому, их бег был непрерывен; текст становился все мельче, будто концентрированнее, и шел до самой последней, густо исписанной страницы. Бумага у девчонки кончилась быстрее, чем слова.
А потом?
Рут быстро захлопнула книгу и даже закрыла глаза, чтобы не дать себе сжульничать, заглянув на последнюю страницу, но вопрос остался, повиснув в воздухе, как ожог на сетчатке под закрытыми веками, в темноте ее сознания: Что случилось в конце?
2
Мюриел изучала колонию морских желудей на внешнем пакете, сдвинув очки для чтения на кончик носа.
— Я бы на твоем месте показала это Калли. Может, она сумеет прикинуть возраст этих тварей и можно будет подсчитать, сколько это пробыло в воде.
— Оливер думает, это первая волна дрейфующего мусора после цунами, — сказала Рут.
Мюриел нахмурилась.
— Думаю, это возможно. Но мне кажется, это было бы слишком скоро. Они там на Аляске и в Тофино только начали замечать предметы, то, что полегче, но мы-то расположены глубже к материку. Где, ты сказала, ты это нашла?
— На южном конце берега, под ранчо Япов.{7}
Никто на острове больше не называл так это ранчо, но Мюриел была старожилом и могла понять, о чем речь. Старая усадьба, одно из самых красивых на острове мест, когда-то принадлежала японской семье; они вынуждены были продать дом, когда их интернировали во время войны. С тех пор владение несколько раз переходило из рук в руки и теперь принадлежало чете пожилых немцев. С тех пор как Рут впервые услышала это прозвище, она упрямо продолжала его использовать. Японское происхождение дает мне на это право, говорила она, и нельзя позволять нью-эйджевской политкорректности коверкать историю острова.
— Тебе-то можно так говорить, — возражал Оливер. Его родные были выходцами из Германии. — Но насчет себя я сомневаюсь. Не слишком честно.
— Вот именно, — отвечала Рут. — Это было нечестно. Семью моей мамы тоже интернировали. Может, мне стоит подать иск на возвращение земли от имени моего народа. Эту собственность у нас отняли. Я могла бы просто пойти к ним, сесть на пороге и отказаться уходить. Вернуть собственность на землю и выкинуть немцев вон.
— А что ты имеешь против моего народа? — осведомлялся Оливер.
Таким уж был их брак, альянс стран Оси в миниатюре: ее родные пережили интернирование, его — бомбежки в Штутгарте. Одно из маленьких последствий войны, разыгравшейся до того, как оба они появились на свет.
— Мы — побочный продукт середины двадцатого века, — говорил Оливер.
— А кто — нет?
3
— Я сомневаюсь, что это — последствие цунами, — сказала Мюриел, откладывая пакет для заморозки обратно на стол и переключая внимание на коробку Hello Kitty. — Скорее, выброшено с круизного судна, следующего по Внутреннему проходу, или, может быть, японские туристы…
Песто, до того обвивавший себя вокруг ног Мюриел, теперь вспрыгнул к ней на колени и нанес прицельный удар лапой по толстой седой косе, свисавшей у нее с плеча, как змея. Кончик косы был перехвачен пестрой бисерной резинкой, которую Песто находил неотразимой. Висячие серьги ему тоже нравились.
— Мне по душе нарратив, в котором есть цунами, — сказала Рут, неодобрительно глядя на кота.
Мюриел перекинула косу за спину, вне зоны досягаемости кота, и, чтобы отвлечь, почесала ему белую полоску между ушами. Она взглянула на Рут поверх очков.
— Так себе идея. Не нужно позволять своим предпочтениям насчет нарратива влиять на исследование.
Мюриел была антропологом на пенсии; предметом ее изучения были помойные кучи. О мусоре она знала немало. Еще она была заядлым собирателем выброшенных на берег предметов, и отрезанная нога попалась как раз ей. Она гордилась своими находками: костяные крючки и наживки, кремневые наконечники копий и стрел, разнообразные колющие и режущие каменные инструменты. Большинство предметов были индейского происхождения, но у нее еще была коллекция старинных японских рыболовных поплавков, оторвавшихся когда-то от сетей на той стороне Тихого океана и выброшенных на побережье острова. Поплавки был размером с большие пляжные мячи — мутные полупрозрачные сферы из цветного стекла. Прекрасные, как беглые миры.
— Я — писатель, — сказала Рут. — Ничего не могу поделать. Мои предпочтения насчет нарратива — это все, что у меня есть.
— Тут я, конечно, поспорить не могу, — ответила Мюриел, — но факты есть факты, а установить происхождение объекта — это важно.
Она подхватила кота и опустила его на пол, потом кончиками пальцев коснулась замочков коробки.
— Можно? — спросила она.
— Угощайся.
По телефону Мюриел попросила разрешения осмотреть находку, так что Рут постаралась вновь запаковать предметы так, как они их нашли. Теперь у нее было ощущение, что в воздухе носится некая напряженность, но трудно было понять, откуда оно взялось. Формальность, с которой Мюриел высказала свою просьбу. Серьезная манера, с которой она откинула крышку. То, как она сделала паузу, почти церемониально, прежде чем достать из коробки часы и поднести их к уху.
— Они сломаны, — сказала Рут.
Мюриел взяла в руки дневник. Изучив корешок, потом обложку, она сказала:
— Вот где ты найдешь подсказки, — она раскрыла книгу на середине. — Ты уже начала читать?
Наблюдая, как Мюриел обращается с книгой, Рут ощутила нарастающее беспокойство.
— Ну… Да. Только пару страниц в самом начале. Не так уж и интересно. — Она взяла из коробки письма и протянула их Мюриел. — Это выглядит гораздо перспективнее. Они явно более старые и могут быть важнее с исторической точки зрения, как ты думаешь?
Мюриел отложила дневник и взяла письма из рук Рут.
— К сожалению, прочесть их я не могу, — добавила Рут.
— Почерк очень красивый, — сказала Мюриел, перелистывая страницы. — Ты показывала их Аяко?
Аяко была молодой японской женой устричного фермера, который жил на острове.
— Да, — ответила Рут, опуская дневник под стол, с глаз долой. — Но она сказала, что даже ей трудно разобрать почерк, и потом, ее английский тоже не слишком хорош. Но она расшифровала даты. Говорит, это было написано в 1944–1945 годах, и что мне надо попытаться найти кого-то постарше, кто жил во время войны.
— Удачи, — сказала Мюриел. — Язык действительно настолько изменился?
— Не язык. Люди. Аяко говорит, молодежь больше не может читать сложные иероглифы или писать от руки. Они выросли на компьютерах.
Под столом она ощупывала тупые уголки обложки. Один угол был обломан, и обтянутый тканью кусочек картона шатался, как выбитый зуб. Интересно, Нао тоже теребила пальцами этот уголок?
Мюриел качала головой.
— Ну да, — сказала она. — Везде то же самое. У детей в наше время ужасный почерк. Они в школе этому больше даже не учат.
Она положила письма на стол рядом с часами и пакетом, и обозрела весь набор еще раз. Если она и заметила, что дневника не хватает, говорить ничего не стала.
— Что ж, спасибо, что показала, — сказала она.
С усилием поднявшись на ноги, она смахнула с колен кошачью шерсть и прохромала в прихожую. Она набрала вес после замены бедренного сустава, и ей еще трудновато было вставать и садиться. На ней был потрепанный свитер индейской вязки и длинная юбка в крестьянском стиле из грубоватой ткани. Надев резиновые сапоги и потопав ими для надежности, она взглянула на Рут, которая вышла ее проводить.
