— Проверил?! Да я чуть с ума не сошла! Думала ты умираешь!
— Владислав Яковлевич, такими вещами не шутят, — согласился со мной Женя.
— Ой, посмотрите, какие чувствительные! Уже и проверить вас нельзя. Зато, как оказалось, настоящих наследников у меня немного: ты Наташка, да ухажер твой. Получите по закону после моей смерти все денежки.
— Да подавись этими деньгами! — в сердцах крикнула я. — Кто мне вернет нервы мои потраченные? — Женя взял меня за руку, призывая не нервничать. Хоть рядом с ним я и успокаивалась, сердце все равно билось как бешеное.
— Ну вот получишь кусочек наследства, купишь себе от нервов пару шубок, яхту от головной боли, против усталости съездите на Мальдивы.
— Шутки шутками, дядя, а мне твоих денег как не надо было, так и до сих пор не надо.
— А тебе, Евгений?
— А мне чего? Мне тем более не надо.
— Ишь какие гордые! На похороны потом хоть придете?
— Если похороны будут не ради проверки родственников на вшивость, придем.
Взяв Женю за руку, я поспешила выйти из кабинета. Но дядя окрикнул мужчину, попросив притормозить.
— Ты, Евгений, Наташку не обижай, береги, хотя ты и так не обидишь, мужик ты хороший. В гости ее ко мне вози хоть раз в месяц, она гордая, сама никогда не поедет. А-то мне теперь тут скучно одному будет: этих молокососов завтра же выселю.
— Хорошо, Владислав Яковлевич, будем приезжать иногда. А сейчас нам, наверное, лучше поехать.
— Да, дядь, мы Новый год вдвоем встретим. А ты тут разбирайся со своим курятником. Счастливых праздников.
— Всего доброго.
Женя вывел меня из кабинета бледную как мраморные колонны в коридоре. Я думала то ли смеяться, то ли плакать, то ли доставать из сумочки успокоительное. Наверное, если бы рядом не было Жени, я бы точно валялась в обмороке.
— Мне кажется, ты десять раз пожалел, что тогда придержал мне дверь лифта, — пошутила я.
— Да почему? Зато весело! Будет что детям рассказать.
— Каким детям? — уточнила я с опаской.
— Обычным. Маленьким, — видимо, мы оба с Женей поняли, что уточнять каким именно детям, будет странно. Что ж, сделаем вид, будто я не спрашивала, а он не отвечал.
В зале на первом этаже был настоящий переполох. Все ругались друг с другом, плакали, пытались прорваться в кабинет к дяде. Кто-то даже уже вызвал юристов!
Вот это рвение к деньгам, вот это я понимаю. Если бы эти люди с таким энтузиазмом творили добро, мир был бы прекрасен.
— Поедем отсюда? — уточнила я. Женя кивнул, забрал нашу верхнюю одежду и повел меня в коридор.
Время близилось к половине девятого. Мы успевали вернуться в город, даже заехать в магазин, чтобы купить продуктов на праздничный стол. Вот только я все боялась уточнить: не против ли Женя встретить Новый год вдвоем?
В кабинете у дяди я бросила эту фразу, только чтобы поскорее смыться из этого дурдома, но Женя отрицательно не среагировал. Значит ли это, что он согласен?
— Жень, — позвала я мужчину, когда мы были уже на трассе, — а у тебя сейчас какие планы?
— Как какие? Новый год встречать.
— Ты с кем-то его встречаешь, да? — боже, я так трясусь, как будто снова на дискотеке в седьмом классе мальчика на танец приглашаю.
— Наташ, у тебя все хорошо? Мы вместе Новый год встречаем. Или ты меня одного оставить решила?
— Нет, нет, я просто уточняю, — сказала спешно. — Заедем тогда в магазин?
По пути Женя рассказал о своей военной службе, точнее я попросила его это сделать. Всегда было интересно: какого это в армии не год отслужить, а целую жизнь провести.
Женя, судя по всему, человеком был страстно влюбленным в военное дело. Его жизнь связывалась с дисциплиной, спортивной подготовкой. Но я не могла назвать его фанатиком.
Помимо своей непосредственной работы он любил музыку, даже играл на гитаре и фортепиано. А еще, как выяснилось, хорошо пел.
— Споешь что-нибудь? — попросила я.
— Да по радио только иностранная музыка, я если текст не знаю, не спою, — мне очень хотелось послушать, как поёт Женя, поэтому я принялась искать радиоволны с песнями на русском языке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В конце концов, мои поиски увенчались успехом. По русскому радио транслировали трек, который Женя знал, вот только петь отказывался. Пришлось его немножко поуговаривать. Конечно, ломался он только для приличия. Ну а я чего? Мне не сложно.
— Где ты моя половина? Мы как Пьеро и Мальвина. И наши тени едины, и любовь непобедима.
За эти четыре строчки я влюбилась в Женин голос. Так красиво, мне кажется, не пел никто и никогда. Голос как будто проникал в самую душу, захватывал сердце и на долгие годы заседал в голове.
— У тебя потрясающий голос, — честно ответила я. — Если по вечерам ты будешь петь, я не то что ругаться не буду, я готова тебе доплачивать.
— Могу петь лично для тебя, — подмигнул Женя, а я залилась густым румянцем. — Понравилось, значит? А три года назад даже слушать не хотела.
— Что прости? — переспросила я.
— Ну три года назад. Ты ведь тогда врачом у нас подрабатывала.
Смутно вспоминая годы работы в военном госпитале, я никак не могла припомнить парня с зелеными глазами. Нет, не может быть, что мы знакомы….
— Я работала в госпитале, но тебя не помню….
— Я тогда лежал с переломом кисти. Ты не особо-то меня замечала. А я все пытался обратить на себя внимание, даже стихи тебе писал.
— Стихи? Стихи…. — Меня как будто ледяной водой окатили. Я вспомнила молодого парня, который по всюду ходил за мной по пятам, но не навязывался, не пошлил, как это делал весь госпиталь, а предлагал помощь, приносил разные сладости. — Жень, не может быть, что это был ты!
— Я тоже сначала не узнал. Да и, если честно, вообще не вспоминал о тебе давно. Но у тебя шрам на шее. Я его еще тогда увидел, а сейчас разглядел и вспомнил.
Я схватилась за шею, где с детства и впрямь был небольшой рубец. В двухлетнем возрасте я то ли упала, то ли ударилась обо что-то. Вот и осталось на всю жизнь напоминание из детства.
— И я тебя забыла…. Просто за несколько лет работы в госпитале ко мне только ленивый не приставал! Одни за попу хватали, другие целоваться лезли, третьи специально то за таблеткой, то за градусником приходили. А ты совсем другой был… Шоколадки мне из столовой таскал, коробки с лекарствами носить не давал. Только увидишь меня в коридоре — сразу бежишь. Я ведь как-то спирт разлила. Литров пять, наверное. А ты всю вину на себя взял.
В памяти по деталям собирался образ молодого солдата, оставшегося в моей голове только светлым абстрактным воспоминанием. Мозг хранил его поступки, его улыбку, его признания в стихах, вот только лицо почему-то не сохранил.
— Да, мне тогда от нашего старшины по самые помидоры досталось… Но оно того стоило. А теперь я сам старшина, таких шалопаев гоняю, которые в медсестер влюбляются.
— А ты был в меня влюблен? — потому что я была в него влюблена. Пусть тайно, пусть не признавалась в этом даже самой себе. Но на подсознательном уровне мне нравился этот молодой парнишка, который совершал настоящие мужские поступки.
— А кто ж в тебя тогда не влюблен был? Молодая, красивая, умная. К тому же врач. С годами, кстати, только лучше стала.
— Жень, я не верю, что так бывает… — сердце бешено билось в груди, сопротивляясь происходящему. Я боялась, боялась, что сейчас вернутся старые чувства, которые я так старательно прятала даже от самой себя.
— А как не бывает? У нас город-то малюсенький.
Я преклонюсь перед Тобой,
Как воин чтящий лик царицы,
Чьё имя звонко вторят птицы.
Я жизнь отдам Тебе одной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ты заставляешь быть стрелой
И силой мысли ввысь пуститься,
И к цели всем назло стремиться,
